Чудо в перьях (сборник) - Галина Артемьева

Человек, конечно, не мешал наголодавшейся малышке уносить самые лучшие куски в дальний угол своих владений. Он искренне восхищался ее умом, силой врожденного инстинкта, четким расчетом маршрута. Она проносила свои запасы в нескольких сантиметрах от оскаленных морд цепных псов, обзывавших ее на чем свет стоит. Это было потешное зрелище: независимая, спокойная, вышагивающая с добычей одним и тем же ежедневным путем волчица-подросток и беснующиеся с неиссякаемой энергией бесхитростные служивые собаки.

Ради этого стоило подкладывать ей побольше, обязательно чтобы оставалось лишнее, и представление продолжалось. Он думал, что это все игра ее малышачья. В действительности же бешеный лай, клацанье зубами в почти смертельной, но недосягаемой близости, хрип и пена из пастей собак были просто необходимы: со стороны леса в это же время к заветному углу кралась мать, чьего запаха одурманенные наглостью самозванки псы не должны были учуять. Люди же в случае чего не обратили бы внимания на нюансы поведения своих очумевших слуг. Именно так удавалось дочери помогать своей бедствующей семье.

Некоторое время все шло хорошо и устраивалось как надлежало. Девочка росла, здоровела, от нее пахло силой и юностью. В глухом урочище крепли братья. Совсем бы немного – и можно было бы возвращаться на желанную свободу, храня в сердце память о добре человека.

Но человек изначально предполагал более серьезные и глубокие отношения. Он намеревался учить своим наукам волчицу-дочь. Как будто мало ему было покорных собак в хозяйстве. Потом он собирался выдать ее замуж за самого могучего своего раба – ее же злейшего врага. А почему бы и нет? Ему и не такое удавалось – горы с пути сворачивал.

Он был уверен, что они уже подружились. Спали в одном доме: он доверял ей и ее памяти на сделанное им добро. Он и не догадывался, что она никогда не спала ночами. Сидела в углу, вжавшись спиной в дерево стены, и прислушивалась к шорохам-вздохам бревен, печки, к подпольному копошению мышей. Если бы человек хоть раз увидел ночные ее светящиеся глаза, если бы ощутил напряжение каждого ее мускула – вряд ли он смог спать так самоуверенно-спокойно.

Начались занятия. Прежде всего планировалось несложное: пусть подчиняется командам «сидеть», «лежать».

Плохой он был учитель. Быстро из себя выходил. Шел на принцип до исступления.

Она отказывалась выполнять приказы, и один раз, когда он поднял над ее головой руку с лакомством (так полагалось, чтобы приучить щенка реагировать на повеление «сидеть»), подпрыгнула высоко, цапнула его за рукав. Лакомство выпало из разжавшихся пальцев. Она к нему и не притронулась. Отошла и села, пристально глядя в глаза своему кормильцу. Она ему говорила: «Это не для меня. Оставь это».

Он не понимал разговора глазами. В ярости от собственной слабости он решил прибегать на уроках к силе: не хочешь пряника, выучу кнутом.

Мать видела в тот день все: его мелькающую руку, ужас унижения дочери, плетку над ее прекрасной головой. Она слышала звуки ударов и поперхивающееся дыхание девочки. Мать не могла выть: услышит тот, кому она доверила свое дитя, и обе они погибнут. Время игр прошло. Наступала расплата. А люди любят взимать плату полной мерой.

Старая волчица убегала в самые дебри леса и там выплескивала океан своей тоски небу.

С первого же насильственного урока ночами начала выть дочь. Она не могла больше, как прежде, сдерживать свою дикую силу, и сила эта оборачивалась страшными для человека звуками.

Он стал раздражаться на приемыша. Уроки проходили впустую. Злоба его росла с каждым ударом. Однажды она упала и лежала неподвижно. Он решил, что убил ее, и, ненавидя себя за то, что сам сотворил с их доверчивыми отношениями, пнул в ярости ногой ее мягкое бесчувственное тело с шелковистой пушистой серо-голубой шерстью. Она открыла глаза и сказала ему: «Убей. Пусть все кончится».

И он ударил еще раз. И еще.

Все вокруг молчало. Ошеломленные псы. Мать за забором. Не было птиц – они не любят наблюдать непоправимое.

Он шумно черпал воду из колодезного ведра и хлебал, как после тяжкого труда.

Он очень сожалел. Очень. Он больше никогда не стал бы. Пусть бы жила, какая есть. Веселая. Умная. Девчонка-праздник.

Он собрался отнести в лес мертвое тело. Она дышала. Он держал ее на руках и плакал. Слезы капали ей на нос, на лоб. Он обещал ей, что больше никогда… Пусть только все будет, как прежде. Пусть она родит ему щенков. Он их выучит по-своему. А она пусть остается собой.

