Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

У Черчилля и Рузвельта оставалось последнее незавершенное дело. Оно было связано с генералом Жиро и де Голлем. Черчилль распорядился, чтобы накануне его дня рождения по радио передали призыв: «Франция вновь поднимется с колен!» Но вот поднимется ли вместе с ней де Голль? Черчиллю было хорошо известно мнение Рузвельта по этому поводу, который считал французов труднопреодолимым препятствием на пути продвижения американской политики, которая не предполагала сколько-нибудь важную роль Франции, или Французской империи, или де Голля, или кого-то, кто его заменит, в войне (и, если на то пошло, в послевоенном мире). Рузвельт в течение нескольких месяцев искусно избегал официального признания де Голля, говоря о том, что носителем суверенитета Франции является только ее народ.

Но французы, чья страна была оккупирована немцами, не могли согласиться на такой сценарий. В отличие от Сикорского и Бенеша, которые были лидерами правительств в изгнании, де Голль был лидером всего лишь нескольких воинских частей в изгнании. Черчилль два с половиной года соглашался с тем, чтобы де Голль выполнял эту роль, и поддерживал его, но 10 декабря на секретном заседании палаты общин он заявил: «Мы не должны позволить убедить себя в том, что генерал де Голль является преданным другом Великобритании». Как раз наоборот, де Голлю было свойственно «традиционное неприятие» англичан, «укоренившееся в сердцах французов», а за собой, куда бы он ни шел, «де Голль оставлял след англофобии». Стратегия Черчилля была ясна: представляя де Голля в невыгодном свете, он подготавливал палату общин к тому, чтобы убрать француза с политической арены, если этого потребуют американцы. Резкая критика де Голля свидетельствовала об изменении характера отношений Черчилля и Рузвельта и незаметной на первый взгляд потере того влияния, которое Великобритания имела среди союзников. Сразу после убийства Дарлана Роберт Мерфи, человек Рузвельта в Северной Африке, поддержал Жиро при его выдвижении на роль гражданского и политического лидера в регионе. Позже Иден написал, что де Голль знал о том, что он не вписывается в сценарий американцев, и «начал подозревать, что правительства Великобритании и США хотят у него за спиной заключить соглашение с Жиро». Иден пришел де Голлю на помощь, взяв с него обещание встретиться с Жиро, однако последний отказался под довольно неубедительным предлогом, что убийство Дарлана создало «неблагоприятную атмосферу» для такой встречи. Создавшаяся напряженность, вызванная всей сложностью политической ситуации в Северной Африке (Дарлан, Марк Кларк, Мерфи и их всевозможные интриги), заставила Идена позднее заметить: «Не я один чувствовал физический и психологический груз. По мере того как шли месяцы, мы все должны были поддаться ему, даже премьер-министр»[1538].

Де Голль оказался очень упрямым французом. Рузвельт и Черчилль переубедили Жиро: он согласился встретиться с де Голлем в Касабланке для того, чтобы положить начало их сотрудничеству в гражданской и военной сферах. Но де Голль отказался, сказав Идену, что он согласится встретиться с Жиро с глазу на глаз, возможно в Чаде, но не в Касабланке, где такая встреча могла только подтвердить подчиненный статус Франции. На кону стояла честь французов. Иден попытался зайти с другой стороны: он сказал де Голлю, что президент хочет встретиться с ним в Касабланке. Де Голль снова отказался, мотивируя свой отказ тем, что, если бы Рузвельт хотел встретиться с ним, они могли бы сделать это в Соединенных Штатах. Иден сообщил об упрямстве де Голля Черчиллю, и премьер-министр предупредил, что если де Голль откажется прийти на встречу, то потеряет все шансы на то, чтобы играть хоть сколько-нибудь значимую роль в Алжире, даже второстепенную, на которую рассчитывали американцы. Содержание его послания было примерно следующим: «Соглашайтесь на встречу, или правительство Его Величества не будет больше иметь с Вами дел». Рузвельт, которому удалось убедить Жиро в необходимости прийти к соглашению с де Голлем, телеграфировал Идену: «У меня есть жених, но где его невеста?»[1539]

