Когната (СИ) - Сальников Алексей Викторович

Сначала Костю проверяли, и он бок о бок с драконами, которых тайком провозили через границу, арестовывал бывших вражеских пособников в городе. В основном, когда им объявляли об аресте, они или отрицали свое участие в преступлениях, или сдавались без сопротивления, как будто с облегчением, что не нужно больше скрываться, и высшая мера социальной защиты их не всегда пугала после стольких лет постоянного страха. Хотя, бывало всякое, среди людей попадались и очень шустрые, способные дать отпор. Костя похоронил и старшего товарища, с которым подружился, поступив на службу, и пару знакомых драконов, и еще нескольких человек. Легкое ранение получил. И, похоже, только тогда решено было, что он достаточно надежен, чтобы доверить ему арест драконов.

Не все испытывали восторг от такого решения. В комитете Константин был самым молодым сотрудником, что не добавляло ему авторитета, да и его знакомства в стане бывшего, но врага, вызывали обоснованное недоверие людей. Не всем детям повезло угодить в плен и вернуться. Драконы же в свою очередь считали, что Константин станет плясать под дудку Волитары, а та как-нибудь попробует использовать людей в интересах своей семьи. Но, понятно, сошлись на том, что Константин должен участвовать в аресте драконов, поэтому его в составе человеческой делегации все же отправили за границу.

В первой же командировке в мегаполис Константин встретил Волитару и ее мужа — меланхоличного дракона, который поминутно вежливо зевал, из-за волнения, из-за скуки — непонятно.

— Я невероятные изменения вижу! — сказала она так запросто, будто они только вчера распрощались. Костя же в свою очередь почувствовал смущение, тем более когда она прибавила к сказанному: — Я, что тебя под мышкой унести смогу, сомневаюсь.

— Так и без надобности, — пробормотал Костя, глядя на Волитару сверху вниз.

— Бас! — удивилась она очевидному. — А ты, как мышь, «пипипипипи» говорил!

Она смеялась, с явной симпатией рассматривая его лицо, что Константина страшно смущало.

— Ты сейчас бы меня безо всякого стилета убил! — похвалила она и, видно, совсем не сочла такой комплимент странным.

— А где твой брат? — спросил Костя из вежливости.

— Он позже будет. Но он так, подальше ото всего этого держаться пытается! У него заинтересованности в международной политике и военных преступниках не имеется. Так что это визит вежливости будет.

— А он разве знает, что такое вежливость? — тоже пошутил Костя, на что Волитара не без удовольствия рассмеялась снова.

Она познакомила Костю с мужем, тот показывал скепсис всем своим видом, когда Волитара говорила про деятельность комитета, и очевидно оживлялся, когда Костя говорил о прошедших операциях.

— Дорогой муж считает, что мой дикий интерес к операциям комитета — это что-то сугубо личное есть. Я не могу сказать, что его неправым считаю, — объяснила Волитара. — Он, что у нас дети, думает. Еще он, что до моего вовлечения в очередную операцию никогда не дойдет, думает. Он, что твое появление меня обезопасит, считает, поскольку, до чего ты здоровенный и опытный есть, думает.

— Я не думаю. Я надеюсь, — мягко возразил муж Волитары бархатным голосом, в котором читалось волнение, но при этом все же зевнул. — Я каждый вечер за то, чтобы она не лезла в пекло, молюсь. Я честное слово даю, что я так делаю.

— А ты лезешь? — вырвался у Кости невольный вопрос.

— Так ведь и он лезет, — сказала Волитара. — И ты лезешь.

— Я, наверно, единственный, кто об этом не просил, — признался Костя. — Пока не узнал о твоих письмах, планировал, что до старости буду работать на заводе, женюсь, умру в своей постели.

— Костя, ты себя хотя бы не обманывай. Оруженосцем быть твой удел есть, — возразила Волитара.

От ее взгляда не ускользнуло, что в Костином лице дернулся какой-то мускул, и она объяснила:

— Да. Или ты рыцарем должен быть. Просто ты не драконий оруженосец или рыцарь есть, а оруженосцем или рыцарем своей страны являешься. Качества такие, как то: верность, храбрость — глупо в землю зарывать и на работу на заводе неразумно разменивать. Конечно, ты не в своей постели умрешь, но тебе в этом и нужды нет.

