Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Следующий!
— Привет, милый!
Вошли Лапланш со старшим костюмером. Они сели у стойки и посоветовали Оберону пошевеливаться.
— Черт знает что! Настоящая ломовая лошадь, — сказал костюмер.
— Да, невероятно, — поддакнул Лапланш.
— А эти стоны! Словно кончает всякий раз.
Оберон вопил на кухне. Что-то горело. Он был вне себя.
Ники спросила:
— Можно мне хлеба? — А когда я ей его передал, добавила: — У мненя опять руки похолодели.
Красная вспышка иконы на перекрестке. Фальцет Оберона на кухне, плюющийся своим разъяренным греческим.
— Следующий!
— …милый! Электрики уже ушли. Вокруг Англичанина собралась маленькая толпа. Кажется, его имя было Аллен, но все звали его Англичанином. Звукоинженер. Он читал вслух чью-то историю, вроде, типа, из генераторной. Это были листки из программы, исписанные на обороте крупным почерком:
…«…и тут женщина, которая была в поле, затеяла рожать в самый разгар работы, и ребенок должен был выйти с минуты на минуту, но надо было поторапливаться, собирать оливки, иначе они начинают гнить. Представляешь?»
— Я там был вместе с ним. Все так и было, правда.
…«Надо было все убрать немедленно. А схватки продолжаются, и в конце концов она рожает ребенка прямо там, на груде оливок, — кровь и все такое прочее».
— Все так и было. Ты бы видел! Я там был вместе с ним.
Англичанин поднял голову от рукописи и сказал:
— Слушай, старина, нельзя же всеподчеркивать .Неужели не знаешь?
— Это чтобы было понятно, что это парень говорит. Интонация и все такое. При перепечатке это выделяют курсивом.
— Есть неплохие места, — заметил Аллен.
Ники высвободила указательный палец из моей ладони и погладила мне большой. Тихая ласка, теплая ласка.
— Ты бы видел. Что-то невероятное! Перегрызла пуповину зубами! А потом шлепала ребенка по заднице. И там были только две старухи, чтобы ей помочь! Ни горячей воды, ничего. Кровища повсюду… Это в самом деле было потрясающе. А все остальные тем временем без передышки собирали оливки. Карапуза помыли в какой-то лохани.
Англичанин сказал, что видел такие же роды в Конго, на других съемках.
— Все то же самое.
Оберон перестал вопить и подошел к нашему столику. Это наша утка горела, сказал он, но если нам угодно подождать еще четверть часика… Нет, сказали мы. В общем, я это сказал, а Ники мотнула головой. У Оберона был не слишком сокрушенный вид. Он открыл решетчатую дверь и махнул нам на прощание рукой.
— Хочешь прогуляться? На пляж?
Ники улыбнулась своими большими глазами:
— Пошли. Ночью это будет чудесно.
Тип из электрогенераторной сказал:
— У меня-то жена в постели рожать будет. Этим, естественным методом… Да ты знаешь.
— Следующий…
— Милый…
Полдюжины насупленных греков ждало позади. Один из них отдирал мозоль на руке. Они молчали.
Мы поднялись по дороге. Миновали холм, мыс и спустились к пляжу. Песок был мягким, как шелковая бумага, и гладким, как отполированное волнами дерево. Или как Ники. И еще маяк на мысу, и желе его лучей, тающее, когда они убегают за горизонт.
— В самом деле волшебно.
— Слышишь, какая тишина, Ники?
Поблескивала слюда среди песчинок, и море вздыхало спросонья у самой кромки воды. Глубокое небо держалось поодаль, насаженное на кинжалы юкк. Рука Ники снова согрелась в моей руке, потом выскользнула. Она сказала:
— Отвернись!
Через мгновение ее блузка угодила мне в лицо. Бултых! — и она уже в воде, распустив волосы по волнам, словно кружевной воротник. Свет маяка обшаривал море.
— Ну давай, иди. Я не буду смотреть. Обещаю!
Холодная вода успокаивает. Ледяной ожог — бальзам для моей спины. Я принимаюсь дышать. Гребни маленьких волн, за которыми прячется Ники, привлекают свет маяка. Когда луч приближается, она ныряет, прячется под водой. Я плыву к ней и хватаю ее за щиколотки. В последующей схватке ее нагая грудь касается моего плеча. У меня в глазах полно соли, а Ники радостно сияет. Мы плещемся среди брызг, ныряний и смеха, а потом оказываемся в трех метрах друг от друга, только головы торчат из воды.
— Ну что, дурочка?
— Сам дурак.
Она засмеялась и снова обрызгала меня.
— Ну что, дурочка, долго еще собираешься мерзнуть?
— Не-а.
— Тогда вылезаем?
— Ага.
Она устремилась к берегу между двумя вспышками маяка.
— Гадкий мальчишка! Не смотри!
— Я и не смотрю. Отвернись, вылезаю.
Я не смотрел. Мы очутились спиной к спине в нескольких метрах друг от друга, дрожали и смеялись.
Я видел, как ее тень, отброшенная лучом маяка, удлинялась, встречала мою собственную и убегала все быстрее. Мы смеялись, но стучали зубами.
