Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

поскольку поверх платья был подвязан передник, а руки обсыпаны мукой.

Все четверо выстроились в одну линию перед Эммой и толстяком. Пес-крысолов, единственный из всей своры вбежавший в дом, сновал между теми и теми. Детишки заглядывали в дверь.

– Чего тебе нужно? – спросила женщина.

– Думаю, отсосать у меня, – ответил дон Рикардо, и двое его людей ухмыльнулись. – Сюда приходит много таких, как ты, но для этого тебе придется встать передо мной на колени, и…

– Мне нужен Далмау Сала, – прервала его Эмма.

В комнату вошла еще женщина, потом мужчина. Эмма на миг обернулась: за ее спиной не было ни дверей, ни окон, не замечалось и никакого движения. Портрет, написанный Далмау, на секунду отвлек ее, и когда она вновь перевела взгляд на подручных, выстроившихся перед ней, ей показалось, будто их стало больше и они подошли ближе. Рука, державшая пистолет, невольно дрогнула.

– Сделайте что-нибудь! – велел дон Рикардо своим людям. – Она вся трясется, ей страшнее, чем вам, болваны!

– Ты умеешь с этим обращаться, красотка? – усмехнулся один из шестерок и со всеми предосторожностями сделал шаг вперед. – Можешь покалечиться, – добавил он, протягивая руку за пистолетом.

Эмма все не могла унять дрожь. У нее подгибались колени. Дыхание участилось, по спине заструился холодный пот. Все расплывалось перед глазами, ей казалось, что в комнату ввалилась целая толпа.

– Отберите у нее пистолет! – рявкнул дон Рикардо.

Этот вопль привел Эмму в чувство. Она вдруг вспомнила, как девчонкой шла навстречу конной жандармерии, защищая мужчин во время забастовок и манифестаций. Ублюдки, окружающие ее, не страшнее всадников с саблями наголо. Туман перед глазами мгновенно рассеялся, она обвела взглядом всех, кто стоял среди скопления разного хлама, который, казалось, надвигался на нее, грозя под собой похоронить: тряпье, мебель, столовые приборы, статуэтки, цепи… В руке у кого-то из шестерок блеснула сталь. Эмма почуяла неминуемую опасность.

Выстрел прогремел, и все замерли.

Эмма отвела дуло на несколько сантиметров вбок, прижала его к мочке правого уха дона Рикардо, и нажала на курок. Барыга взвыл: пуля разворотила ему ухо, срезав часть его и скользнув по черепу.

– Я его убью! – пригрозила Эмма.

– Всем стоять! – закричала женщина, которую дон Рикардо назвал Тересой. – Назад! Назад! – замахала она руками на выстроившихся перед Эммой шестерок.

– Я убью его, – повторила Эмма, схватив за шиворот толстяка, который после тщетной попытки руками унять струящуюся из уха кровь лишился чувств, приподняла его и снова уперла пистолет в затылок.

– Не убьет, сеньора, – уверенно проговорил один из подручных.

– Убьет, – возразила женщина, глядя Эмме в глаза и угадывая в ней решимость, после первых моментов страха и колебаний уже нерушимую. – Убьет непременно, – тихо, будто бы про себя, повторила жена барыги.

Эмма выдержала взгляд Тересы, вложив в ответный все хладнокровие, каким обладала: нужно показать, что она готова снова спустить курок, на этот раз всадив пулю ее мужу в затылок. Эмма сама не знала, получится ли у нее; с первого выстрела в зарослях тростника она поняла: одно дело бросаться в бой вместе с «молодыми варварами», воодушевляя криками себя и их, и совсем другое – в одиночку противостоять банде преступников. Но отступать было поздно. Сейчас только от ее мужества зависела и жизнь Далмау, и ее собственная жизнь.

– Приведите Далмау Сала, – потребовала Эмма. Подручные, поскольку дон Рикардо был без сознания, устремили вопросительные взгляды на его супругу. – Приведите его! – настойчиво повторила Эмма, и жена барыги наконец кивнула; двое мужчин выбежали за дверь. – Остальные пусть выйдут тоже.

Шестерки угрюмо подчинились.

– Дай хотя бы перевязать его, – попросила Тереса, указывая на дона Рикардо, у которого из уха хлестала кровь.

– Чем раньше сюда приведут Далмау и мы отсюда уйдем, тем скорее его перевяжут. Не поторопитесь – он истечет кровью.

– Тогда и ты умрешь.

– Знаю.

Женщина побежала к дверям, распугав собак и детей, и криками велела своим людям поскорее привести Далмау. Эмма глубоко вздохнула, несколько раз. В хижине воцарилась тишина, и напряжение последних минут, когда Эмма противостояла подручным дона Рикардо, постепенно спадало. Она все время осознавала, что может умереть, вдруг призналась Эмма самой себе. А Хулия? Что стало бы тогда с девочкой? По шее барыги ручьем струилась кровь. «Быстрее! – хотела крикнуть Эмма. – Поторопитесь, сукины дети!» И все-таки она до конца выдерживала роль, оставалась невозмутимой, но чуть не раскрыла себя, когда подручный толкнул Далмау в хижину, и тот споткнулся, раскидав какие-то вещи, и сам чуть не рухнул на пол.

Эмма не сразу узнала его. Хосефа предупреждала, что он отощал и покрыт коростой. От чесотки он вроде бы вылечился, но действительность превзошла все, что Эмма могла вообразить себе; однако же тело ее охватила сладкая дрожь: он стал таким из-за нее, из-за рабочего дела, защищая права трудящихся и разоблачая Церковь, обманывающую народ.

– Эмма… – проговорил он. Встряхнул головой, словно пробуждаясь от кошмара, весь грязный, с отросшей бородой и слипшимися волосами. – Что ты здесь делаешь?

– Я пришла за тобой.

– Как ты узнала?..

– Не время для разговоров. Нужно бежать.

Далмау обошел кресло дона Рикардо, не глядя на преступника, будто того и не было на свете, и приблизился