Страсти Евы - Анна Пань

От своей полной неосведомленности я меланхолично вздыхаю:

− Зачем же Орден скрывает реальные события от самих себя?

− Орден давно прогнил, − безрадостно отмечает Гавриил Германович. − Совет инфицирован коррупцией. Бюрократическая машина дышит на ладан. Каждый архонт гребет под себя. Все жаждут власти. За долгие века многие перешли черту. Бессмертия в новой эре им не видать. Коль скоро умирать никто не хочет, то в ход идут пророчества. Выдумщики вымерли, но послания ждут великих свершений.

Свиток с фрагментом из сборника «Кодекс Буранус» − ключ к пророчеству F-вируса. Час от часу нелегче!

− Хм, пророчества… − потерянно повторяю я со смешком, но в груди больно колет. − Почему вы считаете, что наемник не вхож в круг приближенных вашего отца? У вас есть неопровержимые доказательства?

− К несчастью, моя девочка, у меня есть лишь неопровержимые домыслы.

«Воронцова, ты не его девочка, не обольщайся и не принимай близко к сердцу своеобразную манеру речи!» − большим глотком мартини я запиваю огорчение, и мужественно терпящая травмы ладонь принимает новую атаку.

− Ева, ты снова это сделала.

− Э-э… что сделала?

Гавриил Германович наклоняется ко мне так стремительно и так близко, что побуждает меня замереть с мыслью о поцелуе и уже открытым для этого ртом.

− Ты восхитительно обсасываешь свой вечно распахнутый рот и сглатываешь, чем вызываешь во мне самые низменные желания.

Я густо краснею и плотно поджимаю губы.

− Осуществите ваши низменные желания с той, которая ждет вас дома в вашей постели.

Лицо Гавриила Германовича обдает арктическим холодом.

− Я не имею привычки предоставлять свою постель для ночлега.

− Но Белинда же ваша… − начинаю я, но вовремя спохватываюсь и виновато вжимаю голову в плечи, избегая его взгляда. − Извините, это не мое дело. Просто я думала, вы живете вместе.

Гавриил Германович вновь склоняется ко мне и за подбородок бережно разворачивает мое лицо к себе, для чего-то опять до невозможности близко.

− Ева, взгляни на меня! − настойчиво требует он.

За беспринципным требованием мною не на шутку завладевает предположение − втайне он получает от моих мучений психологическое удовольствие.

− Не мучайте меня, − с тихим всхлипом послушно заглядываю я ему в глаза.

Гавриил Германович отшатывается, словно от пощечины, и мгновенно убирает руку с моего лица:

− Прости. Я не хотел причинять тебе боль.

− Нет-нет, я это про вашу недосказанность в ответе, − спешу я с покаянием, чувствуя ужасную неловкость из-за того, что он воспринял мои слова в буквальном смысле.

− Что ж… я живу один, равно как и сплю в своей постели, − пустым голосом обозначает он. − Скажи прямо, коль скоро хочешь поговорить о моих отношениях с Белиндой. Я просто не понимаю, зачем тебе все это нужно?

Из-за волнения я кашляю, но когда говорю наполовину правдивые слова, те все равно обдирают мое горло:

− Про вас много судачат в Академии. Обмусоливают всякую грязь. Я считаю неправильным обвинять кого-то без доказательств. Я хотела убедиться в этом лично.

Долгое мгновение Гавриил Германович оторопело глядит мне в глаза и, наконец, уничижительным тоном произносит:

− Убедилась?.. Признаться, я не ожидал, что ты притащилась сюда, чтобы вынюхивать о моей личной жизни. Мои поздравления, вещдоков ты насобирала с избытком. Очень надеюсь, у тебя хватит ума не трепать о наемнике.

Каждое его слово щелкает меня по лицу хлыстом, в глазах начинает щипать от слез. Сейчас я должна орать до хрипоты, доказывая с пеной у рта, что он все понял с точностью до наоборот. В Клуб я приехала, чтобы убедиться в его порядочности, но в результате выставила себя на посмешище. И какой смыл теперь защищаться? В его глазах я уже упала на дно выгребной ямы.

− Можете не волноваться, я не полощу грязное белье, − мой голос срывается в конце предложения, но больше я ничем себя не выдаю. − Предлагаю перейти к вашей части сделки. Кто такие наемники?

Гавриил Германович опрокидывает стопку водки и берет из корзины с фруктами гроздь черного винограда.

