Вам решать, комиссар! - Ханс Кирст

Хелен Фоглер, пострадавшая на Малингерштрассе, лежала с открытыми глазами в «скорой помощи», которая везла ее домой. Как констатировал доктор Вильд, все еще опекавший ее, худшее было уже позади. Шок постепенно проходил.

«Скорая», а следом за ней и машина полиции остановились перед стандартным многоквартирным домом на Унгерштрассе. Комиссар Кребс присоединился к врачу, и они вместе довели Хелен до подъезда.

— Так вы живете здесь? — Кребс взглянул на шесть этажей погруженного во тьму здания. — Пойдете наверх сама?

— Я провожу фрау Фоглер, — предложил врач.

— Если вас не затруднит. Я хотела бы показать вам, где я живу и с кем. Так вам будет легче меня понять.

Хотя впрямую она не обращалась к Кребсу, ясно было, что приглашение относится к нему.

— Отличная идея, — согласился Кребс. Врач не скрывал разочарования.

— Хочу предупредить вас, фрау Фоглер. Вы пережили шок и еще не осознаете свои поступки. И если вас в таком состоянии будут допрашивать…

— Дорогой доктор, я ни о чем расспрашивать не буду, — перебил Кребс, — но все равно прошу вас сопровождать меня и, разумеется, вашу пациентку. В моих интересах, чтобы она была тщательнейшим образом обследована. Чтобы нас потом не в чем было упрекнуть.

— Ну разумеется, я пойду с вами, — охотно согласился врач.

Они поднялись в лифте на третий этаж. Хелен Фоглер вздохнула:. — Как же все мерзко!

— Мне можете не говорить, — заверил Кребс, — я это знаю.

— Депрессия, это пройдет, — подбодрил врач и попытался поддержать Хелен, но она отстранилась.

Глядя на Кребса, Хелен тихо продолжала:

— Весь этот мир грязен и гнусен — за одним исключением. И сейчас вы его увидите!

Тут дверь квартиры распахнулась, и перед ними предстала девчушка в голубом купальном халате до пят. Нежное, тонкое лицо, длинные рыжеватые волосы и огромные сияющие глаза, как и у матери.

— Наконец-то ты вернулась!

— Моя дочь, — сказала Хелен Фоглер. — Сабина.

* * *

Мартин Циммерман все еще подпирал стойку бара в дискотеке «Зеро», и Рикки не спускал с него глаз. Комиссар потихоньку потягивал пиво, разглядывая задымленный и слабо освещенный зал.

— Вы кого-нибудь ищете? — услужливо спросил Рикки.

Между тем Циммерман более-менее освоился в полумраке. Обежав весь зал, взгляд его остановился на кучке молодых людей за дальним столом справа. В центре восседал толстяк с круглой розовой физиономией и сонными глазами, в крикливом зеленом костюме. Слева, рядом с этим безвкусным типом сидел Манфред — сын Циммермана.

— Это стол наших философов, — тут же поспешил пояснить внимательный Рикки. — С недавних пор эти молодые люди регулярно собираются здесь и ведут бесконечные дискуссии. Несут всякую глубокомысленную дурь, именуя ее выработкой идеалов. Но больше всего спорят о жизни внешней и внутренней. Только я сказал бы, что начинают они с внутренностей, а кончают тем, что из внутренностей выходит. Вы меня понимаете?

— Кто этот тип в центре?

— А вы не знаете? Некий Неннер, из Вены. Именует себя мэтром искусства протеста — ну, знаете, это называется «хеппенинг». Нечто вроде нового спасителя, вербующего повсюду учеников.

— Похоже на то. — Циммерман внимательно следил за своим сыном, не подозревавшим о его присутствии.

* * *

Неннер о плане акции № 72 — попытке публичного проявления сублимированных инстинктов:

— …Прежде всего, соорудим во дворе городского музея помост этак четыре на восемь. Наверху — два креста из тесаных бревен, с мясницкими крюками. Кресты будут напоминать пресловутое профанированное шоу на Голгофе. Пока не соберется толпа зрителей, этот демонстрационный объект остается пустым. А когда соберется, запустим в динамиках звуковой фон: человеческие и звериные крики и механический шум. Тут начнется, собственно, творческий акт, им займусь я с помощниками. На помост поставим трех живых овец; трех, но даже лучше пять, чтобы можно было произвести некий символический выбор. Те, что сами протолкнутся вперед, станут жертвенными агнцами. С подобающим церемониалом мы их зарежем, повесим на те самые крюки и выпотрошим.

