Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Опустел кан. Только игрушечный барабанчик с бубенчиками — символ долголетия — все еще висел над кроваткой. Пинъэр ухватилась руками за стол и зарыдала.

Тому свидетельством романс на мотив «Овечка с горного склона»:

Безмолвия бездна,Любимый сынок!Мне жизнь бесполезна,Мне дом одинок!Рожала в мученьях,В крови и в поту.И нет облегченья —Вся боль — в пустоту!Страдаю я ныне.Судьба ли? — Беда!Все мысли о сыне —Туда — в никуда!Лишилась приюта,Лишилась мечты.О, Небо, ты люто,Неправедно ты!Век скорый и скорбныйСудило ему.Мне дом мой просторныйПустой ни к чему.Спешу я за чадомВ объятия тьмы,Чтоб в вечности рядомПокоились мы.

— Не надо так убиваться, матушка, — говорила Иньэр, беря за руку Пинъэр. — Ребенок ушел, и слезами его не вернешь. Успокойтесь, к чему так расстраиваться!

— Ты еще молода, — уговаривала Сюээ. — Твоя весна еще не прошла. Зачем печалиться? Будет еще сын. У нас ведь и у стен есть уши — всего не выскажешь. Только отольются ей твои слезы. Все видели, как она злилась, что у тебя ребенок. Если только она его погубила, он ей за все отомстит. Он у нее жизнь возьмет. А сколько она на меня хозяину наговаривает! Пока он с ней, она еще ничего. Стоит же ему заглянуть к другой, как она уж вне себя от зависти. Ко мне он не заходит — ты и сама знаешь. А придет, так чего она ему только не нашепчет на меня. А как меня судит да рядит с остальными женщинами — и слепой увидит. Я ведь все вижу, да только молчу. Ну погоди! Кто знает, какой тебя ждет конец, потаскуха!

— Хватит! — сказала Пинъэр. — Я ведь тоже как сюда пришла, страдаю. Не сегодня-завтра и меня не станет. Разве перед ней устоишь! Пусть себе творит свое дело.

Вошла кормилица Жуи и, опустившись на колени, со слезами обратилась к Пинъэр:

— Я все хотела Вам сказать, матушка, да не решалась. Хлебну я горя без Гуаньгэ. Куда мне деваться вдове одинокой, ежели батюшка с матушкой велят уходить?

Тяжело стало от таких слов на душе Пинъэр. «Пока был сын, и в ней нуждались. Тогда она так не говорила», — подумала она и сказала:

— Какая ты странная! Ребенок умер, но я-то пока жива. Пока я не умерла, ты будешь служить мне. Разве я тебя гоню?! А там, глядишь, у старшей матушки сынок родится или дочка, опять будешь кормить. Не все ль равно?! К чему так волноваться?

Жуи больше не проронила ни слова, а Пинъэр опять горько заплакала.

Свидетельством тому романс на тот же мотив:

Горюю о сыне —Тоске нет конца.Где крошка мой ныне?Родного лицаНи здесь, ни в помине,Лишь в призрачном снеМать сына обнимет —Незримый он с ней.И утром в час раннийМне солнечный лучВсё тело изранит,Безмолвен и жгуч!Не спать, не резвитьсяВ тени золотой,К груди материнскойНе льнуть молодой,И смех, и весельеВ весенних садах —Смертельное зелье,С тобою мы — прах!Был сыном, был другом,Кормильцем, отцом…Стал болью, недугом —Последним венцом!

— Съели бы вы чего-нибудь, а то все плачете, надрываетесь, — продолжали успокаивать ее Сюээ и Иньэр.

Сючунь принесла кушанья и накрыла стол. Они сели за компанию с Пинъэр, но кусок застревал у нее в горле. Кое-как она съела полчашки и вышла из-за стола.

На кладбище Симэнь велел геоманту Сюю определить место погребения. Гуаньгэ похоронили как раз возле первой жены Симэня, урожденной Чэнь, как бы в ее объятиях. Сват Цяо и остальные родственники принесли жертвы. Целый день пили и закусывали под только что возведенным навесом. Когда вернулись домой, Пинъэр поклонилась Юэнян, сватье Цяо и старшей невестке У и опять зарыдала.

— Кто знал, свашенька, что век моего сына будет таким коротким, — обратилась она к госпоже Цяо. — с его смертью ваша дочка осталась беспомощной вдовою до замужества. Напрасны были наши хлопоты. Не осудите, свашенька.

— Зачем же, свашенька, вы так говорите? — отвечала Цяо. — Каждому свой век на роду написан. Никто наперед загадывать не может. Говорят, те, кто узами родства связан, не разойдутся как чужие. А вы еще молоды, свашенька, стоит ли так беспокоиться о потомстве? Не расстраивайтесь! Все придет в свое время.

Сватья Цяо распрощалась с хозяйками и ушла.

