Лишь - Эндрю Шон Грир

и заправивший электронную сигарету, а заодно и прохудившийся бак любезностей, – все они настроены совершенно серьезно. Это не игра. Вовсе нет. Это чудовищная ошибка.

Пока мэр щебечет по-итальянски, в голову Лишь закрадывается подозрение: а вдруг все дело в трудностях, а точнее – как бы это сказать – в легкостях перевода? Вдруг переводчица его романа (Джулиана Монти ее звать) – непризнанный гений, чье поэтическое дарование превратило его корявый английский в головокружительный итальянский? В Америке его книга прошла незамеченной, всего пара рецензий и ни одного запроса на интервью (по словам издателя: «Осенью всегда затишье»), но здесь, в Италии, его воспринимают всерьез. А на дворе, между прочим, осень. Не далее как сегодня утром ему показали статьи о премии в итальянских газетах, включая «Репубблику», «Коррьере делла сера», всякие местные вестники и даже католическую прессу, со страниц которых – в синем костюме – он взирал на читателей с безыскусной сапфировой тревогой, с которой смотрел на Роберта в тот день на пляже. Но вместо него на снимках должна быть Джулиана Монти. Эту книгу написала она. Переписала, перекроила, переплюнула самого автора. Он знает, что такое гений. Гений будил его по ночам, когда мерил шагами комнату; он готовил гению кофе, и завтрак, и сэндвичи с ветчиной, и чай; он видел гения голым, а гений видел голым его; он успокаивал гения, когда гений впадал в панику; он забирал штаны гения из швейной мастерской и гладил перед публичными чтениями его рубашки. Ему знаком каждый дюйм тела гения, он знает его запах и какой он на ощупь. Фостерс Лансетт, разместившийся сзади по диагонали, точно шахматный конь, и способный битый час рассуждать об Эзре Паунде, – вот он гений. Алессандро с усами диснеевского злодея, элегантная Луиза, псих из Финляндии, татуированный Риккардо: возможно, они тоже гении. И как только до этого дошло? Какой бог не пожалел времени, чтобы подготовить это персональное унижение: выписать из-за океана мелкого романиста, чтобы тот каким-то седьмым чувством ощутил свою ничтожность? Жюри из старшеклассников! У него над стулом случайно не повесили ведро с кровью, которое в нужный момент опрокинется на его ярко-синий костюм?[46] Здесь точно актовый зал, а не подземелье для пыток? Это либо ошибка, либо ловушка, либо и то, и другое. Но деваться некуда.

Артур Лишь покинул зал, не покидая его пределов. Теперь он стоит перед зеркалом у себя в спальне и завязывает галстук-бабочку. Сегодня он пойдет на вручение премии «Уайльда и Стайн». На мгновение он задумывается, представляя, что скажет, когда возьмет главный приз, и его лицо озаряет блаженная улыбка. Троекратный стук в дверь и скрежет ключа в замочной скважине. «Артур!» Лишь одергивает пиджак и себя самого. «Артур!» Из-за угла выходит Фредди в своем парижском костюме (таком новеньком, что еще карманы не распороты) и достает из-за пазухи маленькую коробочку. В ней подарок: галстук-бабочка в горошек. Теперь нужно развязывать старый и завязывать новый. Фредди смотрит на его отражение в зеркале. «Что скажешь, когда возьмешь главный приз?»

И еще: «Думаешь, это любовь, Артур? Нет, это не любовь». Гневная тирада Роберта в номере нью-йоркского отеля перед Пулитцеровской премией. Высокий и поджарый, как в день их знакомства, стоит у окна в ярком дневном свете; поседел, конечно, лицо состарилось («Я что твоя потасканная книжка»), но, как и прежде, воплощение изящества и интеллектуальной ярости. «Награды – это не любовь. Потому что люди, которые с тобой не знакомы, не могут тебя любить. Победители расписаны вплоть до Судного дня. Им нужны определенные типажи, и если ты подходишь, что же, значит, тебе повезло! Это все равно что мерить костюм с чужого плеча. Это не любовь, а везение. Впрочем, везение – не такая уж плохая штука. Волей судеб мы с тобой сегодня в центре всей красоты[47]. Лучше смотреть на это так. И я не говорю, что мне не хочется лавров, – хочется, как бы жалко это ни прозвучало. Мы, нарциссы, жалкие создания. Какой ты красавчик в этом костюме. И зачем тебе сдался мужчина за пятьдесят? А, знаю, ты любишь готовый продукт. Ты не хочешь собирать ожерелье по бусинам. Давай-ка выпьем на дорожку шампанского. Я знаю, что еще только полдень. Завяжи мне бабочку. Я вечно забываю, как это делается, потому что знаю, что ты никогда не забудешь. Награды – это не любовь. Любовь – это то, что у нас с тобой. Как писал Фрэнк: “Стоит летний день, и больше всего на свете мне нужно быть нужным”»[48].

Новый раскат грома выдергивает Лишь из раздумий. Но это не гром; это аплодисменты, это молодой писатель дергает его за рукав. Потому что Артур Лишь победил.

Лишь в Германии

Телефонный звонок в переводе с немецкого на английский:

– Добрый день! Издательский дом «Пегасус», меня зовут Петра.

– Доброе утро. Вот мистер Артур Лишь. Вы ушиблись.

– Что, мистер Лишь?

– Вы ушиблись. Вы должны корректировать, пожалуйста.

– Мистер Артур Лишь, писатель? Автор «Калипсо»? Как здорово, что вы позвонили. Чем я могу вам помочь?

(Щелканье клавиатуры.)

– Да, здравствуйте. Я тоже здоров. В моей книге ушибка. Нет, не ушибка. – (Щелканье продолжается.) – Ошибка.

– Ошибка в вашей книге?

– Да! Я звоню из-за ошибки в моей книге.

– Простите, а что это за ошибка?

– Мой год рождения написан: раз-девять-шесть-четыре.

– Простите?

– Мой год рождения шесть-пять.

– Вы хотите сказать, что родились в шестьдесят пятом году?

– Точно. Журналисты пишут, что во мне пятьдесят лет. Но во мне сорок девять!

– Ах вот оно что! Мы неправильно указали год вашего рождения на суперобложке, и теперь журналисты пишут, что вам пятьдесят. А вам только сорок девять. Я вам очень сочувствую. Должно быть, это страшно раздражает!

(Длинная пауза.)

– Точно-точно-точно. – (Смех.) – Я не старец!

– Разумеется. Я сделаю себе пометку для следующего тиража. И, позвольте сказать, по фотографии вам не дашь и сорока. Все девочки в редакции от вас без ума.

(Длинная пауза.)

– Я не понимаю.

– Я говорю, все девочки в редакции от вас без ума.

(Смех.)

– Спасибо, спасибо, это очень, очень мило. – (Снова пауза.) – Я люблю ум.

– Да… В общем, звоните по любым вопросам.

– Спасибо и до свидания!

– Хорошего дня, мистер Лишь.

Какое счастье – наконец оказаться в стране, где он знает язык! После столь благоприятного поворота фортуны, принесшего в его руки увесистую золотую статуэтку (чреватую, правда, перевесом багажа), – которую он принял, как в тумане, под оперные вопли итальянских журналистов, – на крыльях успеха он прилетает в Германию. Прибавьте к этому: его непревзойденные познания в немецком и почетную должность профессора – и уже забыты заботы Gestern![49] Вот он болтает со стюардами, вот свободно изъясняется с пограничниками, словно бы почти позабыл, что до свадьбы Фредди