Разводящий еще не пришел - Николай Камбулов

— Фью! — кто-то свистнул над ухом Громова. — Интересно, каким образом?

— Хороших, толковых солдат быстро замечают, — продолжал Цыганок. — Утром сопровождал его в артмастерские. Иду рядом и беседую вот так, как с вами. Он мне вопрос, я ему ответ. Конечно, говорю, товарищ подполковник, полк можно сделать отличным. Они же, все командиры, бедные мученики, сна лишаются, когда среди подчиненных появляется шляпа, из-за которой чаще всего попадает командирам. Но он — новенький, какой резон хватать шишки за упущения полковника Водолазова. Я. конечно, изложил подполковнику свой план укрепления воинской дисциплины. Перво-наперво, говорю, откройте нам чайную с бутербродами, мы тогда не будем в самоволку ходить. Во-вторых, говорю, — ты, Саня, не обижайся, — агитаторы у нас плохо работают, читают нам не то, что надо солдату. Тут командир полка пожал мне руку и сказал: «Молодец, Цыганок, светлая у тебя голова!» Потом посмотрел на мои рыжие сапоги: «Пора, говорит, их заменить». Приказ передал Рыбалко выдать новые.

— Вот же врет! — раздался голос с нижней полки.

— Конечно, вру, — захохотал Цыганок. — Дело было совсем не так. Действительно, я сопровождал подполковника до артмастерской. Иду впереди и прихрамываю, думаю, заметит командир полка и поинтересуется. Так и получилось. «У вас что с ногой?» — спрашивает. «Сапоги сильно жмут, — отвечаю. — Нет мочи, горит нога, только из ремонта получил». — «Передайте, говорит, мое приказание старшине, чтобы выдал сегодня новые». Рыбалко аж посинел, когда я ему сейчас в предбаннике передал это приказание. Но обещал вечером заменить. Только боюсь, всучит БУ, старик прижимистый... Санька, ты что молчишь, давай похлестаемся...

Громова давно душил смех, и он не выдержал, захохотал, поднимаясь. Пар к этому времени порядком поредел, и Цыганок, узнав командира, кубарем скатился вниз. На ходу опрокинул чью-то шайку, выскочил в предбанник.

— Куда ты так рано выскочил? Марш обратно! — закричал на него Рыбалко.

— Думал, Околицын, а это он, новый командир полка... Я его по спине два раза... Вот не везет, — быстро одеваясь, сокрушался Цыганок.

— Командира?! — ахнул старшина. — С ума сошел. Погоди же, вот я за тебя возьмусь, и в голом виде будешь разбирать, где командир, а где Околицын! Марш в казарму! — прикрикнул он на солдата.

— Как помылись, товарищ командир? — спросил Рыбалко у Громова, когда тот оделся и вышел из-за ширмы.

— Хорошо. Баня отличная. — Подполковник направился к выходу, но вдруг остановился, будто что-то собираясь сказать старшине. «Не пронесло, — затревожился Рыбалко. — Чертов болтун, без художеств ни шагу!» — ругнул он в душе Цыганка, ожидая, что командир сейчас напомнит ему о «фокусах» солдата. Но Громов хотел спросить о катках, однако, вспомнив, с каким предостережением старший артмастер показывал ему чертежи, не решился, подумал, что лучше поговорить со старшиной в другой раз, в более подходящем месте. И он повторил: — Да, да, баня замечательная, товарищ старшина. И солдаты понравились мне: веселый народ.

...Вечером Рыбалко, меняя сапоги Цыганку, попытался уточнить, что же солдат «отмочил» в бане. Цыганок натянул сапоги, притопнул ногами, пробуя обувь, и, пропустив мимо ушей вопрос Рыбалко, сказал:

— Вот теперь в самый раз, товарищ старшина. Солдат без новых сапог — не солдат. Теперь мне не хватает только увольнительной записки, а то хоть сейчас в колхозный клуб, к девчатам, на танцы.

— Увольнительную надо заслужить, — заметил старшина. — Сибирячки троешников не любят, они разборчивы. В субботу будем подводить итоги соревнования, получите четверку по материальной части — включу вас в список на увольнение, — добавил Рыбалко, держа в руках старые сапоги Цыганка и думая: «А ведь они еще крепкие, почищу, и другой поносит».

II

За окном, кружась, плясали снежные вихри. В такт им беспорядочно наплывали думы, и не было сил направить их в нужное русло. Подразделения готовились к выходу в поле. Секретарь партбюро Бородин советовал Громову собрать офицерский состав, сказать напутственное слово. А что сказать? Как проводить тактико-строевые занятия? Но задачи уже поставлены командирами дивизионов, они потрудились хорошо. Если уж собирать весь офицерский состав, то надо сказать что-то новое, что всколыхнуло бы подчиненных, готовило бы их к предстоящим переменам...

