Опанасовы бриллианты - Марк Ланской

— Не вставать! — приказывает парень с пистолетом.

За перегородку входит коренастый широкоплечий мужчина в шинели. Он обрывает телефонную трубку и выгребает у кассира из стола деньги. Над платком — глубоко запавшие серые глаза, белые брови, загнутые хвостиками вверх, как запятые.

— Будьте любезны, откройте сейф. — Глаза его смеются.

Скрипит тяжелая дверца. Коренастый наклоняется, платок отходит, и заведующая видит, что у него нижняя губа слегка закрывает верхнюю.

— Извините, девушки, за нарушенный покой. Сожалею и скорблю. Привет племянницам. Пишите до востребования. — Коренастый машет рукой с татуировкой на кисти. Парень с пистолетом командует:

— Два часа не сходить с места! Буду следить…

Окошко снова задвигается счетами. Заведующая бросается к дверям, — они закрыты снаружи замком…

Все это возникает перед глазами Коготкова, пока следователь, Кисляев и Дровосеков допрашивают кассира и заведующую. Те вытирают слезы и говорят:

— Боже мой, боже мой! Два часа боялись высунуть нос. А потом уже решились крикнуть в форточку…

Коготков вспыхивает:

— Скоты они! Это уже закон: кто не хочет работать — тот становится паразитом.

* * *

Маленький, стремительный, в светлом лыжном костюме и в белом шерстяном шлеме, Коготков мчится по ледяной дорожке, заложив руки за спину и сильно клонясь вперед. Жиг, жиг, жиг, — звучно полосуют лед острые коньки. А может быть, они радостно выговаривают: жить, жить, жить?

Коготков делает уже третий круг, но Саши все нет. А что, если не придет? От нее всего жди. С ней каждую минуту не знаешь, что будет дальше. Два раза она приглашала на каток и два раза приходила с его другом Бражниковым.

Саша на ледяной дорожке возникает внезапно. В рубчатом черном трико, в таком же свитере, в пуховой шапочке, что лежит на голове клоком снега, она походит на хрупкую школьницу. Коготков смеется и крутится на льду волчком.

— Догоняй! — кричит он, уносясь в морозный дым. Аркадий слышит сзади звучное — жиг, жиг, жиг, радостно хватает ртом обжигающий, свежий воздух. Он уходит вперед Саши на целый круг и оказывается за нею.

Но вот они сворачивают с ледяной дорожки и плюхаются на скамейку, застеленную белой шкуркой снега. Сашины прядки черных волос, ресницы, тоненькие брови и даже едва видимые усики — голубые от инея.

Коготков старается коснуться, будто случайно, Сашиного плеча, руки и тихо смеется.

— Что с тобой? — Глаза у Саши лукавые.

— Ничего…

«О, если б навеки так было», — мысленно поет он, зажмуривается и дирижирует. Ему хочется запеть громко, но он боится сфальшивить.

— Да что с тобой?

— Так просто…

— Чудак, — улыбается Саша, поднимая с сугроба сосновую ветку.

Он выдергивает у Саши веточку, бросается на ледяную дорожку и, уносясь, кричит:

— Это утро не забывай никогда!

Из тумана доносится не то «забу-уду!» не то «не забуду». Аркадий останавливается. Что она крикнула?..

Через час Коготков и Саша вваливаются в комнату к Анатолию Бражникову. Он сидит на мотоцикле и сияет.

Бражников — синеглазый, хорошенький, как девушка. Пепельные волосы всегда небрежно взлохмачены.

— Чего это ради оседлал в комнате? — смеется Коготков.

— Новый! Отец купил… Сегодня собираюсь объезжать. Все каникулы буду носиться по городу. Штрафуй!

Бражников отводит мотоцикл, и вдруг порывисто поворачивается и идет стремительной походкой Коготкова. Садится за стол, сдвигает на лоб воображаемую кубанку, берет телефонную трубку, прижимает ее плечом к уху, а руками принимается чиркать спичкой, закуривать.

— Что? Ограбление квартиры?! — кричит Бражников голосом Коготкова. Голос, интонации, мимика — точные.

— Здорово схвачено! — хохочет Саша.

— А ну, валяй еще кого-нибудь! — просит Коготков.

Брови у Бражникова поднимаются, глаза становятся насмешливыми и лукавыми, рот маленьким и капризным. Он топает и приказывает голосом Саши:

— Аркадий, иди сюда!

Саша поражается:

— Неужели я такая?

— Копия, — бурчит Коготков, видя восхищенные глаза Саши.

— Толенька, какой ты способный! Вот это я понимаю — веселый, талантливый. Куда тебе, Аркаша! Сидишь мрачный, скучный.

— Ему бы в артисты, а не в педагоги, — хмуро бросает Аркадий и насмешливо спрашивает: — Сколько же ты на это ухлопал времени?

