Дочки-матери: наука ненависти - Катерина Шпиллер

«Совсем дура», — с сожалением констатировала Антония. Впрочем, как оказалось, не просто дура с идиотской идеей, а обиженная на общество и систему творческая неудачница. Оказывается, ни один из богатых людей не соглашался финансировать Анне съёмки фильма по её, разумеется, «гениальному» собственному сценарию. Правда, до того, как ей отказали нехорошие мистеры-твистеры, сценарием не заинтересовалась ни одна студия и ни единое творческое объединение, коих нынче вагон и маленькая тележка.

— Их интересует только прибыль! — жалобно всхлипывала Анна. — И нет никакого дела до искусства.

Антония мысленно морщилась, слушая всё это, но внешне не показывала своего раздражения, а участливо кивала.

Тася vs Анна

Однажды писательница, будучи в благодушном настроении, рассказала дочери о своей новой знакомой и беседах с ней. Как-то вдруг, к какому-то слову пришлось… И реакция дочери была точь-в-точь, как у Антонии, только тут же откровенно высказанная вслух: «Дура непроходимая!». Матери, словно услышавшей саму себя со стороны, это неприятно кольнуло ухо: ведь это неправильно думать так же, как Таська. И Антонию вдруг понесло.

— Так не стоит говорить, — поджала она губки и осуждающе покачала головой. — Она просто идеалистка, творческий человек, увлекающийся…

— Чем? — удивилась дочь. — Своими прожектами? Где её реальная работа? Вот то полупрофессиональное скучнейшее интервью с тобой? Это творчество? Что она, к примеру, сделала ценного для родины-матери, чтобы ей давали денег под её дурацкие сценарии?

— Ты разве читала этот сценарий, чтобы судить? — возмутилась Антония.

— Я — нет. А ты читала?

Нет, Антония тоже не читала. Анна предлагала ей, даже очень назойливо предлагала, но писательница сослалась на страшную занятость и горящий договор с издательством. «Но попозже непременно прочту!» — сгоряча пообещала она, про себя, матерясь на чём свет стоит. Не хотелось ей читать эту «нетленку», в которой она заранее подозревала обычное разлюли без признака таланта. Ох, как же была права великая Раневская, когда сравнивала талант с прыщом на носу, который невозможно спрятать! А по тому, как Анна сделала тот сюжет для телеканала, по тому, как и о чём она говорила, было очевидно, что скрывать ей совершенно нечего, даже маленького прыщика нет. Амбиций — до фига, самомнения более чем, а вот талант не проглядывается. Как и ум, похоже… Да, господи, сколько она таких «непризнанных гениев» навидалась, сколько их сиживало тут, в этой комнате, в этом самом кресле — убеждённых в собственной исключительности, в немилости судьбы и сильных мира сего к ним, особенным, необыкновенным, самым-пресамым! Детки, вас уже можно закатывать в банки и солить — такое вас ненормальное количество, вот прям гениев-то! Люди уж, небось, научилась за долгие годы отличать настоящие искры от пустого тления.

Правда, Анна сумела всё-таки удивить писательницу своей исключительной оригинальностью: она обвинила в своих неудачах не злую судьбу и завистников, как бывало обычно, а богатых, которые денег не дают. Даже не государство виновато — нет! А те, у кого есть свои личные «бабки». Их, оказывается, нужно отдавать прямиком Анне — на необходимое для народа кино. Вот так вот, ни больше, ни меньше!

Но Антонии не хотелось вторить дочери и соглашаться с ней, вот не хотелось — и всё тут! Это она — знаменитый литератор, она имеет право на подобное понимание, а Таська… Да кто она такая, чтобы судить хоть кого-нибудь? Чтобы насмешничать и острословить? Сама разве что-то из себя представляет?

— Её сценарий я непременно прочту, — сухо проинформировала Антония Таську. — Но не тебе хихикать на эту тему. Не тебе. Может, ты что-то создала в этой жизни этакое, чтобы судить людей?

Дочь подняла на мать большие удивлённые глаза, в которых было сплошное недоумение.

— А при чём тут я? — тихо спросила она. — Я разве предъявляю к кому-то претензии и требую денег? Разве я хожу по чужим людям, рассказывая о своей гениальности и агитируя за социалистические меры дележа? Зачем и почему ты опять перескочила на меня, а, мам?

А чёрт его знает, зачем и почему! Антония не могла объяснить, отчего сообразительность дочери, её не всегда добрый, но всё-таки ум, раздражают Антонию, даже выводят из себя и буквально вынуждают ставить дочь на место, да так, чтобы при этом по возможности обидеть и унизить. Ведь когда-то её бесило именно несовершенство ещё не взрослой дочери, то, что она не было первой, лучшей, самой-самой. Но одновременно с этим не меньшее раздражение с некоторых пор стали вызывать её правильные, умненькие мысли, её верные и точные суждения и умозаключения. Что за парадоксальное раздвоение?

