Женская месть - Эльмира Нетесова

Перед самым выходным напарился в бане у соседей и хорошенько поужинав, вздумал пораньше лечь спать. И только выскочил из порток, в окно кто-то стукнул.

— И какая коза приблудилась на ночь? Едва штаны снял уже и голубка в дом колотится! — усмехнулся мужик и выглянул в окно. Никого не разглядел в кромешной темноте двора, но услышал знакомый голос:

— Дед! Это я, Женька! Открой!

Он вошел в дом, волоча за собой тяжеленную сумку с харчами. Когда такое было в последний раз, никто не помнил.

— Вот возьми подспорье! — поставил у стола.

— Сколько я тебе за него должен? — вспомнились ненароком все подсчеты в семье.

— Да ладно тебе! Забудь обиды! Давай по-людски жить, хватит кусаться! Бери подсос! — выкладывал харчи на стол.

— Это с чего вдруг меня вспомнили? — удивлялся Захарий.

— Но ведь люди мы, не чужие! А все только с тебя тянули. Нужно и самим совесть знать. Судьба всегда не случайно бьет, за грехи, за недогляд, вот и решили хоть немного помочь. Нельзя зверями жить. Да еще родня!

— Я уж о том давно забыл! — отмахнулся Захар и спросил зятя:

— Это кто же наладил тебя ко мне?

— А никто! Сам! Нынче я в доме хозяин! Власть переменилась. Один с бабьем управляюсь всюду. Ох, и нелегкое это дело, отец! Всякую дрянь не только в руках держать, не дать сбиться, а и к делу приучить каждую. У них теперь ни одной свободной минуты нет. На глупости не остается и секунды. Теща у меня теперь в почтальонках «пашет». Бегает с самого утра по участку. Ирка тоже приработок сыскала. На оптовке приткнулась. Наташку пристраиваю на склад, чтоб дуру не валяла. Конечно, заработок не очень, но когда все в куче, неплохо получается.

— А говорят, повсюду сокращения, получку задерживают, — встрял Захар.

— Все верно. Но там, где мои, сокращений не предвидится. И получка маленькая. На ней не сэкономить. Люди туда не идут работать, большие заработки ищут, потому без копейки сидят. А жить каждый день нужно. Не стоит гоняться за журавлем в небе, надо воробья в руках удержать.

— Ты лучше брехни, как сумел Наташку обломать? Как она в дом воротилась? — перебил дед, понюхав привезенную колбасу, и зажмурился от удовольствия:

— А что Наташка? Приперлась уже вечером. С час побрехались. Она врубилась, что никому не нужна, деваться ей некуда, вот и вздумала свое говно на всех нас свалить. Ну, тут я выступил. Дал ей по соплям, она аж в штопор скрутилась, намылилась из дома смыться, я ее прижучил и опять вломил, но уже покруче. Баб предупредил, какая из них полезет, тоже получит. Короче, отмудохал классно, потом запихнул в машину и ни слова не говоря, повез к врачу, своему дружбану. Тот ее быстро вычистил, избавил от третьего придурка и велел с денек дома подержать. А я ее на другой день впихнул в аудиторию. Вечером забрал домой. Не жалел, не распускал сопли и ей не велел жаловаться, сама обосралась всюду. Понятное дело, что такой крутой вираж никому не понравился. Бабы пытались наскакивать на меня хором и поодиночке, но ничего не вышло. Отбился от всех, каждой досталось за прыть, успокоились. Ну, а я им свой ультиматум выставил. Предупредил, какой не нравится дышать, как я велю, пусть выметается, держать не стану. Тут теща хвост подняла, мол, она здесь хозяйка! Ответил, что в семье командуют мужики. И если ей не подходит, пусть сматывается и открыл дверь…

— Круто обошелся! Как они тебя в куски не разнесли! — смеялся сапожник.

— Они враз присмирели. Такими тихими стали, я им все сказал тогда. И прежде всего на Наташку указал, что шлюхой вырастили, бесстыжей сучонкой. А значит, было ей с кого пример взять в своей семье. О! Как загалдели! Зато теперь сидят, поджав хвосты. И не рыпаются, ни одна! Хватит с них пылинки сдувать!

