Под позолотой — кровь - Александр Золотько

   Какого черта! Она обратилась именно ко мне, единственному из всех в толпе свидетелей убийства. Мужичек слинял, клуша с дочкой вопили, а секретный агент Гаврилин метался туда и обратно. И ведь Марина совершенно ясно дала понять, что вся эта история с трупами ее совершенно не интересует. И из ее окна кафе просматривается просто навылет.

   Как, все-таки славно потрудились педагоги спецшколы над Гаврилиным. Не прошло и трех часов, как он заподозрил неладное. Аналитик, умница, суперагент, дерьмо сраное. Какая тут лирика, сплошная проза жизни. Привела к себе домой, чтобы кое-что выяснить. Он ей там и про место проживания сообщил. Зачем поехала к нему – убедиться, что не соврал. Логично. В постели его отымела – чтобы подозрений не вызвать. А баксы зачем оставила?

   Гаврилин вышел на веранду и налил себе воды из чайника. Теплая и с мерзким привкусом железа. Мерзкий привкус. У всей этой истории мерзкий привкус. Получается так, что придется докладывать обо всем. О Марине – в первую очередь.

   И все-таки, при чем здесь баксы? Не понимаю. Гаврилин еще отпил из чайника и резко обернулся на скрип двери:

   – Здравствуйте, баба Агата.

   – Здоров. Как жизнь?

   – Так себе, – почти честно сказал Гаврилин.

   Баба Агата поставила сумку на кухонный стол и покачала головой:

   – Ты, парень, совсем зажрался.

   – Что значит зажрался?

   – От него такие женщины выходят, а он так себе живет. Я тут Марину встретила возле дома. Хвалит она тебя и просила напомнить, что ждет тебя вечером. Чай пить будешь?

   Гаврилин ошалело смотрел на бабу Агату. Та поймала на себе удивленный взгляд и сердито нахмурилась:

   – Чего уставился? Говорит, в гостинице «Юг».

   Гаврилин устало опустился на табурет. Кто-то здесь явно не в порядке.

   – А вы Марину хорошо знаете?

   – С детства. С самого, что ни на есть, раннего.

   – И как?

   – А это вам мужикам виднее. Я про нее слова плохого не скажу. И другим не позволю. Понял?

   – Понял.

   – А раз понял – шагом марш за водой.

   Это ты, баба Агата, шалишь. Ты мне все расскажешь о Марине. Все. А я расскажу начальству. Порадую. Блесну аналитическими и оперативными способностями.

   Глава 5

   Кровь

   В начале, когда пацанов вкинули в машину, Карась испугался. Очко сыграло, когда он понял, что будут бить. С другой стороны, били его при его биографии и роде занятий часто, и ничего кроме злости это у него не вызывало.

   Часто это была злость на себя за то, что влип. Гораздо чаще Карась злился на того, кто его бил. Но даже в этом случае он понимал, за что и с какой целью все это происходит.

   Ну, там, не на того наехали, не ту тачку покоцали или девку не ту отхарили. Такая жизнь, за всем не уследишь. На набережной вначале возникла непонятка. Потом Карась, пацан сметливый, сообразил, что они влезли на чужую территорию. Ну, влезли, ну, ничего не поделаешь. Он и сам, когда ловил на своей территории чужого, любил при помощи Локтя и Сявки поучить фраера уважать границы. Теперь учить будут его команду. И на время Карася охватило даже философское спокойствие.

   Сам виноват, что послушался этих пидеров. На курорте нужно отдыхать, на крайняк до тех пор, пока не выяснишь обстановку. Даст Бог, тут обойдется все только побоями и штрафом. Дело житейское.

   Тем более, что принявшие их ребята вели себя очень спокойно, без понтов. Они спокойно рассматривали компанию Карася. У того даже отпустил кишечник. Спазмы исчезли и бурчать в животе перестало.

   Микроавтобус выехал из города и прибавил скорости. Может, просто выкинут на трассе, для науки. Ну, еще пару раз перетянут чем-нибудь. Потом машина съехала с шоссе, и сидящий на полу Карась увидел, как мимо окон мелькает бурая поверхность скалы, испятнаная изредка зеленью. Потом машина остановилась, и дверь отъехала в сторону.

   Без понуканий Карась вылез из машины и помог выбраться Графину. Держась рукой за живот, вылез Пень. Вынырнувшие откуда-то со стороны парни выволокли из машины все еще не пришедших в себя Локтя и Сявку и потащили их к горе.

   Ноги вышибал царапали землю, оставляя извилистые борозды, и Карась, рассудив здраво, пошел вдоль этих борозд. Чистое небо, смолистый от растущих рядом сосен воздух, спокойные, без суеты парни.

