Гаргантюа и Пантагрюэль — I - Рабле Франсуа

Как осел, которого под хвостом кусает овод Юноны или просто муха, бегает без пути и дороги, сбросив вьюк на землю, оборвав вожжи, удила, без отдыха и передышки, и никто не знает, кто его толкает, так как не видит, что его трогает, – так бежали и эти люди, потерявшие рассудок и не знавшие причины своего бегства. Ибо их преследовал лишь панический ужас, охвативший их души.

Монах, видя, что единственной их мыслью было убежать, сходит с коня, взбирается на большой камень, стоявший на пути, и своим большим мечом поражает беглецов со всего размаху, не щадя себя. Он перебил и поверг на землю такое количество врагов, что меч его сломался пополам. Тут он решил, что довольно жертв и убийств, и что остальные Должны убежать, чтобы известить своих. Все-таки он схватил в руку секиру одного из тех, что лежали мертвыми, и снова вернулся на камень, где и занялся тем, что стал смотреть, как бегут враги и спотыкаются о трупы, и, кроме того, заставлял всех оставлять пики, шпаги, копья и пищали, а тех, что везли связанных паломников, он скинул с лошадей, которых отдал названным паломникам, держа их с собой около изгороди, как и Тукдильона, которого взял в плен.

ГЛАВА XLV. Как монах привез паломников, и о хороших словах, сказанных королем Грангузье

По окончании схватки Гаргантюа ушел со своими людьми, за исключением монаха, и к вечеру они пришли к Грангузье, который в постели молился богу о даровании им спасения и победы. Увидев всех их целыми и невредимыми, он с любовью расцеловал их и стал расспрашивать о монахе.

Но Гаргантюа ответил ему, что монах, несомненно, попал к врагам.

– О, – сказал Грангузье, – тогда им не поздоровится.

И это было очень верно. Ведь до сих пор в ходу поговорка: «запустить кому-нибудь монаха[125].

Он тотчас же приказал подать хороший завтрак, чтобы подкрепить их. Когда все было готово, позвали Гаргантюа; но он был так опечален исчезновением монаха, что не хотел ни пить, ни есть. И вдруг появляется монах и кричит от ворот:

– А ну-ка свежего винца, свежего винца, Гимнаст, мой друг! Гимнаст вышел и увидел, что это брат Жан, который привез пять паломников и пленного Тукдильона. Тогда и Гаргантюа вышел навстречу, монаху оказали самый лучший прием, какой могли, и привели к Грангузье, который стал расспрашивать его обо всех приключениях. Монах рассказал обо всем: как его взяли в плен, как он покончил со стражником, какую бойню учинил он по дороге, как он отобрал паломников и привез капитана Тукдильона.

Потом все принялись весело пировать. Между тем Грангузье спрашивал паломников, из какой они страны, откуда пришли, куда направляются. За всех ответил Усталый Пешеход:

– Государь, я из Сен-Жену, в Берри; этот из Палюо, тот – из Онзэ, этот из Аржи, а тот – из Вильбренена. Мы идем из Сен-Себастьяна, что у Нанта, и теперь возвращаемся небольшими переходами.

– Хорошо! – сказал Грангузье. – Но что вы хотели делать у святого Себастьяна?

– Мы хотели, – сказал Пешеход, – принести ему свои обеты против чумы.

– О, – сказал Грангузье, – бедные люди, неужели вы думаете, что святой Себастьян насылает чуму?

– Ну да, конечно, – это утверждают наши проповедники.

– Да? – сказал Грангузье. – Значит, лжепророки объявляют вам такую ложь? Таким образом они клевещут на святых, праведников божьих, уподобляя их дьяволам, сеющим только зло среди людей, как Гомер написал, что чума на греческое войско была напущена Аполлоном, и как поэты выдумали целую кучу злых богов. В Синэ некий ханжа проповедовал, что Антоний насылает огонь на ноги.

Святой Евтропий – водянку,

А святой Жильдас – сумасшествие,

Святой Жену – подагру[126].

«Но я его наказал так примерно, что хотя он и назвал меня еретиком, но с той поры ни один святоша не смеет больше показаться на моей земле; и меня поражает, что ваш король позволяет им в своем королевстве проповедовать такую ложь; их надо карать беспощаднее, чем тех, кто посредством магии или других козней насылает на страну чуму. Чума убивает только тела, а эти лжецы отравляют души».

Пока он так говорил, в комнату вошел с очень решительным видом монах и спросил:

– Откуда вы, бедняги?