— Выходит, обломал негодяек? — все еще не верилось старику.

— Понятное дело! Всего чудней было, когда Леня Чижов возник. Он думал, что мы у его ног стелиться станем, уговаривать начнем, чтоб женился на нашей дуре. Ведь беременная, кому нужна? А он себя благодетелем посчитал. Пришел с наглой харей, сел в кресло, ждет, когда мы перед ним бисер начнем сыпать. Ну, я баб из зала прогнал, чтоб не слышали мужских слов слишком много, все ему высказал, вырвал из кресла и вломил от души козлу. Уж таких пиздюлей навешал, что он на карачках от нас выполз. Ну и вслед ему пообещал «чугунок» с плеч скрутить, если поблизости возникнет. Этот подонок заявил, что ему отец велел вернуть Наташку. Дескать, сам и не подумал бы! Вот такое как передышать? — возмущался Женька.

— То не только он, а и она дурковатая! Ее вина поболе! На што к нему поперлась? Ни его, а Наташку выпороть стоило! — злился Захар.

— Ей вломил так, что мало не показалось, — смеялся Женька. И добавил:

— Ни сидеть, ни лежать не могла, а и во двор с такой рожей не выйти. Бабки во дворе ее пугались, крестились вслед со страху и говорили:

— Какой бедовый мужик ей попался. Всю как есть измесил. Нешто вступиться за нее стало некому? — хихикал Женька ехидно.

Он рассказал старику, что теперь сам держит под контролем каждую семейную копейку, не позволяет самим бабам вольно, как раньше распоряжаться деньгами.

— Смотри, не перегни! Помни, бабы злопамятные и мстительные. Они свою заначку все равно заимеют. Не думай, что уваженье к себе из них кулаком возьмешь, — предупреждал сапожник.

— Другого выхода нет, Захарий! — жаловался зять.

Он пробыл допоздна. Не спешил уезжать. И только когда рассказал все, спохватился, что пора ехать домой, ведь там без контроля и присмотра остались целых три бабы.

Захарий улыбается, зять словно переродился. Вот такого есть за что уважать и считать мужчиной.

А через неделю к Захарию снова приехала Валентина. Она тихо поздоровалась, несмело прошла к дивану, присев спросила:

— Когда дом навестишь? Иль забыл всех?

— Я и так дома. Из своего угла кто уходит! А скучать мне не по ком. Единым в свете живу, душа не болит.

— А мы вспоминаем. Как хорошо при тебе было. Жаль, что не ценили. Об одном теперь мечтаем, как воротить то время.

— Не будет того. Зря душу не смущай пустыми надеждами. Отвык я от вас и отболел. Не хочу заново в вашу телегу впрягаться. Передышал и теперь уж не нужны, — отложил отремонтированный сапог, снял фартук:

— Есть хочешь? Давай со мной! — предложил гостье, та отказалась.

— Тогда чаю, или молока попей!

— Сыта я, Захар! Другое звенит от пустоты. Душа плачет! Вот где обидно. Столько лет прожили, а под старость ненужной стала.

— Не вали с дурной головы на здоровую. Я тут причем? Сами выгнали. Лишним стал.

— Захарушка, другие хуже брешутся, а потом мирятся и опять семьей живут. Ты же будто похоронил всех, навсегда забыл, — вытерла глаза платком.

— Вытри осень из-под носа. Меня этим не проймешь. Я такое про себя услышал, что еле на ногах устоял. Чужим этих слов не говорят, стыдятся. Вы же все наизнанку вывернулись. Об чем нынче толковать. Все доподлинно помню и никогда не прощу. Только и жаль потраченные годы. Их я не верну. А ведь верил и любил всех вас. Да вы обманули. Обидно, но уже пережил и вспоминать не хочу.

— А разве нам с тобой нечего вспомнить? Иль ничего светлого не было за все годы? Я до сих пор помню все, с самой первой встречи, когда увидела тебя, с первого свидания. Помнишь его? Ведь мы любили друг друга. Неужели все забыто? — глянула на человека глазами полными слез.