   Карась, естественно, волновался, но волнение это напоминало мандраж перед кабинетом стоматолога – будет неприятно и больно, но без этого не обойтись. Не обойтись. Никак не обойтись.

   Карась стал прикидывать, с кем из ребят можно будет начать переговоры, но даже при своем таланте по внешности определять характеры людей, не смог никого выделить, как старшего. Все они, при внешней непохожести, были на одно лицо. Значит, старший еще подойдет.

   И старший подошел. Уже после того, как все через штольню в горе прошли в довольно большую комнату с низким, двухметровым потолком. Перед самой войной здесь планировали хранить боеприпасы для сооружаемой береговой батареи. Батарею построить не успели, а после войны необходимость в ней и вовсе отпала.

   Комнату освещали турецкие аккумуляторные фонари. Щелкнули наручники, Локтя и Сявку пристегнули браслетами к ржавой металлической трубе тянувшейся вдоль стены над самым полом. Затем тот самый коренастый парень, врезавший Графину на набережной, задумчиво посмотрел на Пня и Графина, перевел оценивающий взгляд на Карася, обернулся к своим ребятам и молча указал на Пня и Графина.

   Снова щелкнули наручники, и к трубе пристегнутыми оказались четверо.

   – Меня зовут Женей, – тихо сказал коренастый Карасю.

   – А меня… – начал, выдавив из себя улыбку, Карась и протянул руку для рукопожатия.

   – А это неважно, – сказал Женя и ударил. И Карася окутала темнота.

   Только что Карась стоял, и вот теперь уже лопатки упираются в каменный пол. Во рту вкус крови, перед глазами медленно рассасывается туман, а в ушах, сквозь гул пробивается чей-то голос.

   Карась попытался потрясти головой, но сразу понял, что этого лучше не делать. Тем более что туман рассеивался сам собой и гул в ушах потихоньку затихал.

   Перед самым лицом Карася маячили чьи-то туфли. Классные туфли, автоматически оценил Карась. Все люди для него складывались из мельчайших примет, привычек и склонностей.

   Взглянув на прикид человека, Карась достаточно точно мог определить, как этот человек себя поведет в той или иной ситуации. По туфлям всего не скажешь, но то, что бабки у этого мужика водятся, и что одежду выбирать он умеет, Карась понял сразу. Карась повернул лицо вверх, чтобы рассмотреть ситуацию, но пришлось зажмуриться – свет фонаря больно ударил по глазам.

   – Уже пришел в себя, – констатировал голос наверху. – Молодец.

   Карась попытался рассмотреть говорившего прищурив глаза, но увидел только темный силуэт.

   Хозяйский голос. Уверенный. Хозяйский. Говорит тихо, привык, что его слушают молча. И говорит почти ласково. Сука.

   Таких ласковых Карась боялся.

   Сам иногда прикидывался под настроение добреньким. Это особенно хорошо получалось, когда Сявка и Локоть подпирали воспитуемого. Вот так сюсюкаешь с мудаком, а потом резко по яйцам, или просто бритву к горлу приставишь, и ласково так продолжаешь говорить о погоде.

   Так что цену такой ласке в голосе Карась знал. Вернее, ему казалось, что он знал цену ласке в этом голосе. Вот сейчас еще немного поболтает, а потом начнет пугать. Или требовать чего-нибудь.

   – Вот сейчас он лежит и прикидывает, что его ожидает, – продолжил обладатель спокойного голоса, – предположения разные строит. Ты ведь строишь предположения?

   Карась попытался что-то ответить, но не смог. Язык, прокусил, падла, да так, что тот распух и почти не шевелился. Карась наконец ощутил, что щека его залита кровью. Лежал он после удара правой щекой вниз, и кровь из покалеченного рта вытекала направо. Карась застонал.

   – Пациент ответить не может, – почти удовлетворенно произнес тот же голос, – а нам это и не нужно. Мы и так все узнаем.

   – К-какого… какого хера?.. – с трудом выдавил Карась через рот, заполненный распухшим языком и кровью. И снова застонал, слова больно отдались в языке.

   – Пациент злится, это его право. Тут мы ему помешать не сможем, да это и не нужно. Мы ему попытаемся объяснить, что наш разговор будет длиться долго. У тебя, кстати, как с сердцем? Не жалуешься? Да ты не пытайся говорить, побереги язык. Ты просто помычи. Вот я тебя спрашиваю, у тебя сердце здоровое, а ты возьми и промычи – «Угу» и мы будем знать, что можем с тобой спокойно разговаривать.

   Карась закрыл глаза и выдавил из себя требуемый ответ. По своему опыту знал, что такие требования лучше выполнять. Покуражится, покажет свою силу, чувство юмора и подобреет.