– Из Сен-Жену, – сказали те.

– А как, – сказал монах, – поживает аббат Траншлион, этот славный выпивака? А монахи, что они едят? О тело господне! Ах, попробуют они ваших жен, пока вы странствуете.

– Гм, гм, – сказал Пешеход. – За свою я не боюсь. Потому что кто ее увидит днем, не станет себе шеи ломать, чтобы прийти к ней ночью!

– Это, – сказал монах, – вилами на воде писано. Она может быть дурна, как Прозерпина, – и то не останется в покое, раз монахи поблизости, потому что хороший работник всякую вещь безразлично пускает в дело. Пропади я, если при вашем возвращении вы не найдете их потолстевшими, потому что даже тень от колокольни в аббатстве плодоносит.

– Это как нильская вода в Египте, – сказал Гаргантюа, – если верить Страбону; а Плиний говорит: плодородие зависит также от питания, от одежды и от телосложения.

Тут сказал Грангузье:

– Уходите-ка, бедные люди, во имя господа-создателя – да будет он вашим постоянным руководителем – и впредь не будьте столь легки на праздные и бесполезные путешествия. Содержите ваши семьи, работайте каждый по своему призванию, наставляйте своих детей и живите, как вас учит добрый апостол, святой Павел. Поступая так, вы будете хранимы господом, ангелами его и святыми его, и ни чума, никакая другая болезнь не поразят вас.

Потом Гаргантюа свел их в зал, чтобы накормить их; но паломники только вздыхали и говорили ему:

– О, как счастлив тот край, который имеет своим господином такого человека! Его речи наставили и научили нас больше, чем все проповеди, которые когда-либо говорились в нашем городе.

– Это то, что и говорит Платон, – сказал Гаргантюа, – в книге пятой «О государстве»: счастливы будут государства, когда короли будут философами, или когда философы будут королями.

Потом он велел наполнить их сумы всякою едой, бутылки – вином и каждому дал по коню для облегчения остающегося пути и по нескольку монет на прожитие.

ГЛАВА XLVI. Как гуманно обошелся Грангузье с пленником Тукдильэном

Тукдильон был представлен Грангузье, и на вопрос того относительно намерений и деяний Пикрошоля и о том, какая цель преследуется этим внезапным мятежом, Тукдильон ответил, что цель и назначение этого всего – завоевание, по возможности, всей страны, за обиду, нанесенную его пекарям.

– Это уже слишком много, – сказал Грангузье, – кто многого хочет, мало получает. Теперь не время для таких завоеваний, которыми наносится вред ближнему, брату-христианину. Это подражание древним Геркулесам, Александрам, Ганнибалам, Сципионам, Цезарям и другим подобным противно евангельскому учению, коим предписывается нам оберегать, спасать, владеть и править каждому своими землями, а не нападать враждебно на чужие; и то, что некогда сарацины и варвары называли подвигами, ныне мы называем злодейством и разбоем. Лучше бы ему было держаться своего дома и по-королевски управлять им, чем нападать на мой и, как враг, грабить его; потому что, хорошо управляя своим, он возвеличил бы его, а грабя меня – разрушит. Уходите с богом, следуйте путем добрым; указывайте вашему королю ошибки, которые будете знать, и не советуйте ему никогда, имея в виду вашу частную пользу: ибо с общим делом гибнет и частное. А что до выкупа за вас, – я дарю вам его полностью, и вам будут возвращены и оружие ваше и лошадь.

Так надо поступать с соседями и старинными друзьями, так как эта ссора между нами, собственно, не есть война. «Так и Платон в книге пятой «О государстве» не хотел называть войной, а назвал возмущением, когда греки подняли оружие одни на других, и в случаях подобного несчастья он советует действовать со всею умеренностью. Если вы это называете войной, то она только поверхностна, она не проникает в самую глубину наших сердец: ведь ни у кого из нас честь не оскорблена. Весь вопрос, в конечном итоге, в том, чтобы исправить ошибку, совершенную нашими людьми, – я говорю: нашими и вашими, – ошибку, которую, хотя бы вы и убедились в ней, вы должны были спустить, потому что лица, которые поссорились, достойны скорее презрения, чем внимания, даже если и удовлетворить их за убытки, как я уже предложил. Бог будет справедливым судьей в нашей ссоре, – бог, которого я умоляю скорее смертью отнять у меня жизнь и на моих глазах уничтожить все мое имение, чем допустить, чтобы в чем-нибудь он оскорблен был мною или моими подданными».