— Бррррр, — сказала и прыснула. Новое стаккато учащенного дыхания. — Хххолодно, — пролепетала она со счастливым девчоночьим смешком.
Задохнувшееся молчание, влекомое ветром по песку.
— Я замерз, Ники.
Высыхающая вода холодила мне спину. Ники тоже дрожала, насколько я мог видеть.
— Ники, я совсем окоченел.
Жест — быстрый, обволакивающий — ее рука на моей груди.
— Холодно, — сказала она. Мы упали, упали, и нам вдруг стало жарко — чудесно, уютно. Ники сделалась совсем маленькой в моих объятиях. Мы забылись, уже не находя, не узнавая себя в фантастическом создании с тысячей рук, ног и голов — но без живота, — в которое превратились.
И мы лежали там, в темноте пляжа, говоря о любви. И любя друг друга — сильно, чудесно.
(И всякий раз, когда мы ходили на пляж, все было внове: ведь ритуал становится ритуалом, лишь когда об этом вспоминаешь.)
Потом мы пошли ко мне, чтобы поспать.
* * *Когда я спускаюсь по камням мостовой в порт, суденышки лампадерос уже удаляются гуськом к островам, исчезая один за другим за мысом, — маленькие блуждающие огоньки, тонущие в перине моря и неба. От стручков рожкового дерева исходит тяжелая, пресноватая вонь, словно что-то гниет в грудах заплесневелых гроздьев.
Янис поет в кафе среди немногочисленных жителей деревни. Мой приход никто не замечает. Мне приходится выбирать между духотой и запахом рожков. Место у двери занято двумя мощными рыбаками, которые держатся за руки, так что я выбираю духоту, которая вскоре вспухнет и потечет под моей рубашкой.
* * *Лапланш ушел, Ники тоже неизвестно куда подевалась. А ко мне прицепился Янис, растолковывая, что некоторым дают больше работы, чем другим, а к таким вещам важно быть повнимательнее, «потому что, знаешь, деревенские на этот счет очень чувствительны».
Большая часть техников и актеров расселась у барной стойки и за столами шумной, веселой и пьяной толпой. Янис сказал мне, что доволен: здесь все собрались, это, конечно, обходится ему недешево, но он рад принять нас, как надо. Первый день съемок был тут для всех событием, и он надеется, что я сумею им объяснить, как это его радует. Он запасся виски — нарочно для французов, потому что никто в деревне его не пьет, — и счастлив, что сделал это.
«Я доволен», — твердил он, положив блестящую от пота руку на мое плечо.
Он сказал, что видел, как г-жа Тавлос беседовала с Иеро Костасом и двумя другими членами муниципального совета.
— Должно быть, они просили ее прекратить это с французами, но она только посмеялась. Понимаешь, а? Ей же и так хорошо.
Я ему сказал, что поговорю с Лапланшем, но тут он мало чем сможет помочь.
— Я ведь не ради себя стараюсь, — добавил Янис. — Я-то женат, ты же знаешь. — Он сжал мне плечо: — Я тебе вот что скажу: думаю, они больше об этом не заикнутся. Это все деньги, деньги… О-хо-хо! Вы же нас делаете богачами, знаешь? Всего два месяца, как вы тут, а мы уже озолотились.
Я все высматривал, не вернулась ли Ники. Она слегка захмелела от узо и хорошо сделала, что вовремя ушла. Речь Яниса все уплотнялась, но струйки слов текли с перебоями, с пропусками, как свежая краска по засохшей корке. Он увязал в какой-то веселой суете, пытаясь щедрой раздачей напитков предотвратить неизбежное угасание дня.
Было уже поздно, тень мыса наползала на порт, словно заволакивая кафе мерцающим серым облаком.
— Мне пора, Янис.
— Ах да! Девушка была немного… — Он вытянул одеревеневшие руки к земле и покачался, держа ладони под прямым углом к бедрам.
— Неужели?
— Да… немножко.
Выйдя на улицу, я пошел к краю тени от мыса, наползавшей на деревню. Уже взбираясь по лестнице к своему дому, неожиданно столкнулся с Лапланшем, который спешил вниз, не слишком крепко держась на ногах и мурлыкая обрывки греческой песенки. Вид у него был подозрительный. Когда мы повстречались, он вдруг схватил мою руку и затряс ее, сказав ни с того ни с сего «Привет!», прежде чем побежать по ступеням дальше.
- Любимов - Андрей Синявский - Классическая проза
- Старуха Изергиль - Максим Горький - Классическая проза
- Немного чьих-то чувств - Пелам Вудхаус - Классическая проза
- Дожить до рассвета - Василий Быков - Классическая проза
- Нос - Николай Васильевич Гоголь - Классическая проза / Русская классическая проза
- Двухаршинный нос - Владимир Даль - Классическая проза
- Экзамен - Хулио Кортасар - Классическая проза
- Сливовый пирог - Пелам Вудхаус - Классическая проза
- Трое в одной лодке, не считая собаки - Джером Клапка Джером - Классическая проза / Прочие приключения / Прочий юмор
- Парни в гетрах - Пелам Вудхаус - Классическая проза