Сказания о титанах - Яков Голосовкер

И увидел Идас ее пляску, и увидел ее, всю речную, — такую, как если бы мрамор стал огнем, а огонь сиянием, а сияние ручьем, а ручей… Да где тут слово найти, чтобы сказать, чем стал бы ручей! Открой глаза и закрой, и снова открой: и пред тобою и мрамор, и огонь, и сияние — и все это вместе ручей, и все это вместе нимфа-титанида, плясунья.

Вот какой увидел Идас Марпессу, увидел и полюбил ее огромно-неистово.

Рассказывают волны, что как-то увидели ее пляшущей две скалы у моря. Не выдержали скалы, сорвались, безумные, с места, чтобы сковать ее всей своей гранитной любовью. Уплыла от них речная нимфа. И с тех пор стали они бродячими скалами: бродят и все ищут Марпессу.

Но увидел Марпессу и юный бог-стреловержец Аполлон и тоже воссиял к ней любовью. Еще управлял тогда солнечным возком древний титан Гелий, а юный Солнце-бог забавлялся метанием золотых стрел в зеленые волосы дриад и наяд, чтобы вспыхивали в них золотые искры.

Узнал Идас о своем сопернике, боге из рода Кронидов, и решил поскорее похитить Марпессу из хоровода нимф во время пляски. Но как выхватить из хоровода речную нимфу? Как унести пылающий огонь, чтобы он пылал не угасая? Или текучую струю, чтобы она текла не иссякая?

И задумался Идас.

Проносились в нем бурями дума за думой, одна другой неистовее. Думает Идас. Далеко под ним бьют с грохотом волны моря о крутой берег. Ударят волны, охнут и отхлынут с ревом в пучину. А Идасу кажется, что тихо море, что только мурлычет и трется оно бархатной спиной о прибрежье, так бурно и огромноголосно в сердце-уме Идаса.

Хорошо богам Олимпа: у них страсти — лишь пища для мысли-желания, сама же мысль как холодная молния трезубца Посейдона. Двинут боги мыслью — и дрогнут суша и море, а сам бог, весь в улыбке небес, величаво, спокоен.

Но не таков Идас, что сильнее всякого бога. Сама мысль в нем горит, и жжет, и грохочет раскаленными камнями-молниями, и сам Идас горит в том неистовом огне. Тяжко Идасу от бури-думы. Хочется ему на весь мир вопль поднять, чтобы земля разверзлась и пришла к нему на помощь всей своей мудростью, чтобы горы ступили и легли под ноги Марпессы: вот бы вознесли ее высоко над рекой и кинули в объятия Идаса. Но нельзя Идасу выкрикнуть сердце миру. Услышит его крик Эвен, отец нимфы, станет на страже — не отдаст он Идасу Марпессы. Только скажет ему смеясь:

— Видел ты моих речных коней в моей речной колеснице, Идас? Отдам я тебе в жены Марпессу, если выйдешь со мной, ристателем, на состязание. Не догонят мои речные кони твоих коней — бери Марпессу: она твоя. А догонят — отдашь мне свою голову, Идас, по титановой правде нерушимой. Что ж, побьемся об заклад с тобою: ты кладешь мне в заклад свою голову, я тебе — Марпессу. Что ж, выводи своих коней мессенских, запрягай в колесницу, и поскачем. — И опять засмеется Эвен.

Да и как Эвену не смеяться!

Немало голов, отсеченных от плеч женихов-соискателей, красуется на кольях частокола вокруг жилища Эвена. Отдали герои-полубоги свои головы за красавицу-нимфу. Самому черному богу Аиду обещал свирепый Эвен чертог воздвигнуть из отрубленных голов героев.

Ну и кони у Эвена!

Сам Эвен Идасу не страшен. Сожмет его Идас ладонями — и нет речного Эвена: только малая топь останется на месте. Но нерушима и грозна титанова правда. Побьется с ним Идас об заклад, и должен он отдать свою голову Эвену, если догонят его Эвеновы кони.

Ох, и будут же тогда смеяться боги Крониды над глупым огромно-могучим Идасом, титаном Мессении!

Да и нет в Мессении коней, равных резвостью коням этолийским Эвена. Тут не кони, тут морские вихри нужны — посейдоновы кони.

И задумался в третий раз Идас: не поймать ли ему морского коня-Вихря Посейдона? Не похитить ли на нем Марпессу? Пусть погонятся тогда за ним речные кони!

Стоит молча у моря, а дума о коне-Вихре так и носится по волнам мыслей Идаса. Но не может он ее высказать морю. И все-таки выловил властитель морей думу Идаса своей удочкой хитрости. Захотелось Посейдону позабавиться зрелищем погони, захотелось подзадорить юного Аполлона. У Посейдона всюду мятеж да мятеж, ураганы о тысячу таранов, клокоты пучинные, а у Аполлона все друг с другом в ладу, как струна со струной, как звезд хороводы, как звон прозрачных ключей. Чуть кто собьется с ладу или возмутится, тотчас летит в него золотая стрела Аполлона и смиряет буйство возмутителя. Не по нраву Посейдону такой лад. И задумал Посейдон вызвать буйную ярость в самом юном боге: столкнуть Аполлона с Идасом. И еще задумал он испытать силу Идаса.

