Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

Наконец Далмау достиг своей цели и заткнул Тересе рот лоскутом ткани, который затем завязал на затылке; усадил ее на землю и спутал ноги двумя другими лоскутами. Подергал, чтобы убедиться, крепки ли путы, оглядел ее, сидящую с кляпом во рту и связанную по рукам и ногам. Потом попросту пнул в плечо, она завалилась набок и медленно покатилась по склону, в заросли тростника.

– Не волнуйся, утром тебя найдут. Здесь все время что-то вынюхивают самые разные псы. – Далмау даже позволил себе пошутить, вспомнив, как в те дни, когда он сам прятался в этих зарослях, целые стаи бродячих собак пробирались к нему.

Когда он вернулся на дорогу, Эмма говорила с Хосефой.

– Девочка вырвалась, – объясняла та. – Как только увидела вас, рванулась так, что мне было не удержать.

Но Эмма не слушала, а целовала дочку, захлебываясь слезами.

– Мама! – воскликнул Далмау, сам не свой от радости, что снова видит ее. – Пойдем? – стал поторапливать женщин. – Эмма говорила, что вы нас спрячете в доме…

– Планы изменились, – перебила его мать.

Далмау вопросительно поднял брови.

– Да, – подтвердила Хосефа. – Кармело, сын моих друзей, отвезет вас во Францию или как можно ближе к границе на одной из этих. – Она указала на вереницу лодок, пришвартованных у берега.

– Но… – хотел было возразить Далмау.

– Никаких «но». Вы отплываете прямо сейчас. Твоя жизнь в опасности… и твоя тоже, после всего, что ты сотворила, – добавила она, обращаясь к Эмме и показывая на заросли тростника. – Этот козел дон Рикардо найдет тебя в Побленоу, в Барселоне или в Мадриде скорее, чем вся полиция, вместе взятая. У вас нет выбора, дети. Я хочу видеть вас в этой лодке через пять минут. – Они колебались, и Хосефа заметила это. – Я принесла теплые вещи, а для тебя, Далмау, приличную одежду и обувь. Еще еду и все наши сбережения.

– Я не собираюсь бросать вас здесь, мама, – решительно возразил Далмау. – Я не рискну оставить вас в Барселоне одну, без защиты.

У Хосефы запершило в горле.

– Я слишком стара для таких дальних странствий. Мое место здесь, вы это знаете. И потом, я должна дождаться Томаса. Он непременно вернется. И должен застать меня дома.

– Но вы-то, – проговорила Эмма внезапно охрипшим голосом, – на что вы будете жить? С кем?

Далмау закивал, соглашаясь с Эммой.

– Вы должны поехать с нами…

– Нет! Не беспокойтесь обо мне. Я найду, где скрыться. Мои друзья-анархисты приютят меня на какое-то время. Потом, когда все уляжется и эти подонки забудут о вас, стану жить с Рамоной. Пока она за мной ухаживала, мы рассудили, как это нелепо, когда две одинокие женщины занимают две квартиры. Она переедет ко мне. В крайнем случае будем спать в одной постели и снова сдадим твою комнату. Сами видите: вам следует заботиться только о себе.

Они все еще сомневались.

– Ступайте, – настаивала Хосефа, схватив Эмму за руку и направляя ее к берегу. Потом оторвала от нее Хулию. – Видишь того сеньора около лодки? – обратилась она к девочке, указывая на Кармело. – Беги к нему, помоги все приготовить. – Потом и Далмау заставила пройти к берегу: кто-то должен помочь спустить лодку на воду. Далмау колебался. Эмма улыбнулась и кивнула. – Дочка, – сказала ей Хосефа, когда они остались одни, – ты не сделала ничего плохого. Тебе не в чем раскаиваться. Абсолютно. И скрывать нечего ни от моего сына, ни от кого-то еще. Ты – великая женщина и должна гордиться тем, что сделала ради своей дочери и ради меня.

– А если он не поймет, Хосефа? Мужчины ревнивы, они такие собственники, хотя ни за что в этом не признаются.

Хосефа развела руками.

– Мы отвечаем за наши поступки, Эмма. Часто жертвуем собой, не похваляясь, не ожидая награды или даже понимания. Такова уж наша женская доля, – заключила она с тоской. – Решай сама. Одно я хочу тебе внушить: ты не должна себя винить, не должна стыдиться. Будь счастлива. Так или иначе, весь мир перед вами: тебе решать, как жить дальше. И если кто-то тебя не поймет, будь то мой сын или другой мужчина, уходи от него: он тебя не стоит.

– Мама… – Далмау направлялся к ним, невысокие волны уже лизали борта лодки.

– Обещай, что никогда не раскаешься в своем прошлом, – настаивала Хосефа, понизив голос. – Эмма! – проговорила она по складам, когда Далмау был уже рядом.

– Мама? – Далмау недоумевал, почему никто не обращает на него внимания.

Хосефа повернулась к сыну, тот обнял ее.

– Обещаю, – пробормотала Эмма.

– Что такое? – удивился Далмау.

– Ничего, сынок, ничего, – прерывающимся голосом ответила за нее Хосефа и раскрыла объятия, чтобы попрощаться с сыном: она предчувствовала, что больше не свидится с ним.

Потом все трое спустились к берегу, не зная, как выразить в словах все чувства, все мысли, какими вроде бы нужно было поделиться. Луна уже отражалась в глади спокойного моря, когда они заметили на дороге череду карет; кони скакали быстрой рысью.

– Дон Мануэль, – сказал Далмау, узнав экипаж, в который столько раз садился.

– Да, нас чуть не поймали, – согласилась Эмма.