Перемены!.. О них в полку знает только один он.

Когда докладывал генералу Захарову о вступлении в должность, командующий артиллерией не стал, как это обычно делается, расспрашивать, с чего он, Громов, начнет свою работу в полку. Генерал лишь спросил: «Что бы вы, подполковник, делали, если бы узнали, что ваш полк в скором времени, может быть, через два, а может, через пять месяцев, расформируют и на его базе создадут новую боевую единицу, вооруженную, скажем... ракетами?»

Такого вопроса Громов не ожидал, и он с минуту собирался с мыслями, чтобы ответить. Захаров терпеливо ждал, перелистывая пухлый сборник статей о новом оружии наземных войск. Сборник был Громову знаком, он изучал его в академии. «Выполнял бы план боевой и политической подготовки, товарищ генерал, как это положено любой части, не думая о том, что полк сократят», — сказал Громов и заметил по выражению лица Захарова, что ответил не совсем точно. «На вашем месте, подполковник, я бы искал... присматривался бы... Да, да, именно искал, — повторил генерал, подчеркивая это слово. — Перспектива дается человеку вовсе не для того, чтобы он любовался ею. Надо думать, искать: а нельзя ли сегодня, сейчас, мобилизовать свои силы на то, с чем встретишься завтра, разумеется, не в ущерб повседневным заботам? Полк-то действует, живет, — значит, и дисциплина в нем должна быть высокой, и боевая готовность на должном уровне, и партийно-политическая работа ни в коем случае не должна затухать. Помните о перспективе и ищите... сегодня, сейчас. Трудно? Не легко, конечно. Но вы — командир, в ваших руках огромная власть плюс коллектив — это сила! — воскликнул Захаров и доверительно заключил: — О предстоящих переменах, разумеется, никому ни слова».

Полк действует, и в то же время надо думать о его завтрашнем дне. Полк — сложное хозяйство: люди, боевая техника, материальные ценности... Учиться в академии было куда легче: там — сам себе хозяин, там главное — твои личные успехи. Колоссальная разница! Подчиненные не похожи друг на друга даже по первым впечатлениям.

Секретарь партийного бюро майор Бородин, этот с виду тихий великан, уже трижды напоминал — надо бы по-настоящему вникнуть и понять ценность предложения лейтенанта Шахова. Громов понимал: ценность рационализаторского предложения очевидна даже с первого знакомства с ним. Но почему же полковник Водолазов проявил робость, не стал внедрять его? И робость ли это? Может быть, прежний командир полка тоже знал о переменах? В таком случае он как будто бы прав: предложение Шахова ценно для ствольной артиллерии, но не для ракетных подразделений. Надо повременить, как-то остудить в этом деле секретаря. А он, видимо, не отступит: уж больно настойчив... донской казак.

Другое дело — подполковник Крабов, этот более податлив, а может быть, догадлив. Показал реферат с формулами и чертежами: «Прочитайте, товарищ командир, лично я не настаиваю. Видимо, это преждевременно».

С рапортом лейтенанта Узлова Громов познакомился сразу же по прибытии в полк. Он полагал, что лейтенант заявит об этом на инспекторском опросе — со дня подачи рапорта прошло более месяца. Узлов промолчал, и это удивило Громова. Он спросил у капитана Савчука: «Разве лейтенант передумал?» Оказывается, кто-то — не то подполковник Крабов, не то командир дивизиона — «разъяснил» Узлову, что для нового командира полка его рапорт не более как филькина грамота, и поэтому, видимо, лейтенант умолчал. Но поэтому ли? Савчук сам точно не знает. Надо вызвать Узлова и поговорить с ним...

Громов посмотрел в окно: через плац лейтенант Шахов вел взвод в учебный корпус. Рядом с ним шел Бородин. Секретарь что-то говорил лейтенанту, размахивая ручищами, словно рисовал в воздухе воображаемые геометрические фигуры. В хвосте колонны, держа руки в карманах, плелся Узлов. Весь вид его как бы протестовал, вопил: зачем я здесь, ведь лишний же? Плечи у Громова передернулись: «Сегодня же вызову, иначе он может дурно повлиять на других». Повернулся и увидел на стене под самым потолком призыв: «Товарищи артиллеристы! Еще шире развернем социалистическое соревнование за отличные показатели в боевой и политической подготовке!» Такие лозунги, уже с поблекшими от времени буквами, он встречал и в казармах, и на обочинах дорог и дорожек военного городка, и на летнем полигоне, расположенном в тридцати километрах в предгорном лесу. Ему показалось, что призыв слишком общий, неконкретный. Ухватившись за эту мысль, Громов, будто споря с кем-то, спрашивал: «За отличные показатели? В чем конкретно — в стрельбах из личного оружия или орудия? Может быть, в преодолении полосы препятствий? А поконкретнее нельзя?»