То-то говорили великаны, будто Идас — сын властителя вод. И по воле властителя вод взволновалось, зашумело море. Ветры с волнами заиграли.

Смотрит на море Идас и видит: поднялась среди волн одна высокая волна. Стала выгибаться — и уже не волна она, а шея коня-исполина, и на шее пенится белая конская грива. Под нею грудь вздымается. И вот словно что-то сверкнуло, покосилось на Идаса зеленым конским глазом — и разом нырнуло под другую волну, как ныряет дельфин играя.

Смотрит Идас, вот снова вздыбилась конь-волна, еще выше прежней. И уже не то что шея, но и ноги конские взвились, взбили воду пеной и в глубину опрокинулись. Только конский хвост, змеясь, разбегается широко жемчужным снопом по зыби вод.

Эх, не подстерег Идас коня! Погоди же, выловит он морскую волну из моря!

Вперед подался Идас, напружинился… А тут, откуда ни возьмись, как полыхнет Вихрь крылом по морю! Выше Идаса взыграла волна, а вот снова вздыбилась она гривастым конем из пучины.

Кинулся Идас к коню-волне в море, обнял его руками — в обхват — за шею и вскочил ему на хребет. Тут как фыркнет конь! Брызги кругом. Алые ноздри зазияли. А морской Вихрь только этого и ждал. Разом взлетел коню в раздутые ноздри, еще шире раздул их — и взмыл из вод Вихрь-конь морской. Так и прянул с Идасом на береговую кручь.

Да, и конь же под Идасом! Несет его Вихрь-конь к хороводу нимф — так несет, словно гонится он за сердцем Идаса, еще быстрее скачущим, чем сам Вихрь-конь.

Подскакал Идас к хороводу нимф. Кружится хоровод. Пляшет в его широком кругу нимфа Марпесса. И видит Марпесса: рядом с ней страшный всадник. Встал перед нимфой, словно в землю врос, и обдал ее таким жаром любви, что мгновенно выпрыснули из-под стоп Марпессы, из земли, огненные цветы, и воздух над тем берегом реки, где дремал речной бог Эвен, взвился кверху розовым паром и занавесил от него и хоровод и всадника на Вихре-коне.

Едва увидела неистового Идаса Марпесса, едва ощутила жар его любви, как вспыхнуло в ней все, что только может запылать в сердце речной нимфы. И уже сами по себе и ноги, и руки, и все тело плясуньи заплясали пляску любви.

Кружится всадник на Вихре-коне вокруг пляшущей Марпессы. Все быстрее кружится, все бешенее. Будто в воронку вихревую затягивает Марпессу. И схватили вдруг чудо-плясунью чьи-то руки, — и уже несется, летит она в объятиях Идаса по земле, или над землей, или кто его знает где…

Ужаснулись нимфы-подруги, подняли крик. Пробудился от крика речной бог Эвен. Только метнул взор в облачную даль, как все понял. И коней еще не кликнул, как уже выбежали из реки речные кони в беговой колеснице. Прыгнул в нее Эвен, натянул струистые вожжи и понесся в погоню за беглецами.

Страшен обманутый речной бог! Местью дышит-течет. Кто нарушил его речную волю? Кто похитил у Эвена Марпессу? Будь он смертным, будь он бессмертным — не ускакать ему от Эвеновых речных коней.

Ну и бег! Зарницы и те замигали от удивления глазами.

Ну и кони!

Быстр и стремителен горный поток. Быстры и стремительны его бурные волны. И все же короток их речной скок по сравнению с махом морским.

Домчатся речные волны до моря. Вбегут в море, погонятся всей резвостью за морскими бегунами. А те как пойдут океанским махом от них, так одно и останется речным волнам — нырнуть в морскую глубь и кануть в ней навек.

Но у Эвена не волны, а речные кони. Тем в глубь моря не нырнуть: солеными станут, а морским бегунам не уступят.

В родную Мессению несет Идаса с Марпессой Вихрь-конь морской. Что ему волны моря! Скатерть. Перенесет через море — догоняй тогда Идаса.

Знает Эвен: преграждает беглецам путь к морскому заливу горный поток — свирепый Ликормас. Рогаты у Ликормаса волны. Да полно, волны ли это? И кто мог сказать: волны? Не волны они, а волки. И не волки, а быки — крутоплясы трирогие. Выставил Ликормас во все стороны, от берега до берега, рога, будто острия подводных камней. А вокруг тех рогов-камней хлещут по плечам, по ногам, по глазам бычьи хвосты, крутятся водоворотами, тащат в какие-то клокочущие пасти. А тут спереди, сзади, с боков бодают тебя каменные рога: саданут, швырнут — и в клочья…

Дикий зверь не переплывет через этот поток. Рыба и та разобьется в его водоворотах или выбросится, вся ошалелая и истерзанная, на берег, и даже охнет от ужаса, хотя она и рыба.