Хрущев - Уильям Таубман

Хрущев снова не смог предвидеть реакцию противника: придание огласке нового предложения буквально гарантировало, что оно будет отвергнуто, что Вашингтон увидит в нем свидетельство коварства русских и, возможно, перейдет к военным действиям. По счастью для Хрущева, президент, в отличие от большинства членов Исполнительного комитета, был склонен согласиться. Турецкие ракеты никогда не имели для Вашингтона большого значения, и Кеннеди уже подумывал о том, чтобы их убрать133. «Мне кажется, — заговорил он теперь, — нам следует… поступать разумно… Может быть, в самом деле вывести ракеты из Турции?»134 Пока он решил проигнорировать второе письмо Хрущева и ответить лишь на первое: если Советский Союз выведет «все виды оружия, находящиеся на Кубе и имеющие наступательный характер», то, после соответствующей проверки, США «быстро отменят меры карантина, применяющиеся в настоящий момент», и «дадут заверение в отказе от вторжения на Кубу»135.

Ответ президента был отправлен в субботу около восьми часов вечера, а получен советским Министерством иностранных дел в воскресенье около десяти утра. К этому времени произошли три события, снова изменившие настроение Хрущева. Утром двадцать седьмого У-2, вылетевший с Аляски с целью «сбора образцов воздуха», сбился с курса и залетел в советское воздушное пространство над Чукотским полуостровом. По счастью, ему удалось улететь невредимым. Территория Чукотки не имела стратегического значения, так что даже сам Хрущев пришел к выводу, что злого умысла здесь не было. Однако нервы его были напряжены, и это происшествие подлило масла в огонь136.

Второй инцидент был куда серьезнее. 27 октября, около полудня, еще один У-2 был сбит над Кубой, а его пилот, майор Рудольф Андерсон, убит. Накануне Кастро приказал своим противовоздушным силам сбивать любой самолет, который вторгнется в воздушное пространство Кубы; однако, поскольку ракет «земля-воздух» у кубинцев не было, а радары имели весьма ограниченный радиус действия, до утра двадцать седьмого никого сбить им не удавалось. Генерал-лейтенант Степан Гречко, командовавший советскими ПВО на Кубе, знал, что генерал Плиев приказал привести советские ракеты «земля-воздух» в полную боевую готовность, и запросил у Москвы разрешения стрелять по американским самолетам, пролетающим над советскими базами. Ответ из Москвы еще не пришел, когда над одной из ракетных баз появился У-2 Рудольфа Андерсона. Не сомневаясь, что война вот-вот начнется (если уже не началась), Гречко — или кто-то другой — приказал открыть огонь137.

Известие о сбитом самолете поразило и Вашингтон, и Москву. Американские высокопоставленные лица, в том числе и в Белом доме, требовали возмездия, однако Кеннеди наложил вето на любые действия. Хрущев страшился того же сценария, который описывал в Вашингтоне Макнамара: «Мы отправляем разведывательные самолеты. Их молча сбивают. Так не может продолжаться. Мы должны ответить… Нужно спешно готовиться к вторжению на Кубу… Если мы бросим все силы на Кубу и оставим без присмотра ракеты в Турции, Советский Союз может напасть на наши турецкие базы — и, скорее всего, так и сделает… Мы не можем этого позволить»138.

Именно в этот момент, рассказывал Хрущев сыну, он «нутром» понял, что ракеты не удержать. Если боевой офицер принимает решение об использовании ракеты «земля-воздух», замечал позднее Трояновский — значит, «одной искры достаточно, чтобы полыхнул взрыв». Первый взрыв уже грянул: Малиновский объявил, что, поскольку связь с Москвой требует времени, советские офицеры ПВО приняли решение подчиняться указаниям Фиделя Кастро. «Да чья это армия?! — взревел Хрущев. — Советская или кубинская?! Если Гречко служит в Советской Армии, почему готов подчиняться чужим приказам?!»139

Но больше всего потрясло Хрущева третье событие, связанное с самим Фиделем Кастро. До 26 октября Кастро надеялся, что дело кончится миром. Но вечером двадцать шестого уверился, что американское вторжение неминуемо состоится в ближайшие два-три дня. Около двух часов ночи 27 октября он явился на квартиру к советскому послу Алексееву. Как следует подкрепившись сосисками с пивом, он провел остаток ночи за сочинением письма Хрущеву. Фидель продиктовал Алексееву не меньше десяти версий письма, которые тот, не будучи профессиональным переводчиком, записывал и переводил сам. «Я диктовал, он записывал, а я потом редактировал, — вспоминал позднее Кастро. — Говорил, например: „Уберите это слово, добавьте это, измените то“. Все это происходило 27-го, глубокой ночью… Еще за сутки до того мы не видели никакого выхода. Ни единого возможного решения»140.

«Поначалу, — вспоминает Алексеев, — мне трудно было понять, что скрывается за его сложными формулировками». Неужели Кастро требует, чтобы Советский Союз нанес по США превентивный ядерный удар? «Нет, — ответил Кастро. — Я не хочу говорить этого напрямую: но при определенных обстоятельствах нам не следует отдавать инициативу империалистам, позволив им нанести первый удар и, возможно, стереть Кубу с лица земли»141.

Позже Кастро заверял, что пытался объяснить Хрущеву: американское нападение неизбежно, и советские войска должны отвечать на него сразу, без колебаний. Нельзя пропускать первый удар, как случилось с СССР в 1941 году. «Если такое случится, — пояснял свою мысль Кастро, — колебаться нельзя. Мы не можем позволить повторения событий Второй мировой войны». Вот почему «я решился написать Никите письмо, которое должно было его подбодрить. Таково было мое намерение. Я хотел морально его поддержать, поскольку понимал, что он глубоко страдает. Мне казалось, что я хорошо его знаю»142.

Послание, которое Кастро в конце концов отправил в Москву, звучало так: «Если… империалисты вторгнутся на Кубу с целью ее оккупации, опасность подобной агрессивной политики для всего человечества будет столь велика, что в этом случае Советский Союз ни при каких обстоятельствах не должен позволять империалистам первыми нанести ядерный удар». Вместо этого необходимо будет «раз навсегда уничтожить эту угрозу законным и морально верным актом обороны. Как бы тяжко и ужасно ни было такое решение, другого выхода нет»143.

Алексеев связался с Москвой и сообщил о послании Кастро; само оно пришло в Москву двадцать восьмого около 1.10. Трояновский, в эти дни ночевавший в здании ЦК на Старой площади, получив телеграмму, позвонил Хрущеву домой и зачитал ему текст Кастро. Несколько раз Хрущев прерывал его, прося повторить ту или иную фразу144.

Письмо Кастро не «подбодрило» Хрущева, как того хотел кубинский лидер, — напротив, поразило и оттолкнуло. Хрущев понял его в том смысле, что Кастро предлагает «немедленно нанести первыми ракетно-ядерный удар по США». Это показывало, что «Фидель совершенно не понял нашей цели»: ведь СССР стремится не завоевать США, а «только исключить вторжение на Кубу»145.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});