Хрущев - Уильям Таубман

В 10 утра заспанные члены Президиума вновь собрались на совет. Помощники Хрущева зачитали его письмо к Кеннеди и черновик заявления Совета министров. Заявление было одобрено, письмо к Кеннеди подверглось правке. В 15.10 Кузнецов вручил это письмо послу США Коулеру. Через пятьдесят минут по московскому радио было зачитано заявление Совета министров, из которого советские граждане узнали о действиях Кеннеди (о размещении советских ракет, ставшем причиной этих действий, ничего сказано не было) и о мерах повышения боевой готовности Советской Армии, в том числе отмене увольнений и отпусков для солдат и офицеров105.

На вечер у Хрущева было запланировано посещение театра: вместе с румынской делегацией он должен был слушать в Большом американскую постановку «Бориса Годунова». Стремясь скрыть тревогу, он отправился в театр, был весел, энергичен и подчеркнуто дружелюбен после спектакля во время беседы с американскими артистами106. Однако перед оперой Хрущев заезжал домой, и сын Сергей заметил, что он подавлен и недоволен. Очевидно, американцы знают о ракетах, сказал он Сергею: но что именно им удалось узнать? Может быть, они полагаются на слухи? А с другой стороны, неужели они пошли бы на столь решительные действия, если бы не были полностью информированы?

В подобном состоянии пребывал и Кеннеди в Вашингтоне. Он тоже радовался, что не произошло худшего: но что же дальше? ЦРУ сообщало, что на острове и вокруг него кипит активность: советские корабли на всех парах движутся к Кубе, спешно монтируются пусковые установки — однако советские и кубинские боевые самолеты спокойно стоят в ангарах, словно ждут, чтобы их разбомбили107.

Письмо Хрущева к Кеннеди дошло до адресата 23 октября после полудня. В тот же вечер Кеннеди отправил сухой и краткий, всего из двух абзацев, ответ. В нем президент призывал обе стороны к терпению и сообщал Хрущеву, что режим карантина вступит в силу следующим утром108.

К вечеру 23 октября советский посол Добрынин еще не получил никаких указаний из Кремля — яркий симптом смятения в советском руководстве. Только двадцать четвертого советские послы в некоммунистических странах получили из Москвы официальную версию происходящего. Двадцать третьего Добрынин сообщил в Москву, что американцы «нервничают» и «готовы достаточно далеко зайти в испытании силы СССР». В тот же вечер в его рабочий кабинет на третьем этаже советского посольства зашел Роберт Кеннеди. По рассказу Добрынина, генеральный прокурор был, «очевидно, очень взволнован; он говорил, повторяясь и глотая слова». Кеннеди заявил, что на советские заверения относительно Кубы его брат «поставил свою политическую карьеру». Он вынудил Добрынина признать, что даже ему не было известно о размещении ракет. Уже уходя, Кеннеди поинтересовался, как отреагируют капитаны советских судов на распоряжение о карантине. «Они никому не позволят в нарушение международного права останавливать и обыскивать свои корабли», — ответил Добрынин.

— Тогда не знаю, чем все это кончится, — воскликнул Кеннеди, — потому что мы твердо намерены их остановить!

— Это означает объявление войны, — заметил Добрынин. Кеннеди молча покачал головой и вышел109.

«После некоторого колебания», вспоминает Добрынин, он сообщил об этой беседе в Москву. «Я передал слово в слово все резкие заявления Роберта Кеннеди, в том числе и крайне нелестные для Хрущева и Громыко. Хотелось дать Москве понять, какое волнение царит в близких к президенту кругах… чтобы Кремль ощутил нервозную атмосферу, царящую в Вашингтоне». Позже Добрынин узнал, что Громыко пересказал его доклад Хрущеву (возможно, опустив нелестные эпитеты Роберта Кеннеди), но другим членам руководства ничего о нем не сообщил»110. То, что сам посол не получил ответа ни от Хрущева, ни от Громыко, можно списать на их личное раздражение. Однако более глубокой причиной молчания Москвы, по мнению Кузнецова, была «растерянность» Хрущева. Не зная, что делать, он «лишь прикрывался бравыми публичными заявлениями и составленными в таком же духе первыми двумя письмами… Кеннеди (от 23 и 24 октября)»111.

24 октября Добрынин позднее назвал «самым памятным днем» за три десятилетия его работы послом в Соединенных Штатах112. В это утро, вспоминал Роберт Кеннеди, «волнение президента достигло высочайшей степени». Пока Исполнительный комитет ожидал известий от морских патрулей, «президент то поднимал руку к лицу и прикрывал ею рот, то сжимал пальцы в кулак. Голубые глаза его сделались стальными: сидя за столом напротив меня, он не отрывал от меня напряженный взгляд»113.

В 10.00 по вашингтонскому времени, когда формально начиналось действие карантина, Стратегическое военно-воздушное командование США объявило о боевой готовности DEFCON-2 — на одну ступень ниже военного положения. Впервые в истории в боевую готовность были приведены все американские ракетные установки и бомбардировщики114. Чтобы быть уверенным, что Москва поняла намек, командующий ВВС США генерал Томас Пауэр, действуя по собственному разумению, без разрешения президента передавал приказы без кодировки115.

Тем временем в Москве, в 6.00 по московскому времени, Ричард Дейвис передал в Министерство иностранных дел официальное уведомление о начале карантина. Поднимаясь на верхний этаж здания МИДа — сталинской высотки, — он заметил человека в допотопном противогазе и с канистрой времен Второй мировой войны. Возможно, служащие МИДа хотели таким способом показать американцу, что к войне готовы? В тот же день, вспоминал позднее Дейвис, советские чиновники, с которыми он разговаривал, как правило, «высокомерные и даже грубые», сделались вдруг «пугающе вежливыми», беспрерывно звонили ему (что само по себе было необычное и спрашивали: «Мистер Дейвис как поживает миссис Дейвис? Как ваши дети? Как здоровье? Все ли у вас в порядке? Всем ли вы довольны?»116

Поведение Хрущева, чередовавшего угрозы с отступлениями, вполне соответствовало ответу мидовских чиновников на объявление DEFCON-2 — извлеченному из какого-то чулана старому противогазу117. Накануне вечером он отдал приказ советским судам продолжать двигаться на Кубу (а подводным лодкам — если по ним будут стрелять, отвечать огнем); однако теперь, узнав о разговоре Добрынина с Кеннеди, засомневался. Утром двадцать четвертого на заседании Президиума Хрущев предложил остановить хотя бы некоторые корабли: все необходимое оружие уже достигло Кубы, сказал он, хотя ракеты малой дальности еще не пришли. Позже в тот же день он не знал, приказать ли продолжать движение танкерам, которым придавалось особое военное значение. Наконец, перед самой границей карантинной зоны все советские корабли остановились или повернули вспять118.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});