− Воистину сегодня твое слово для меня закон, − с легким налетом иронии произносит он, но степенно продолжает: − Коль скоро ближайшие полтора года все архонты будут смертными, то нельзя спать с закрытыми глазами. Враг не спит вовсе. Не стоит недооценивать завистливых членов Ордена. Для грязной работы и создаются наемные убийцы. Наемники − это поднятые из могил с помощью некромантии люди-воины. Колдуны называют их нзамби или зомби. Мы зовем их фантомами, поскольку трудно разобраться, кто перед тобой: мертвец или прибывающий в здравии человек. Благодаря химическим разработкам, ожившие мертвецы со стороны не выглядят разваливающимися на куски трупами. Возможно восстановление тела до натурального вида. Способность чувствовать смерть редко встречается среди архонтов и адептов. Лишь единицы могут отличить фантома от живого человека.

Чувствовать смерть − чтобы это значило? Вероятнее всего, редкое влияние у членов Ордена, в чьих венах течет кровь Стража Смерти.

− В чьих интересах действуют наемники? − назревает у меня следующий вопрос.

− За каждым наемником стоит «серый кардинал». И в том случае, если фантом не пытался дезориентировать меня басней об F-вирусе, что вероятнее всего, изначально он был натаскан на мою голову. Кто-то очень сильно рвется во власть, раз желает мне смерти.

− Кто же может подсидеть вас?

Гавриил Германович поднимает на меня серьезный взгляд:

− В случае смерти Наследника бразды правления переходят к следующему члену его рода. В случае отсутствия прямых родственников, как у меня, Наследник выбирается методом голосования в Совете. Родственные связи во многих правящих родах весьма обширные… Кем бы ни был «серый кардинал», он будет мертв.

У меня кровь стынет в жилах. В немом изумлении я таращусь на проклевывающийся в утреннем зареве огненный круг. Снизу доносится музыкальный фон: заглушенные басы, задорные крики ди-джея и вопли разогретой убойным зельем публики. С реки поднимаются туман и сырость. Рассвет наплывает на город, расширяя видимые границы горизонта. Из мрачного ночного величия рождается туманное утро. Зловещие бронзовые скульптуры мифических существ на черепичных крышах приобретают безобидные очертания. Концы старинных арочных мостов утопают в молочной зефирообразной субстанции. По улицам просыпающегося города тянутся одинокие автомобили и редкие силуэты бредущих на работу людей. На набережной в экипаже девятнадцатого века, запряженном четверкой гнедых лошадей, прикорнул извозчик, ожидая требующих продолжения банкета романтиков.

− Я впервые встречаю рассвет в таком сказочном месте, − вторгаюсь я в церемонию пробуждения и преображения земли к новому дню. − Я вообще впервые встречаю рассвет… А вы часто приходите сюда один?

Гавриил Германович всецело поглощен видом восходящего солонца и не замечает моего обращения. Я не сдерживаю сентиментальную улыбку. Окутанный безмятежностью, умиротворенностью и легкой грустью, он похож на белый холст художника, лишенный всех фальшивых красок. Даже беспокойство и напряжение почти сошло с его лица. Любоваться им я могла бы вечно, но он обращает на меня рассеянный взор.

− Извините, я болтаю лишнее, − стыдливо моргаю я. − Просто вы сами сказали, что приходите сюда, когда хотите побыть один.

− Я никогда не привожу сюда девушек, если речь об этом, − он еле заметно улыбается, но улыбка безмерно печальная. − Ты первая, Ева, с кем я поделился своим одиночеством.

Я резко вздыхаю полной грудью, поскольку ворвавшаяся в энергетическое поле пражского утра фраза поражает многогранностью слова «одиночество». Я и не предполагала, что одиночество такого красивого энергичного мужчины имеет столько оттенков. Гавриил Германович − мегаполис, пульсирующий горящими лампочками миллионов одиноких сердец: миллиарды киловатт света, а тепла нет.

− Бертон удачно подметил, что в одиночестве человек либо святой, либо дьявол, − как-то уж очень скорбно цитирует он. − Временами нужно вспоминать, какой из двух путей выбрал ты.

У меня щемит в груди, потому что его напряжение и беспокойство в глазах снова на своих местах.

− Спасибо вам, что не дали мне уехать домой. Спасибо, что позволили встретить свой первый рассвет с вами.

Наши взгляды встречаются, но момент идиллии растворяется во времени слишком быстро. Гавриил Германович элегантно стряхивает часы на запястье и бросает на циферблат короткий взор, затем ерошит волосы, чтобы взбодриться. Я прилипла к нему взглядом, впитывая, как губка, мгновения настоящего Гавриила Германовича. Запечатлена извечная тень в глазах и жесты рук: малозаметные, но такие родные.

− Пожалуй, пора домой, − так и оставляет он без внимания мои слова.

Словно выныривая из омута, я киваю и неожиданно чувствую боль в затылке, на глаза наворачиваются незваные слезы. Откуда-то издалека мне слышится голос сердца: «Воронцова, ты по уши влюблена в него!»