Цифры - Мария Петровна Казакова

облако стрекоз,

И тёплый ветер выдыхая на рассвете,

Я отправляю мягкую волну

По никнущим соцветиям волос.

Побеги пальцев в полудрёме гну,

Подмышкой приютив снующих ос –

О, я была – и лес, и глубина, и звук,

Мои ресницы вяли вечерами.

Ты слышишь: далеко, как дятла перестук,

Моё лесное сердце за холмами.

__________

Когда я был маленьким, мы с родителями ездили на горные озёра в пятидесяти трёх километрах от нашего города. Я помню не так уж и много. Помню лазорево-янтарных зимородков: они пикировали в воду и выныривали с мелкой рыбёшкой во рту. Помню запах смолы в лепестках шишек голубой ели – я выковыривал её и ел тайком от родителей. А ещё я помню синеву воды, от которой кружится голова. Воды настолько прозрачной, что хочется рыдать. И сколько бы тебе ни было лет, тебе кажется, что войдя в эту воду даже по самую макушку, ты продолжишь дышать. Потому что если не в этой воде – истина жизни, духа и красоты, то в чём вообще.

Когда я смотрю в глаза моей дочки, я вижу в них не зрачок и радужку, а два водоёма из тех мест. И мне становится так страшно. Потому что это моё дитя, но у меня нет ни малейшего ощущения, что я хоть как-то оказался причастен к созданию этого существа. Я так люблю её, что без задней мысли отдал бы за неё жизнь и перерезал бы глотку каждому, кто посмел бы её обидеть, но я ни чуточки её не понимаю.

Лена справляется лучше. Она успокаивает меня, говорит, что всё хорошо, и «у всех папочек бывают такие проблемы, не волнуйся, ты отлично справляешься, ты самый замечательный отец на земле», но я же вижу, что между мной и дочкой есть какой-то непреодолимый разрыв. И это она ещё маленькая. Что же будет, когда ей будет шестнадцать.

И всё равно, конечно, я пытаюсь. Стараюсь изо всех сил. Купаю её, мою златокудрую головку, вожу в лес смотреть на птиц и белочек. Недавно нам встретился мекающий оленёнок без мамы. Мы спрятались за кустиком, и я сказал доченьке, чтобы не выходила: «Оленёнок может испугаться, а его мама наверняка где-то неподалёку. Давай просто посидим и понаблюдаем, чтобы с ним всё было хорошо». Юо кивнула, но, конечно же, не выдержала и пяти минут.

Доченька выбралась из нашего укрытия и пошла прямиком к оленёнку. Он подпрыгнул, согнув коленки, и приготовился удирать – Юо же остановилась и просто протянула ладошку. Оленёнок посомневался, но всё-таки боязливо подошёл к ней. Обнюхал ручку, подобрался поближе. Обнюхал платье, кудряшки, щёчки – и вдруг как лизнёт! Захохотала Юо колокольчиками на весь лес, а оленёнок так и принялся усиленно обмазывать парнокопытными слюнями всю мою хихикающую дочку. Вскоре из кустов раздался протяжный зов, и оленёнок засеменил к маме. И слава богам: я не раз видел, как олени до смерти забивают копытами даже крупных животных, посмевших приблизиться к их дитёнку.

Но с моей доченькой так всегда. Юо не обижают ни птицы, ни животные. Когда я брожу по лесу один, мне даже самый захудаленький гриб не попадается. Если же мы идём гулять с Юо, то под каждым листиком находим грибочек, на каждом кустике – россыпь ягодок, на каждом деревце – неведомую птичку, на каждой тропинке – ежиное семейство.

Лена, конечно, не раз рассказывала, мне легенду об истоках их рода. Якобы её прапрапрапра…дед пошёл как-то в лес охотиться на вальдшнепов, но вместо квоканья этих птиц услышал голос поющей девушки. Он привязал собак к дереву и пошёл на звук.

Его немало водило по лесу, пока он не увидел сидящую на упавшем дереве босую девушку. Она пела, рассеяно водила пальцами по длинным распущенным волосам, и слёзы потоками стекали по её бледной коже. Заметив его, она закричала так дико, так истошно и вопяще, что на пару минут он лишился слуха. Обескуражив, девушка подошла к нему и долго-долго смотрела в его глаза, будто принюхиваясь: свой или чужой? А затем упала к нему на шею и начала рыдать.

Он обнимал почти прозрачное девичье тело и пытался понять, как же ему поступить. Пальцами он ощущал мурашки на её коже, из чего сделал вывод, что она замёрзла, и надо срочно её согреть. Девушка лишь сильнее прижималась к нему и захлёбывалась в рыданиях, будто всех океанов мира не хватило бы, чтобы сравнить их с потоком её слёз. Она пыталась вдохнуть, но задыхалась, и лишь сильнее содрогались её рёбра, и лишь сильнее текли из её глаз прохладные ручьи.

Он завернул её в свою кожаную охотничью куртку и повёл обратно, к себе домой. По пути он вспомнил про собак и проложил путь через то место, где их оставил. Что было, в принципе, напрасно. Он спешил к весёлым, виляющим хвостикам, а наткнулся на разодранные в мясо глотки тонконогих любимиц. И увидев их, девушка опять завопила, и засмеялась, и завопила, и дед Лены не знал, как её угомонить.

Он привёл её домой, и они стали жить, как муж и жена. Трудно было. В первый день он хотел накормить её традиционной для этих мест жареной бараниной. Это привело лишь к тому, что в итоге он убирал рвоту, растёкшуюся по всему полу, пока она забилась в угол, как испуганная дикая птичка, и вновь дрожала в рыданиях.

Когда он мыл её волосы, она то ласкалась, то шипела на него, как кошка, и он вообще не мог понять, что же ей всё-таки нужно, хотя изо всех сил пытался.

О том, чтобы она стала «примерной женой», не могло быть и речи. Когда он попросил её приготовить что-то, она выбежала из дома – как была, босая – и вернулась домой с гнездом соичьих яиц, двумя огромными слизнями и сборищем лягушат в подоле платья. Улыбаясь во всю ширь, вывалила всё на стол, с дикой радостью побежала к нему, рухнула на колени и стала тереться шеей об его ногу: «Ты доволен, мол, хозяин? Тебе нравится?» С тех пор он предпочитал заниматься готовкой сам.

Когда она забеременела, их дом превратился в лесной приют. Она притаскивала всё, что находила (и как только она это находила?): птенцов, выпавших из гнезда, кротов с перебитыми лапками, лисиц с облезшими мордами, ласок с обкусанными ушами. Видя очередного енота, он лишь вздыхал и молил богов о терпении.

Соседи, конечно, считали, что она не в себе. Не понимали, почему он не выбрал какую-нибудь добрую хорошую девушку из местных. Они ведь и фигуристые, и готовят, и посмеяться с ними можно, да и вообще девчонки – хоть