Бездна голодных глаз - Генри Олди

Безмозглый не шелохнулся.

— При чем здесь кобыла? — спросил он.

Кан-ипа с недавних пор пребывал в убеждении, что его великий друг Безмо знает все на свете, а если иногда и задает вопросы, то лишь для того, чтобы под глупую болтовню табунщика обдумать нечто свое, недоступное прочим.

Наивная эта уверенность, равно как и переходящая все границы преданность, — все это доставляло Безмозглому массу хлопот, но он ничего не мог поделать с упрямым Кан-ипой, неотлучно следовавшим за Безмозглым и настороженно косившимся по сторонам.

— Кобыла нужна обязательно, — Кан-ипа тяжело опустился у скатерти и выдвинул саблю из простых черных ножен, ногтем пробуя заточку. — Она идет пастись, а за ней идут лучшие воины урпов и рукх. Те племена, по чьим землям пройдет кобыла, должны дать сопровождающим дюжину жеребцов — тогда жеребцы выкупа смогут покрыть Белую кобылу, и воины пойдут дальше. Если племя откажется — воины Белой кобылы сожгут стойбище. А давшие выкуп должны будут после этого являться на хурал по слову владельцев кобылы, и выходить в набег по их приказу.

— Племя пуран даст жеребцов? — очень тихо спросил Безмозглый.

Кан-ипа со стуком вогнал саблю в завибрировавшие ножны.

— Наши жеребцы кроют своих кобыл! — крикнул он, и степь, вслушиваясь, притихла. — Безмо, ты поедешь дальше сам. Тебя ждет шаман Бездны, а мои руки сейчас нужны моему племени.

Кан-ипа помолчал и хмуро добавил:

— Но мне очень не хочется отпускать тебя одного, друг Безмо… Разное говорят люди об этом человеке…

— Знаешь, Кан, — задумчиво протянул Безмозглый, — не поеду я к вашему шаману. Что мне шаман, и что я — шаману? И главное, что вам шаманы — вам всем?…

Кан-ипа всей пятерней зарылся в густые спутанные волосы.

— Нам? — удивленно спросил он. — Нам — ничего. Совсем ничего. Разве что раньше… Дед Хурчи говорил, что до Четвертой волны песнопения шаманов диктовали Стихиям. Но некоторые из избранных помощников продали свои имена Бездне, а она взамен дала им силу Черного ветра. Только зря… У стен Города столкнулись Черный ветер и витражи городских словоделов — и что-то нарушилось в мире. Впустую теперь сотрясают воздух шаманы — с тех пор Стихии вольны и не слушаются их слов. Дед Хурчи видел бой, он сам застрелил престарелого колдуна, и тогда же секира немого словодела из беглых рабов рукх сделала Хурчи Кангаа хромым до конца его дней.

— Распалась связь времен, — отстраненно пробормотал Безмозглый. — Век вывихнул сустав, и в этот год был прислан я исправить вывих тот… Чума на оба ваших дома…

Кан-ипа уважительно посмотрел на него и добавил:

— Так говорит дед Хурчи, но я не понимаю и трети сказанного… а спросить никогда не решался.

— А надо было, — подытожил Безмозглый. — Глядишь, мы и поняли бы, кому нужны бессильные шаманы сейчас… Приходят ниоткуда, уходят никуда, советы дают… или все слушают их просто по вековой привычке?!

— Не нужны… — непривычная мысль завладела возбужденным табунщиком, заполнив его целиком, без остатка. — Не нужны шаманы — не нужны! Совсем! Я понимаю тебя, великий друг мой Безмо! Я понимаю тебя… Шаманы — не нужны! Нужен другой… Совсем — другой… И мы тогда сожжем проклятый Город! Я понимаю тебя, очень-очень хорошо понимаю…

Крайне не понравилось насупившемуся Безмо новое понимание табунщика, и он было пожалел об опрометчиво сказанных словах, — но внимание его отвлекла новая пыль на горизонте, и он вгляделся в бурую завесу.

— Наши скачут, — буркнул Кан-ипа, мельком покосившись через плечо. — Догоняют. Видно, есть что сказать…

— Да, — ответил Безмозглый. — Видно, есть. Смотри, Кан, как пыль стоит… как занавес.

— Занавес? — непонимающе переспросил Кан-ипа. — Какой-такой занавес?

Безмозглый попытался выжать из себя все ассоциации, связанные с родным и одновременно незнакомым словом — «занавес».

— Понимаешь, Кан… Занавес — это когда еще ничего нет. Еще до начала. Темно, тихо и гулкое эхо в зале. А потом… потом «занавес!» — и вспыхивает свет, появляются люди, звучит слово… Ты понимаешь?

Кан-ипа молча кивнул.

Подскакавшие всадники остановились. Передний из них спешился и быстро пошел к ожидающим — уверенной, хозяйской походкой старейшины Гэсэра.

— Немедленно возвращайтесь! — в голосе старейшины пробились властные нотки. — Седлайте коней! Сейчас любой палец на счету… Табунщик — сразу иди к воинам, а Безмозглого — к мальчишкам, вьюки грузить. И — живо!

Кан-ипа медленно двинулся на Гэсэра, и Безмозглый подумал, что не может быть таким пружинисто-страшным его веселый друг, табунщик Кан-ипа.

— Сын гадюки! — прошипел табунщик, белея и подергивая щекой. — Безмо не прикоснется к твоим вонючим вьюкам! Не дело говорящего о неизвестном…

Казалось, Гэсэра хватит удар.

— Падаль! — перебил он наглеца, слишком возомнившего о себе. — Заткни свою протухшую пасть и вели этому болтливому дураку…

Кан-ипа шагнул вперед и сунул кривой нож в жирный живот старейшины Гэсэра Дангаа. Потом подождал, пока гримаса изумления остынет на мертвом лице. Потом повернулся к остальным.

— Ну?!

Никто не тронулся с места. Лишь старый Хурчи, увязавшийся с посыльными, слез с лошади, проковылял к убитому и, разжав ему скрюченные пальцы, вынул посох старейшины.

— Безмо открыл нам ночь! — провозгласил дед Хурчи. — Раньше мы думали, что в конце земного пути есть ничто, но теперь мы верим, что там есть Нечто. Кан-ипа нашел говорящего в степи. Кан-ипа убил старейшину племени Гэсэра во имя невысказанного. Пусть убийца спросит Безмо: что было в начале? Мы знаем, что будет в конце — мы хотим знать, что было в самом начале! До людей, до света и до слова!

Кан-ипа выпрямился.

— Я знаю, что было в начале! — сказал он, и присутствующие затаили дыхание. — До света, до людей и до слова! Безмо открыл мне истину!…

Пауза. Привычная, знакомая пауза.

— В начале был Занавес!…

Старый Хурчи склонил голову и протянул табунщику посох старейшины. Остальные спешились и опустились на колени.

Безмозглый вздрогнул. Ему вдруг отчетливо примерещилась деревянная, рассохшаяся от времени лестница, уходящая в пыльное серое небо из тюля и мешковины. Лестница раскачивалась, скрипела и грозила обвалиться. Он, скорчившись, сидел на первой ступеньке и глядел на мертвую голову, которую держал в руках. Ему было холодно и неуютно.

Он не хотел.

Глава шестая

И шел я дорогою праха,

Мне в платье впивался репей,

И бог,

Сотворенный из страха,

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});