— Э, ухлопал! — отмахивается Бражников и садится верхом на стул. — Да знаете ли вы, что человек за семьдесят лет убивает только на сон двадцать три года? Как вам это нравится? На разговоры — тринадцать лет, на еду — шесть и даже на умывание — полтора года. Сорок три с половиной года пускает на ветер! Представляете?..

— Ну и не спи, не ешь, молчи, — смеется Саша.

— Нет, вы только вдумайтесь в эти цифры! — шумит Бражников. Он любит собирать необычные сведения, чтобы поражать ими собеседников. Для этого же он собирает и редкие вещицы.

Вообще-то Коготкову нравится в Бражникове это озорное мальчишество, его веселые выдумки, неугомонная фантазия. Но когда в их компанию вошла Саша, все выходки друга стали злить: уж слишком они восхищают Сашу.

— Я — что! Это вот гроза карманников и спекулянтов губит свое время. Перед ним сто дорог, а он с десятью классами — и в милиционеры!? — отвечает Бражников.

Коготков вскакивает:

— Все хотят быть инженерами, завами, всяким начальством! А кто же будет портным, сапожником, колхозником? Брюки сшить — едва разрешимая задача, печника найти — неделю нужно бегать, книгу переплести — вообще невозможно!

— И все-таки я считаю глупым вместо института идти в милицию. Курам на смех! — нападает Бражников.

— А чем это Аркадий хуже тебя? — сердится Саша. — Он что, отстал от тебя? Отстал, да? Можно быть портным, милиционером, сапожником и образованным человеком!

У Коготкова совсем портится настроение.

— Да, братцы! Я же вчера купил… потрясающую штуку. — Бражников выхватывает из кармана колоду карт, завернутую в серебряную, звонко хрустящую бумагу. — Играем?..

Бражников с азартом хлопает ими о стол, сбрасывает в сторону, как заправский шулер, плохие карты, незаметно выбирает из колоды козыри, ухитряется делать фальшивые хода. Он оглушает смехом, прибаутками.

Саша явно помогает ему, а Коготкова старается запутать. И когда Бражников, торжествуя, кричит: «В дураках, старина, в дураках», а Саша поддерживает: «Конечно, в дураках», Коготкову кажутся эти выкрики двусмысленными. Он бледнеет, злится, путается и делает хода еще неудачнее.

Не взглянув на часы, Коготков поднимается:

— Мне пора…

Саша вскрикивает:

— Ой! Ведь сегодня же день рождения у Аркаши. А мы и не поздравили!..

Коготкова они догоняют уже на проспекте.

— Аркаша, милый, не сердись, — берет его за руку Саша, — мы заболтались. Поздравляем тебя с днем рождения! Желаем счастья. Я желаю!..

— И я, — жмет руку Бражников.

— Ну, ладно вам, черти, — смущенно улыбается Аркадий, — люди смотрят.

Саша уходит. Друзья решают отправиться в ресторан — отметить день рождения.

Ресторан еще пуст. Тихо, нарядно, чисто. Только один офицер пьет чай, позвякивая ложечкой о стакан, читает газету.

Друзья забираются в отдельную кабину.

Бражников курит, а Коготков, заложив руки за спину, быстро ходит. В день рождения всегда почему-то думается о смысле жизни.

— Понять же надо… — раздумчиво произносит он. — Зачем мы родились? Дело какое-то сделать!.. Так оставь, в конце концов, хоть одну печь после себя. Пусть другому поколению будет тепло… Помнишь, Горький писал сыну: «Ты уехал, а цветы, посаженные тобой, цветут». Это понять нужно. Где наши цветы?..

— Постой, постой, — смеется Бражников, — я ничего не понимаю. О чем ты? С кем ты говоришь?

— Ладно. Это я так… Давай поднимем бокал за пережитое…

Синяя бархатная портьера на двери отгибается. Коготков оборачивается и видит багровое лицо, светлые брови, похожие на перевернутые запятые, глубоко сидящие серые глаза. Нижняя губа прикрывает верхнюю.

— Извините за нарушенный покой, — усмехается парень. — Случайно. Сожалею и скорблю.

Глаза у Аркадия становятся острыми, впиваются в фигуру парня и запоминают ее, вплоть до белой ниточки, прилипшей к носку сапога.

Парень скрывается. Портьера слегка колышется. Коготков бледнеет. Он стоит, что-то напряженно вспоминая. Затем подбегает и — к портьере. Чуть отведя ее, смотрит в зал.

— Ты… — заговорил было Бражников, но Коготков, не оглядываясь, резко и повелительно выбрасывает руку с растопыренными пальцами и сжимает их в тугой кулак. Пальцы белеют. Рот Бражникова закрывается. А Коготков уже стоит около и громко предлагает:

— Ну, выпьем же, выпьем! — Звякает ножом о тарелку. — Тебе, Толенька, пора на занятия. И мне пора. Официант! — зовет Коготков.