Сама Волитара, если и собиралась умереть в своей постели в окружении детей и внуков, то тщательно это скрывала. Она вообще не могла спокойно спать, пока не будет найден и арестован (или убит) ее бывший жених Фумус. Как понял Константин, ее не столько обидел его отказ, сколько разозлило, что Фумус тесно работал с тайной полицией (в какой-то момент времени он тайную полицию даже возглавлял).

Фумус наворотил столько, что поймать его мечтали все по обе стороны Зеркала. Кто-то — чтобы отомстить, кто-то — для того, чтобы он замолчал навсегда, кто-то — чтобы оборвать его линию наследования.

Выйти на его след никак не получалось, а вот супругу обнаружили в одном из провинциальных приполярных ответвлений мегаполиса. При ней была девочка — дочь Фумуса. Волитара и командование решили, что схватить обеих — прекрасная возможность выйти и на убежище самого Фумуса или выманить его. Жена Фумуса не родилась драконом, а стала сначала его оруженосцем и лишь затем превратилась в дракона, как должен был Костя, если бы Волитара продержала его при себе подольше и он проникся драконьей жизнью до полного отвращения к человеческому существованию. Человеческого имени жены Фумуса никто не знал, потому что, пока она была ребенком, тот при свидетелях подзывал ее просто: «Эй, ты». Драконье имя ее тоже никто не слышал, но документы были на имя Секунды — так утверждал дракон, который продал ей жилье.

Секунда жила замкнуто, с соседями почти не общалась, порой ходила с дочерью гулять в парк, но там брать ее было чересчур рискованно: не хватало еще, чтобы она пожгла и постреляла посторонних, а потом улетела. Неясно чем грозила и попытка задержать ее дома. Не исключался вариант, что Секунда наставила там каких-нибудь ловушек или вообще заминировала квартиру. Жена Фумуса могла как-нибудь красиво упорхнуть, напоследок взорвав здание с жильцами. А загодя начинать эвакуацию многоквартирного дома — лишний риск стрельбы в толпе, лишний риск потерять так называемую Секунду, а затем искать ее снова.

Два раза в неделю она водила дочь в маленькое кафе неподалеку от дома, и вот там-то и решили ее арестовать. В кафе мало кто ходил. Риск того, что Секунда начнет дышать огнем в тесном помещении, был минимальный: не будет же она жечь собственного ребенка — так рассудили в комитете. В кафе вела тяжелая дверь, которую не так просто было распахивать в полете, а вход для персонала не был виден с улицы, и группа захвата могла насчитывать хоть полсотни солдат, хотя такое количество и было без надобности. Единственное, что беспокоило, — это плоская сумка на длинном ремне, которую Секунда всегда носила с собой: там могло быть что угодно, — от холодного оружия до бомбы.

Решили, что на захват пойдут Волитара и Константин. Он придет в кафе пораньше и, обмазанный тональным кремом, посидит на подхвате, притворяясь обычным жителем мегаполиса, а Волитара подойдет позже, объяснит как женщина женщине, что оба выхода заблокированы, что бомбой, если таковая есть, Секунда только убьет себя и дочь, может быть утащит за собой двух оперативников, но на этом все. Сбежать не получится. Как правило, этого оказывалось достаточно.

Стояла жаркая осень. Константин тщательно побрил не только лицо, но и руки, чтобы из коротких рукавов не торчало бог знает что. Скептически цыкая, над ним поработал гример, делая из человека дракона. Константин все же опасался идти на захват без всего и, как ни смеялась Волитара, взял с собой хлопушку, спрятал ее в сахарницу на столе и стал ждать. Константин старался не поворачивать лицо к кинокамере, скрытой за окошком между стойкой и кухней. То, что он уже оказался в фильме и пленку кто-то потом будет пересматривать и подвергать аналитике все совершенные преступником и группой захвата действия, использовать как какие-то доказательства правильности поступков всех причастных, невероятно нервировало Константина, больше даже, чем сама история, в которую он частично влип, а отчасти влез сам, когда сначала попал в плен, а затем пошел работать в органы.