«Дочь меня просто раздражает, — признавалась себе Антония. — Раздражает любое её проявление — и плохое, и хорошее. Я, что — чудовище? Урод? Почему так?» Думать о себе плохо неприятно и дискомфортно. Страстно хочется найти объяснение и оправдание своим чувствам. А ещё лучше отыскать настоящего виновника. И сознание любезно, даже угодливо идёт на поводу у этого желания писательницы.

Во всем виновата сама дочь! Когда она родилась, то была, разумеется, невинна. Но ведь и Антония не виновата в том, что дочь… не понравилась, не получилась, не соответствовала. Разве она, Антония, не имеет права на свои чувства? Имеет, конечно! А с учётом того, что её миссия на этом свете очень даже весома, то и счёт к ней должен предъявляться другой, чем к иным людям. В конце концов, в отличие от большинства, её ум, дар, талант — это то, что делает мир прекраснее, людей — лучше. То есть, роль Антонии — это не мать-свиноматка, отнюдь! У неё есть высокое предназначение, призвание, в общем, нечто такое, что исключает её из ряда обывателей, ставя в особенное, привилегированное положение. Нельзя к ней применять примитивные критерии материнства и требовать квохтать над снесённым яйцом! Не для неё сия стезя. Поэтому её неприятие дочери и простительно, и объяснимо: она не может, не имеет права распыляться на мелочи и бытовую дурь, на дурацкие попытки понять своего ребёнка, постичь его самость, уважать его такого, какой он есть, в общем, подчинить себя этому маленькому существу, принеся, таким образом, в жертву своё предназначение. В противном случае — зачем же ей был дан дар? Для чего Господь вложил в неё эти силы, страсти, это умение превращать обычные слова в живые образы, характеры, в клубки страстей, пульсацию мысли — в феерию творчества? И разве правильно на это забить, как выражается молодёжь, наплевать, растратив такие нетривиальные дары — на что? — боже ж мой, на воспитание детей? Можно подумать, именно для этого Бог или сама природа трудились в поте лица, складывая мозаику генов таким образом, чтобы на выходе получилось красиво, получился талант, дар, призвание! Потратить это на «угу-агу-кушай кашку»? А ведь она и так слишком много сил и времени отдает уборкам-магазинам-готовкам…

В моменты подобных размышлений Антонию всегда охватывала дикая ярость на родных: как это они не понимают, как смеют так спокойно принимать её жертвоприношения на семейный алтарь? Сколько потеряно сил, сколько не написано, сколько она не смогла донести до читателей своих мыслей и чувств!

«Тебе нужна прислуга? — спрашивала Антония сама себя в такие минуты. — Да упаси боже! — отвечала себе же. — Не смогла бы никогда терпеть чужого человека в доме…» Чего же ей было надо? А надо ей было, чтобы все её домашние, даже Гошенька (прости, сынок!) принимали куда большее участие в хозяйстве: сами ходили в магазины, сами умели приготовить себе еду, сами прибирали квартиру. Но, с другой стороны, в её жертвенности было кое-что полезное: Антония имела замечательную возможность время от времени устраивать эмоциональные взбрыки с криками «Я вам тут кухарка и уборщица, в то время, как для мира я — писатель!», а лицезрение их виноватых глаз, опущенных голов и ссутулившихся фигур очень даже радовало и, как это ни странно, придавало сил. Домашние становились такими тихими и удивительно послушными — все. Ну, кроме Гоши. При нем Антония ничего такого не устраивала, не решалась тревожить парня. Вот его — не надо…

Впрочем, как же далеко увели её мысли по этой дорожке… А речь-то шла о том, что Антония — не банальная домашняя хозяйка и даже не тривиальная работающая мать семейства. Она — нечто большее и гораздо более важное. Поэтому спрос с неё другой. И мироздание вместе со всеми населяющими его людьми просто обязано понимать и принимать такое её отношение к дочери.

Да, Таська была невинной, когда родилась. Но когда выросла в подростка… или даже раньше… она просто обязана была осознать, кто и что такое её мама, и вести себя соответственно. Соответствовать. Но она, то ли не понимала, то ли делала вид… В любом случае, дочь и не думала ничему соответствовать и быть правильной. Напротив, нередко, будто специально, упрямилась, бычилась, вредничала и доводила Антонию, не соображая, что таким образом покушается не просто на нервы матери, а на её дар, на её долг, на Призвание. И раздражение Антонии на дочь успешно подпитывалось Таськиным же порочным поведением, разрасталось, пухло и жутко давило на их отношения, на обстановку в семье. Во всём была виновата Таська! Она — вечный очаг постоянно тлеющего конфликта, непрекращающегося непонимания и разногласий! Понятное дело, что уже давным-давно она не может не видеть, какой величиной является её мать, как к ней едут люди со всех концов страны в поисках мудрости, правильного совета и понимания. Видит, конечно. А выводов никаких сделать не в состоянии? Не хочет?