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В течение недели де Голль не соглашался на встречу, но наконец согласился встретиться и 22 января прибыл в Марокко. Вечером того же дня он встретился с Черчиллем. «Я довольно жестко вел с ним разговор», – сказал Черчилль лорду Морану, глядя, как де Голль спускался с холма, на котором располагалась резиденция. Но потом добавил: «Франция без армии не Франция. Де Голль – это дух этой армии, последний представитель нации воинов». Моран спросил Черчилля, слышал ли он саркастическое замечание Рузвельта о том, что де Голль считает себя потомком Жанны д’Арк. Черчилль ответил, что слышал и «его не удивляет», что де Голль был таким непокорным и высокомерным, но, со слезами на глазах, «де Голль считает, что Англия нанесла Франции тяжелое оскорбление тем, что помогла ей. Для него невыносима мысль, что Франция нуждалась в помощи». Скорее это были черчиллевские слезы, как и чувства, которые британский премьер-министр через два дня выразил в письме Клементине, когда написал, что «шуткой де Голль разрядил обстановку на конференции». «Он думает, что он Клемансо (забыв на определенное время о Жанне д’Арк)». О лидерах Франции, включая де Голля, Черчилль писал Клементине: «Они ненавидят друг друга намного больше, чем немцев». По его словам, они «беспокоятся о власти и своем месте больше, чем об освобождении страны»[1540].

Де Голль встретился с Жиро 23 января, а затем, как обычно, сделал загадочное заявление: «Мы встретились. Мы поговорили». Рузвельт встретился с обоими, но по отдельности. Жиро и американский президент беседовали без охранников, но, когда на виллу Рузвельта прибыл де Голль, группа секретной разведывательной службы Великобритании (при этом многие из агентов были вооружены автоматами Томпсона) заняла позиции, прячась за кустами и шторами. Такого рода союз между упрямыми французами, как казалось, стал свершившимся фактом, хотя контуры единого руководства Франции, которое с огромным трудом создавалось, оставались настолько неопределенными, что можно было сказать, что такого руководства и вовсе не существовало. Более того, ни Лондон, ни Вашингтон не признавали официальную роль этого руководства ни на территории Французской империи, ни во Франции, где де Голля считали национальным героем[1541].

24-го числа, в солнечный и очень жаркий день, сразу после полудня де Голль и Жиро заключили союз, – Иден и Рузвельт назвали его «браком поневоле», – пожав друг другу руки во время церемонии на лужайке перед виллой Рузвельта. На церемонии присутствовали Рузвельт (без головного убора) и Черчилль (в фетровой шляпе). Также на церемонии было пятьдесят донельзя удивленных репортеров, которых привезли из Алжира. Они не знали, кто примет участие в этой встрече. Одним из журналистов был Сэмми Шульман, невысокий нагловатый оператор, которого Рузвельт знал уже десять лет. Через месяц Рузвельт рассказал вашингтонским репортерам, что было дальше. «Я заранее разработал план вместе с Сэмми. После того как нас сфотографировали вчетвером, Сэмми Шульман перед толпой репортеров спросил: «О, господин президент, можно нам сфотографировать, как генералы жмут друг другу руки?» Я перевел то, что сказал Сэмми, Жиро, и он ответил: «Mais, oui», встал и протянул де Голлю руку. Черчиллю и мне потребовалось пять минут, чтобы убедить де Голля подняться и пожать руку. Нам удалось заставить их сделать это. Если вы когда-нибудь увидите эту фотографию, посмотрите на выражение лица де Голля»[1542].

Выражение кошачьего довольства на лице Черчилля свидетельствует о том, что в этом представлении де Голлю отводилась роль жертвы. Снимки четырех лидеров и де Голля с Жиро, которые сделал Сэмми, являются одними из самых известных фотографий военного времени. Но то, что на них запечатлено, не соответствует правде: на самом деле де Голль не соглашался ни на что более существенное, чем рукопожатие с Жиро. Рузвельт потешался над де Голлем, но последнее слово в Касабланке осталось все-таки за французом. Его свободные французские силы насчитывали 50 тысяч человек, в то время как под командованием Жиро было в пять раз больше солдат, которые раньше подчинялись Виши. Тем не менее в Северной Африке именно де Голль и его люди олицетворяли собой французскую армию. Армия де Голля была сформирована в ответ на создание коллаборационистского правительства, формально они были мятежниками, выступавшими сначала против потерпевшей крах Третьей республики, а затем против правительства Виши, которое считало их обычными разбойниками. Шарль Моррас, роялист, которому на тот момент было уже за семьдесят, глашатай режима Виши, поэт, полемист и советник Петена провозгласил «де Голля предателем, который ведет за собой отбросы общества». Это высказывание голлисты восприняли как комплимент. Свободные французские силы по своей воле никогда бы не стали служить под началом бывших соратников Виши, и, несмотря на то, что Жиро был храбрым и достойным человеком, многие из его офицерского корпуса таковыми не являлись. Сам Жиро следовал воле американцев, что было оскорблением национальной гордости французов, и до сих пор не отменил антиеврейские законы и не освободил пленников-голлистов. Рукопожатие ничего не изменило и ничего не значило. Этот «брак» лишний раз подтвердил старую французскую поговорку, популярную во французской кавалерии: «Опасайся женщин, когда они перед тобой, лошадей, когда они позади тебя, и своих лидеров, где бы они ни были»[1543].