Внутренности бросим на помост, где начнем их формовать и деформировать. Одновременно пригласим всех присутствующих, чтобы поднимались к нам, подключались и тем самым стали частью нашей творческой попытки вскрыть сущность внутреннего «я».

* * *

Тем же вечером комиссар Циммерман обсуждал со своим приятелем и коллегой Кребсом визит в «Зеро»:

Циммерман: Я следил за Манфредом с полчаса. Был неподалеку от него, но он не заметил. Никто не знал обо мне, кроме Рикки, вычислившего во мне полицейского. Он был весьма услужлив, только утверждал, что не знает о компании Неннера ничего существенного. Ничего, я все равно представляю, что он затевает.

Кребс: Последнее время мы совместно с отделом по борьбе с наркотиками кое-что предприняли. И пару раз я наткнулся на твоего сына. Правда, против него никогда не было улик. Мы проверили — он не наркоман и не имеет с ними ничего общего. Я скорее боюсь другого. Манфред слишком часто появляется в заведениях, где встречаются гомосексуалисты. Само по себе это еще ничего не значит и, разумеется, ненаказуемо. Я сам весьма сдержанно отношусь к этим людям. Ведь они же отличаются от нас только специфическим понятием любви. Только я подумал, что как отцу тебе бы нужно знать…

Циммерман (после долгой паузы.): Мог бы ты мне составить список приятелей Манфреда, самых близких? И поскорее!

* * *

Редактор Вернер сообщил о своем шеф-редакторе Петере Вардайнере:

— Это весьма самоуверенный, но одновременно весьма способный и проницательный журналист. К нам он относился всегда сердечно и держал себя как с равными. Когда он в хорошем настроении начинал подшучивать над слабостями и чудачествами людей, с ним было весело и забавно. Для него не было ничего святого: он подшучивал и над невысказанными признаниями в любви, и над проблемами известных органов тела, издевался над тем, как быстро у нас забывают людские трагедии, и над болезненной дой денег, овладевающей многими, иронизировал над лживостью так называемых священных принципов жизни общества и брал на мушку типов, погрязших в коррупции ради денег и положения. У Вардайнера всегда было сердце бойца. И было ясно, что общество, с которым он вечно борется, однажды разберется с ним. Когда-то он должен был пасть. Но мы-то думали — как герой. А оказалось — как затравленный зверь.

* * *

Тот же редактор Вернер рассказал о Бургхаузене, совладельце и издателе «Мюнхенских вечерних вестей»:

— Бургхаузен напоминает сельского аристократа своими старомодными, но привлекательными светскими манерами. Но это была только иллюзия. На самом деле он был холоден и расчетлив, а если речь шла о деньгах и положении в обществе — беспощаден.

Если он считал, что кто-то в фирме работает не с полной отдачей, тут же выбрасывал человека на улицу. На его совести есть даже попытка самоубийства нашего бывшего сотрудника.

Еще со времен войны у него весьма прочные связи с Федеральным ведомством по охране конституции, с американским ЦРУ и с некоторыми людьми из французских ультраправых офицерских организаций. Один из них, некий мсье Лапин, регулярно наведывается к Бургхаузену. И выполняет для него всю грязную работу.

* * *

— Господи, что с тобой? — взволнованно воскликнула Сабина, разглядев в прихожей мать. — Что случилось?

— Небольшая авария, — успокоил ее доктор Вильд. — Пару дней, и твоя мамочка будет как новенькая!

Сабина, полная нежного детского сочувствия, провела мать в квартиру, сверкавшую чистотой и порядком. Потом обернулась к Кребсу, который вошел следом.

— А почему здесь вы?

— Чтобы проводить твою маму, — вежливо ответил комиссар. — И чтобы познакомиться с тобой.

— Вы у нас останетесь? — спросила Сабина.

— Нет, — вмешался врач, хотя это его не касалось. — Твоей маме теперь нужно отдохнуть, как следует выспаться. И ей нужен полный покой.

— Я позабочусь, — уверенно сказала Сабина и вдруг спросила Кребса: — А если вы уйдете, то когда придете снова?

— Очень скоро, — пообещал комиссар. Детская серьезность личика тронула Кребса.

* * *

— От таких развлечений устаешь больше, чем от работы, — заметил Петер Вардайнер, лениво потягиваясь.

— Ты устал? Чувствуешь упадок сил? — моментально отреагировала Сузанна.

— Вовсе нет, — поторопился уверить ее Вардайнер. — Я отлично себя чувствую, как всегда, когда готовлю крупное дело. Не могу дождаться…