Темная гора - Эдуард Геворкян

— А как же… — начал было я, но осекся. «А как же рассказы о мириадах сторонников Безумного, которые затаились везде и вредят помалу, как могут? хотел спросить я. — Зачем тогда ежегодные собеседования на предмет выявления неблагонадежных, после чего соседи долго приглядываются друг к другу, не зная, чисты ли они или кто-то оказался тайным злодеем, которому вправили мозги?»

Сепух встал и пошел к двери. Тронув меня за локоть, Чопур пригласил следовать за ним. В соседнем помещении я увидел три тела. Они лежали на полу, рука мужчины в бурнусе сжимала нож, а горло его было перерезано. Двое других были заколоты, пятна крови расплывались у них на груди.

— Прокрит, Гурбан и Чэнь вернулись к началу дорог, — тихо сказал Сепух.

Он стоял над телами, горестно качая головой, а я попятился к стене, поняв, что сейчас и меня отправят вдогонку за этими.

Чопур коснулся ладонью каждого из мертвецов и смазал кровью свой лоб.

— Пока я не встречусь с ними, они пребывают во мне! Седовласый одобрительно кивнул, потом посмотрел на меня. Нож, которым убили этих молодцев, в двух шагах, если повезет, то успею схватить… Но Сепух, словно прочитав мои мысли, покачал головой:

— Изгони страх, мы не причиним тебе ущерба.

— Если хочешь, — воскликнул Чопур, — я стану твоим слугой и буду защищать тебя!

Не знаю, что испугало больше — опасность быть убитым или иметь безумного слугу и все равно быть убитым, только в самое неподходящее время.

Когда мы оказались на воздухе, меня пробрал озноб. Заметив это, Чопур вдруг исчез, но вскоре объявился и накинул на меня плащ. Когда я нащупал на нем мокрые пятна, то догадался, что это бурнус человека, который не так давно вверг меня в ужас ядовитым крабом, а ныне лежит с перерезанным горлом. Догадка была неприятной, но холод ночной еще неприятнее.

— Прощай, — сказал Сепух и взобрался на колесницу.

Во тьме его черная кожа почти не была видна. Чопур улыбнулся мне и ухватился за вожжи.

— Э-э… — только и успел я выдавить из себя, — куда мне теперь?..

— Туда! — махнул куда-то в сторону Сепух. — Там твой лагерь.

Они канули во мрак ночной, а я стоял, как Лачарак, обратившийся в столб деревянный. Но не проклятие трех ламий сделало меня неподвижным, а тоска, которая внезапно и беспричинно накатила на меня. Казалось, только что я утратил нечто очень важное, дорогое, даже бесценное… нечто, чему не было названия. Удивительно: я потерял семью, потерял дом, да я и сам вроде пропал, исчез как безупречный механик из рода механиков, потерял даже касту, но почему-то эти потери не были для меня столь удручающи, как эта невнятная утрата.

Потом я долго брел, кутаясь в теплую ткань бурнуса. Огни Машины Машин подсказывали, какой стороны держаться. Вот они сделались невидимыми, остался лишь черный беззвездный треугольник, вырезанный в небе, усыпанном яркими точками далеких светил. Это показалось безумно смешным, я вдруг захохотал во все горло, споткнулся и полетел вниз с бархана. Встав на ноги и стряхивая с себя песок, я продолжал смеяться, потом замолчал, испугавшись мысли: не стал ли я тоже безумным после общения с безумцами?!

Не помню, как дошел до лагеря. Никто не попался навстречу, только несколько ночных соратников пронеслись мимо в пустыню, наверно, на охоту. Один из них задержался у моих ног, поднял усы-антенны и шевельнул ими.

— Сгинь! — сказал я ему, и он исчез.

Ноги отказывались служить, когда я добрался до палатки оруженосцев. Она была пуста, все еще гуляли в Гекторапате. Я повалился на свое место и мгновенно заснул. А проснулся оттого, что меня тряс Болк. В утреннем свете его помятое, но довольное лицо на краткий миг показалось незнакомым, я дернулся, но не закричал. А рядом с ним стоял чинец и внимательно смотрел на меня.

— Жаль, что тебя не было с нами, — сообщил Болк. — Мы с Го так славно погуляли, таких добрых девок мочалили… Он длинно зевнул.

— Впрочем, — продолжил он, — судя по твоему виду, ты тоже провел нескучную ночку.

С этими словами он рухнул на свой лежак и захрапел.

Глава четвертая

Деяния Лаэртида

Запасы воды подошли к концу, хотя вина было вдоволь. А когда опорожнили последнюю одноручную амфору, судно направил Филотий к островку, что вдали показался. Там, недалеко от берега, в роще за развалинами храма, посвященного неизвестному богу, нашли родник и наполнили сосуды. На ночь расположились у стены из больших, причудливо обтесанных камней. Уцелевшая часть храма возвышалась над деревьями, а все остальное — груда камней, покрытая мхом, песком и травой, лишь внимательному путнику могла подсказать, что некогда здесь было святилище. Арет и дружинники обошли островок, но не нашли обитателей крупнее зайцев, да только путешественникам не удалось ни одного подстрелить к ужину.

Быстро натянули шатер, и вскоре забулькала вода в котлах, в которых варилась солонина, заправленная высушенными овощами и пшеном. Путешественники расположились у костров, а после трапезы одни заснули, а другие собрались у костра базилея, где слепой Ахеменид снова рассказывал о подвигах Одиссея под стенами Трои, о долгом и трудном плавании, о том, как пленила их хитрая и злобная Цирцея, о том, как на острове циклопов обманул Лаэртид хитроумный глупого Полифема, упоив одноглазого вином, да не простым, а с зельем из трав, но увы, позабыл в спешке одного из спутников, коим и был он, сын Адамаста несчастный…

Юный Полит и те из итакийцев, которым не довелось слышать о славных делах своего базилея, слушали пораскрывав рты и готовы были не спать всю ночь, лишь бы рассказчик не прерывал повествование. Одиссей же лишь хмыкал порой в бороду и усы оглаживал, но слепого не прерывал. Уложив детей на кошму, Калипсо вернулась к костру и задремала, прижавшись к плечу базилея. Скосив глаза, Полит загляделся на ее белое круглое колено, что виднелось из-под покрывала и вдруг громко сглотнул, к своему удивлению и стыду. Но никто не обратил на него внимания. Все были увлечены рассказом Ахеменида. Лишь встретившись глазами с дружинником Эвтихором, юноша увидел, как тот подмигнул ему одобрительно.

— Так, значит, не пряталось воинов множество в коне деревянном? — спросил Медон.

— Нет, нет, — ответил слепой нараспев и добавил: — Лишь только один затаился внизу, в основании. А конь был сколочен так, чтобы сквозь щели нутро напросвет было видно.

— Кто же был воином тем? — Взгляд свой Медон перевел на базилея.

Одиссей снова хмыкнул и головой покачал.

— Все равно не поверишь, почтенный Медон, — сказал Лаэртид, — но я непричастен к этому славному делу. Правда, тот воин был из моей дружины. Вызвался сам затаиться и, ночи дождавшись, ворота открыл, ну а пьяных троянцев сломить уже дело простое…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});