Мэрилин Монро - Дональд Спото

В течение первой майской недели Кьюкор снимал кадры, не требующие присутствия Мэрилин, — сцены с Дином Мартином и Филом Силверсом[472], с Дином Мартином и Сид Чарисс, сцены в суде, реализовавшиеся в другом съемочном павильоне, а также сцены и кадры, изображающие мир с точки зрения героини Мэрилин. Гринсон по-прежнему настаивал на двух сеансах в день, и Мэрилин по дороге к нему, как показывают записи в контрольном листке водителя, останавливалась в аптеках «Винсент», «Хортон-конверс» и еще в какой-то на Вествуде. Гринсон, как и ранее, выписывал ей множество лекарств — не против гайморита (это являлось прерогативой Энгельберга или Рубина, которых Мэрилин тоже навещала), а от тревоги и волнения, которые порождались в ней ходом реализации ленты «С чем-то пришлось расстаться». Однако барбитураты и успокоительные препараты, назначаемые ей, действовали совершенно не так, как надеялся Гринсон. Вместо того чтобы способствовать лучшей работе Мэрилин и стимулировать ее творческую отдачу, таблетки все сильнее нарушали функционирование организма актрисы; в сочетании с антибиотиками они оказывали еще более сильное успокоительное и усыпляющее воздействие, становясь причиной того, что она постепенно теряла ориентацию, а также чувствовала себя в большей степени одурманенной и сонной. Случайный наблюдатель мог бы ошибочно решить, что она ведет себя как хроническая алкоголичка. На Джоан Гринсон снова возложили обязанность возить Мэрилин, часто опьяненную наркотиками и бормочущую бессмыслицу, к ним домой и обратно, когда у Руди бывали выходные дни.

Находясь в таком состоянии, Мэрилин временами имела претензии к друзьям или вела себя по отношению к ним неподобающим образом. Случалось, что она трактовала Пат как служанку, а не как квалифицированную помощницу; например, она распорядилась провести в дом Пат вторую телефонную линию, чтобы иметь со своим агентом постоянный контакт, и актриса могла обратиться к ней с самой ничтожной просьбой или жалобой в любое время дня и ночи. Однако, когда Пат, не заплатив последний взнос, потеряла свой автомобиль, Мэрилин подарила ей новый, махнув рукой на затраты.

В понедельник, 7 мая, Мэрилин под воздействием чувства долга прибыла на работу, но через полчаса ее, попеременно то трясущуюся от холода, то обливающуюся потом, отослали домой. Предвидя такую возможность, Кьюкор и его второй исполнительный продюсер подготовились к альтернативным сценам, и вся группа отправилась на юг, на Бальбоа-Айленд, чтобы там заняться съемками кадров без Монро. Когда они добрались на место, погода испортилась, и весь следующий день моросило. Все вернулись на съемочную площадку в четверг, который был четырнадцатым съемочным днем (только один из них проходил с участием Мэрилин), что означало четыре с половиной дня опоздания — ни в коем разе не вызванного болезнью Мэрилин и вполне типичного для производства многих других картин. С обычной голливудской изобретательностью (прогнозируя, к примеру, непредвиденные происшествия, болезни, «нелетную» погоду, изменения в сценарии или новые декорации) планы менялись; в принципе говоря, 10 мая в уточненный график работ был для компенсации отставания введен всего лишь один дополнительный съемочный день.

В пятницу Мэрилин позвонила на студию и попросила Эвелин принести ей пару мелочей из гардероба, за что дублерша актрисы с удовольствием взялась. Когда Эвелин прибыла на Пятую Элен-драйв в надежде увидеться с Мэрилин, Юнис коротко и вежливо отправила ее восвояси: «Мне очень неприятно, но у мисс Монро сейчас посетитель». Как позднее сориентировалась Эвелин, в этот момент Мэрилин попросту была в другом конце дома или лежала в ванне и понятия не имела о приходе подруги. «Но что я могла поделать? — задала Эвелин через много лет риторический вопрос. — Миссис Мёррей напоминала скрытую камеру, установленную доктором Гринсоном»; кто-то иной мог бы предложить альтернативное сравнение: она напоминала миссис Денвере, отвратительную ключницу, которая терроризировала вторую миссис де Винтер после смерти Ребекки[473].

В субботу приехала Паула вместе с сестрой Би Гласс, которая приготовила суп по-домашнему и всякие любимые разносолы Мэрилин. Прибыл и Джо — чтобы провести здесь уик-энд, — и Мэрилин ненадолго оказалась в кругу преданных ей и доброжелательных людей, благодаря чему и сама была весела, невзирая на болезнь, уже долго донимавшую ее. Пат кратко подсуммировала чувства нескольких близких друзей актрисы, когда сказала, что из всего окружения Мэрилин «наиболее лояльной и полезной была Паула. Она критиковала свою подопечную за опоздания, но много дала ей. И она никогда не пыталась захватить звезду в исключительную собственность или устранить других людей из ее жизни». Ральф Робертс, который тоже заскочил с визитом, обнаружил, что Мэрилин окружена атмосферой тепла и понимания: «В ту пору Джо был действительно единственным мужчиной в ее жизни, и это вселяло в нас надежду, ибо все мы ощущали, что союз Мэрилин с Гринсоном таит в себе нечто ужасное; даже Руди отдавал себе в этом отчет».

Гринсон сделал Мэрилин полностью зависимой от себя, а потом неожиданно предал ее. 10 мая он вместе с женой уехал в пятинедельное путешествие за границу: доктор должен был прочесть доклад в Израиле, а по дороге супруги хотели нанести давно откладывавшийся визит к его матери, которая в феврале перенесла инфаркт. Уэйнстайн умолял его не уезжать. «Ральф стал центральной фигурой в ее жизни, благодаря ему она могла функционировать, — вспоминал Уэйнстайн, — и я, честно говоря, был удивлен и огорчен. Ведь он уехал, когда все наконец закрутилось и было на ходу». Однако этой поездке в большой мере способствовала жена Гринсона — предположительно потому, что очень хотела воспользоваться шансом оторвать мужа от его пациентки, к которой тот был привязан чрезмерно и, как казалось, навсегда: всякий, кто знал тогда знаменитую пациентку и ее психотерапевта, понимал, что по существу она стала всей его жизнью. Сам Гринсон признался своему близкому другу, что «Хильди боялась оставлять меня в доме одного».

Гринсон, пожалуй, тоже боялся расставания — он опасался за себя, за их альянс, за свой контроль над ней. Однако то, что он проделал перед отъездом, было весьма неблагоразумным.

Выезжая на пять недель, я полагал необходимым оставить ей немного лекарств, которые она могла бы принимать, почувствовав себя несчастной и разнервничавшейся — иными словами, когда она ощущала себя отвергнутой и испытывала желание закатить сцену. Я назначил ей быстродействующий антидепрессант, который ей следовало принимать в сочетании с дексамилом, предназначенным для снятия тревоги и для успокоения. У меня была надежда, что для нее будет лучше, если я оставлю ей хотя бы лекарство, на которое она сможет положиться. Короче говоря, я полагал, что во время моего отсутствия она будет не в состоянии вынести мучительного беспокойства, вытекающего из того, что вдруг оказалась одна. Оставляя ей медикаменты, я предпринял попытку оставить ей какую-то частицу себя, оставить то, что она могла бы проглотить, принять — и благодаря этому преодолеть чувство ужасающей пустоты, порождающее в ней угнетенное состояние и агрессивность.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});