Симэнь в передней зале попросил геоманта Сюя изгнать из помещения злых духов. На всех дверях были расклеены амулеты из желтой бумаги, отгонявшие нечисть.

Они гласили:

«Дух умершего ростом в три чжана[923] отправился на северо-восток. Если встретит Духа, бродящего днем[924], ему не вырваться, тот сразит его и все обойдется благополучно. Родным остерегаться нечего».

Симэнь отблагодарил геоманта куском холста и двумя лянами серебра, и после угощения тот удалился. А Симэнь с вечера пошел к Пинъэр и остался у нее на ночь, всячески успокаивал и ласкал ее. Инчунь было велено убрать игрушки Гуаньгэ, чтобы они не напоминали матери о сыне и не тревожили ее.

Да,

О сыне горюет,день и ночь пребывает в тоске.От раны сердечнойжизнь ее на одном волоске.Судьба нам приноситгоре тяжкое, множество мук,Но нет тяжелеесмерти ближних иль с ними разлук.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава шестидесятая

Ли Пинъэр от горя и попреков одолевает недуг. Симэнь Цин открывает торговлю атласом

Легко ль надежду сохранить,когда судьбы порвалась нить!На что посетуешь, коль жизньтеченье хочет изменить!Как поздней осенью листва,слезинки падают в тиши…Что поздно смотришь ты в окно,луна — тень отнятой души?Свеча плакучая в слезахистает, обратится в прах,О сыне дума истомит,чуть ветер зашумит в ветвях.Утрата с ног валит и тех,чья воля, кажется, сильна.Как скорбь из сердца ни гони,тебя измучает она.

Итак, Сюээ тогда вместе с Иньэр старалась успокоить Пинъэр, а потом ушла к себе.

Цзиньлянь же со смертью Гуаньгэ прямо-таки воспрянула духом.

— А, потаскуха проклятая! — со злорадством кричала она ежедневно в присутствии служанок. — Что я говорила? Зайдет и твое солнце! Отойдет и твое время! Сбили горлицу и самострел теперь ни к чему. Сломалась скамейка — о спинку не обопрешься. Продала старуха Ван мельницу — куда молоть пойдет? Умерла красавица — хозяйке хоть все заведенье закрывай. Что ж! Равны мы теперь — что я, что ты!

Пинъэр отчетливо слышала ее злопыхательскую брань, но и голосу подать не смела. Только проливала втихомолку слезы. Перенесенное горе и затаенная обида сломили Пинъэр. Нервы ее не выдержали, и она лишилась покоя даже во сне, не пила и не ела.

На другой же день после похорон Гуаньгэ ушла домой Иньэр, а тетушка Фэн привела тринадцатилетнюю служанку, которую за пять лянов продала Сюээ. Ее назвали Цуйэр, но не о том пойдет речь.

От горя и попреков у Пинъэр открылся старый недуг — истечения. Симэнь пригласил лекаря Жэня. Как вода точит камень, так и лекарство, им прописанное, — чем больше пила его Пинъэр, тем ей становилось все хуже. За какие-нибудь полмесяца она побледнела, осунулась и сделалась неузнаваемой.

Да,

За чередою бед — печалей череда.Тончает дева — как тростиночка худа.

Однажды, в начале девятой луны, погода стояла прохладная, дул осенний ветер. Пинъэр спала одна на серебряной кровати. Через газовую занавеску в окно глядела луна. Вспомнив сына, Пинъэр всхлипнула и тяжело вздохнула. Она была в полузабытьи. Вдруг ей послышался стук в окно. Пинъэр кликнула служанок, но те крепко спали. Тогда она встала, нащупала шлепанцы, завернулась в расшитый халат и, открыв дверь, выглянула наружу.

На пороге стоял Хуа Цзысюй, державший на руках Гуаньгэ. Он стал звать Пинъэр в новый дом, который только что подыскал. Но Пинъэр была не в силах расстаться с Симэнем и за ним не пошла. Она протянула руки, собираясь обнять сына, но Хуа Цзысюй так оттолкнул ее, что она упала и с испугу пробудилась. То был сон. Пинъэр покрылась испариной и тихо проплакала до самого рассвета.

Да,

Кто любит, тот жаждет свиданья,И взор вечно полон желанья.Тому свидетельством стихи:Узкий гребень луны,облаков валунына экране.Я в тисках тишины,мои муки смешныи бескрайни.В теле брошенном — лёд.Я Владыке-судьбенеугодна.Милость прошлая — гнёт,только зависть к себепрошлогодней.

Тут прибыл и корабль с товарами из Нанкина. Лайбао дал молодому слуге Ван Сяну опись товаров и направил его к хозяину за серебром на уплату пошлины. Симэнь велел составить письмо и приготовить сотню лянов серебра, барана, вина и золотой парчи. С письмом и подарками был послан слуга Жунхай, которому наказали отблагодарить акцизного и попросить быть помилостивее при взимании пошлины.