В эту ночь проклявшей навеки человека матери-волчице снился бесконечный сон: зима, родной лес, одинокий лыжник, запах его жестокости, ее прыжок, совместное падение, голое горло с ненавистным запахом, его последний всхлип. Последний.

Она скрипела во сне зубами так, что сыновья опасливо отодвигались от матери и щетинили холки сквозь сон.

Дочь, впервые за все время пребывания в человеческом жилище, тяжко спала. Ей хотелось спать вечно, вольным могильным сном. Она чувствовала отвращение ко всему вокруг и особенно к человеку, к его неживому нечистому запаху, к его вероломным рукам. Потом сквозь тошнотворное отвращение пришло другое, то, что передалось издалека, из глухой чащобы. Она стала видеть мать, братьев, снег, почувствовала силу их неслышного бега рядом, бок о бок. Она во сне убежала далеко и навсегда.

Она снова стала жить и копить силы. Мать, подползавшая ежедневно к забору, знала о намерениях человека превратить ее дочь в собаку, заставить слушаться и выносить в себе собачьих детенышей. Мать примеряла к своей дочери собачий облик. Та, отойдя от смертных побоев, снова имела ухоженный и одомашненный вид, ее густая шерсть лоснилась и пушилась. Но на собаку – нет! Не была она похожа на собаку. Уйдет.

Мать старалась быть поблизости, чтобы подстраховать бегство дочери, которое могло произойти в любую минуту. Теперь они пробирались к забору втроем, вместе с сыновьями.

Как только юная волчица обрела прежнюю физическую форму, человек забыл про данное самому себе и ей обещание оставить ее в покое. Он вновь принялся думать о необходимости дрессировки. Он уверял себя, что на этот раз будет сдержан и терпелив.

Уж очень манила его мечта ходить с ней вместе на кабана и чувствовать зависть других охотников.

Выходя во двор, она знала, что это опять произойдет, что он снова будет жесток без границ. Его запах сказал ей это. Она выходила медленно, исподлобья отмечая пути, по которым будет выбираться на свободу. Путей особо-то не было. Забор крепкий. Это не крохотный лаз для передачи матери продуктов подрыть. Был один верный способ: бежать через калитку. Когда кто-то будет заходить. Надо сделать так, чтобы быть поближе к единственно возможному выходу. Надо притвориться послушной. Это было самое трудное – переломить себя ему в угоду. Она долго не могла пересилить себя, и он, вновь распаляясь, как в тот раз, уже ударил ее плетью.

–  Сидеть! Кому говорят: сидеть! – крикнул он сквозь ком ненависти, опять начавший его душить.

В этот момент она учуяла возможность избавления из плена: к калитке приближалась молочница Нина.

Девочка-волчица неожиданно выполнила команду и села лицом к входящей с бидонами бабе. Та из-за калитки слышала металлические приказы хозяина и теперь ахнула:

–  Сидит! Ну, батюшки, гляньте-ка! Научил-таки Львович! А я-то думала: дурит городской, все равно, мол, пустые хлопоты.

Она так и стояла в калитке, продлевая театральный эффект, чтобы Львович насладился сполна.

Он только сейчас и понял: его взяла! Он победил! И возликовал. И чуточку даже загоревал: как-то легко в этот раз далась победа.

Но в ту же секунду словно стрела или тень птичьего крыла пронеслась от него к калитке, миновав, не задев, перекошенную молочницу Нину, немедленно выронившую свои бидоны и заголосившую.

–  Стреляй, Львович! – вопила она, зорким хищным глазом приметившая другие тени. – Стреляй, их тут много!

И сама ринулась, не оглянувшись на драгоценные бидоны, в хозяйский дом «за ружжом».

Они стреляли с крыльца в направлении леса, били на поражение, уничтожая всякую память о благодарности и великодушии.

Но к тому времени семья была вне опасности.

Некоторые сны сбываются, если они посылаются в утешение или в предупреждение, когда уже ничем иным помочь невозможно.

Мать с дочерью никогда не говорили между собой о пережитом, но всегда были вместе, оберегая друг друга. Почуяв из далекого далека человечий запах, они старательно и хитроумно скрывались.

Но однажды в заснеженном лесу они встретили своего лыжника. Он ходко, равномерно двигался, не чуя страха. А ведь они шли параллельно, шаг в шаг с ним, с обеих сторон. И только когда выбежали наперерез, запах его смертельного ужаса донесся до них.

Он лежал на снегу словно парализованный. Две волчьих морды склонились над ним, заглядывая в глаза.

–  Это ты, – сказал он той, которую никогда не забывал.