— Тогда ты мало говорил. Ты смотрел на меня так, что я понимала тебя без слов и бесконечно верила. Я чувствовала сердцем, что ты моя судьба.

— Это было давно. Потом все изменилось. Жизнь перестала быть сплошным праздником. А бесконечные будни вымотали тебя. Ты устала и не выдержала. Я перестал быть любимым и нужным, надоел и опротивел. Ты сама в том призналась, назвала быдлом, черной костью, плебеем и дебилом, недоучкой и кретином, что у меня в друзьях нет ни одного приличного человека, а только недоноски, такие как сам.

— Сказала по глупости, со зла. Ведь у нас с тобою и друзья, и знакомые общие. Ляпнула по бабьей глупости, не подумав, — оправдывалась Валентина.

— Ну, ладно это! А почему сказала, что тебе стыдно идти рядом со мною, признаваться своим знакомым кем я работаю? Или их мужья с неба звезды хватают?

— Да почти всех сократили с работы, сидят без заработков и никуда не могут устроиться. Не берут их, нет ничего в руках! Все годы штаны просиживали. А когда приперла жизнь, ни к чему неприспособленными оказались. Не только семью, себя прокормить не смогли. И кому нужно их образование и связи. За них и буханку хлеба не возьмешь. Таких

теперь полно. Все непризнанные, непонятые и несчастные…

— Но раньше ты восторгалась ими! С чего ж теперь судишь?

— Глупая была, — призналась тихо.

— И теперь такая же, — отмахнулся Захар:

— Изменись ситуация, снова станешь носиться вокруг них на цыпочках. У тебя, как у любой бабы, кто накормит, тот и прав. А жизнь каждого может скрутить в бараний рог и подставить подножку, хоть генерала разложит на лопатки, или меня. Вон с месяц назад меня свернуло в штопор. Думал, труба дело, отпрыгался старый мухомор. Воспаление легких прицепилось. И враз двухстороннее, а вас никого. Ну, хоть лопни. Ни родни, ни любящих, а я ни дыхнуть, ни перднуть не могу. До отхожки за дом еле доползал. Над «очком» зависну и думаю, как бы не свалиться вниз, в самое дерьмо, ведь и достать будет некому, вмерзну насмерть. Хорошо если бабки нагрянули б, те выдернули б из чего хочешь, но ведь совестно самому. Веришь, штаны натянуть не мог. Так больно вдохнуть было. Вот эдак с неделю маялся. Анке признаться стыдился. Но тут Илюшка примчался. А я уже Богу душу отдаю. Он врача приволок чуть ли не в зубах. Пригрозил, что не выпустит, пока тот меня на ноги не поднимет. А доктор мой постоянный клиент. Уколами всю задницу испорол. Сколько таблеток впихнул. Я хлеба столько не съел, а он все пичкает. Велел меда, горячего молока, свежего масла принести. Илюшка мигом к Анке кинулся. Ну, взялись за меня! Чужие люди! Слышь, ничем не должные. Ну, кто я им? А ить ни днем, ни ночью ни на шаг не отошли. Варенье малиновое силой в меня пихали, в баню на руках таскали. В избе так топили, дышать было нечем. Медвежий и барсучий жир, свиное нутряное сало, лимоны, все принесли. Самогонкой от пяток до макушки натирали. Бабка Прасковья исподнее белье мне связала. А кто я ей, старый мухомор! Чужой человек, они меня как родного на ноги ставили. Ни на минуту одного не бросили. Вы про то и не знали. Соседи не говорили про любовь. Что толку в словах. Над гробом еще красивее говорят. Эти люди делом свое доказали. Я отродясь такого ухода не знал и не видел. И на ноги подняли. Не приняли благодарностей. Предложил Анке деньжат, она обиделась, отказалась наотрез и не велела об таком думать. Илюха каждый день приезжал из города. Почти не спал. Хотя не родня. А где же вы были? Чужая родня! Только на словах любите и помните. Коснись дела, исчезаете, потому что никогда не умели заботиться о другом.