Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский

Тобольске в XVIII веке и хранившейся в Академии Наук. Оно приведено у Карамзина в прим. 664 к т. IX. О нем и о летописи Черепанова упоминает Г. Спасский в предисловии к изданному им «Списку с чертежа Сибирския земли» по рукописному сборнику XVII века. (Времен. О. И. и Др. кн. 3). Так как помянутое известие уже встречается в этом сборнике, следовательно оно уже существовало в XVII веке. Карамзин отвергает это известие как вымысел. Против него возражают Небольсин («Покорение Сибири». Спб. 1849) и Пуцилло («К вопросу, кто был Ермак Тимофеевич». Рус. Вест. 1881. Ноябрь). Проф. Никитский в своей «Заметке» об имени Ермака (Ж. М. Н. Пр. 1882. Май), вслед за Карамзиным, известие Черепановской летописи называет вымыслом. Броневский, неизвестно на основании каких источников, называет Ермака уроженцем Качалинской станицы на Дону и говорит о назначении его на юго-восточную пограничную службу, откуда он бежал и предпринял разбой по нижней Волге и Каспийскому морю. («История Донского войска». T. I). Еще прежде Броневского в прошлом столетии Ригельман в своей «Истории о Донских казаках» выводит Ермака «с Дону», и также голословно (Чт. О. И. и Др. 1846. № 3). Во всяком случае приведенные доселе в известность и наиболее достоверные источники нигде не указывают на связи Ермака с Доном и не раз к его имени прибавляют прозвание Повольского, а товарищей его называют Волскими атаманами и казаками. (Летописи Савы Есипова и Строгановская. Так называемая «Неизвестная рукопись» в приложении к книге Небольсина. Ремизовская, изданная Археогр. Комиссией в 1880 г.). Точно так же Волскими называет их и царская грамота от 16 ноября 1582 года. (Дополн. к Акт. Истор. I. 184). Правда, один хронограф конца XVII века, называя Ермака «поволзским атаманом», прибавляет: «сей убо Ермак не от славных быст, но от простой чади, вселися на Дону с прочими своими сверстники и многие пакости деяху по Волге реке». (Изборн. Андр. Попова 399). Но тут Дон привлечен, очевидно, по собственной догадке автора; так как весь его рассказ о Ермаке представляет сокращение из сибирских летописей. Что касается до имени Ермак, летопись Черепанова объясняет его прозвищем, будто бы означавшим или «дорожный артельный таган», или «жерновой ручной камень». Другие летописцы и историки производили его как полуимя, кто от Германа, кто от Еремея или Ермолая. Профессор Никитский, в указанной выше заметке своей, согласно с мнением Миллера, имя Ермак производит от Ермолая и ссылается на писцовые новгородские книги, где это имя встречается также в уменьшительной форме Ермачко. Г. Буцинский в своем сочинении «Заселение Сибири и быт первых ее насельников» (Харьков. 1889) в первом прим., вслед за Никитским (не упоминая о нем) также производит имя Ермак от Ермила, т. е. Ермолая, и приводит примеры география, названий, происшедших от сего имени. Но, справедливо отвергая мнение Костомарова, будто Ермак в качестве донского атамана находился в московском войске под Могилевом в 1581 году, сам без достаточного основания говорит, что Ермак «до похода в Сибирь казаковал на Дону». Ссылка на челобитную одного казака, который говорит, что он до похода в Сибирь «двадцать лет служил с Ермаком в поле» нисколько не указывает на Дон.

В Новочеркасске недавно решили воздвигнуть памятник Ермаку как донскому казаку и покорителю Сибири. Ввиду этого предприятия, считаю долгом указать на то обстоятельство, что исторический Ермак является казаком волжским, а не донским. Конечно, считая Дон главной колыбелью и рассадником вольного казачества в Московском государстве, можно привести Ермака в некоторую связь и с Доном. Но пусть во всяком случае предприниматели памятника знают настоящее состояние вопроса о происхождении Ермака. Не лишним считаю прибавить, что и подлинного изображения этого героя мы не имеем и что распространенный на Дону и в Сибири так называемый портрет его есть изображение какого-то немецкого ландкнехта.

69

Из Сибирских летописей так называемая Строгановская приписывает почин казацкого похода Строгановым; но другие летописи, именно Есипова и Ремизова, выставляют его почти самостоятельным делом Ермака с товарищами. Карамзин держался первого взгляда. Небольсин старается опровергнуть этот взгляд и подкрепить второй, отдавая решительное предпочтение показаниям летописи Есипова («Покорение Сибири». Глава IV.). Против него вооружился Соловьев и довольно подробно разобрал аргументы Небольсина, отстаивая большую сравнительно степень древности и достоверности летописи Строгановской. («История России». T. VI. Дополнение). При всей логичности и обстоятельности сего разбора нельзя, однако, согласиться с тем, что ’Ермак с товарищами, предприняв покорение Сибири, явился только послушным орудием в руках Строгановых. Соображая все обстоятельства и все известия, мы полагаем, что сибирский поход был предпринят хотя с одобрения и с помощью Строгановых, однако главный почин едва ли не принадлежал самим казацким атаманам, и в особенности Ермаку Тимофеевичу.

Карамзин и последующие историки почти отвергают показания так называемой Ремизовой, или Кунгурской, летописи, которая составлена в конце XVII века тобольским боярским сыном Ремизовым; тогда как Строгановскую они относят к началу этого столетия, а Есиповскую — к первой его четверти. (Содержанием своим обе эти летописи близки друг другу.) Но в конце Есиповской прямо указывается на происхождение основной Сибирской летописи вообще: она составилась по почину первого тобольского архиепископа Киприана, занимавшего сию кафедру с 1620 по 1624 г. То же говорит и Ремизова летопись. Следовательно, самое начало сибирского летописания относится не ранее как к концу первой четверти XVII века, а Строгановская и Есиповская возникли еще позднее. Миллер же в своей «Сибирской истории» более всего пользовался именно летописью Ремизовской, отличающейся от названных двух многими своими подробностями. Хотя эти подробности часто носят характер легендарный и обилуют чудесными видениями и знамениями, однако совершенно отвергать показания сей летописи едва ли справедливо. Черпая из местных преданий и легенд, составитель ее, по-видимому, имел под рукой некоторые записи или пользовался первоначальным, т. е. Киприановым, собранием этих записей; на что (кроме обилия благочестивых знамений, предрекавших водворение христианства в тех краях) намекает его более подробная, чем в других, и более точная хронология, именно по отношению к числам и месяцам (по не годам, которые у него иногда явно перепутаны). На эту черту Ремизовской летописи указал Л. Н. Майков в своем историко-хронологическом рассуждении по поводу трехсотлетней годовщины присоединения Сибири (Жур. Мин. Нар Проев. 1881. Сентябрь). Он сопоставляет Строгановскую летопись с Ремизовской (Есиповскую же вслед за Карамзиным и Соловьевым считает только «риторической переделкой» Строгановской), берет исходным пунктом царскую грамоту от 16 ноября 1582 года и приходит к такому выводу: поход был предпринят 1 сентября 1581 года; город Сибирь занят 26 октября 1581 года, а Кольцо прибыл в Москву в конце января 1583 года. Остановим внимание