Натурщица Коллонтай - Григорий Ряжский

И где теперь правда?

И где ложь?

И кому всё это было надо от меня утаивать?

В силу каких таких надобностей?

И почему тогда квартиру на Калужской не папе передали, а Кагановичу-племяннику?

Вот сколько накопилось у меня, бабушка, а поделиться не с кем.

Вернулась к себе на конюшню, Пашу дождалась. Говорю ему, рассказываю: где была, что видела, о чём от могильных конторских слыхала.

Он по голове гладит, успокаивает.

Говорит:

— Не сокрушайся, Шуранька моя, не стоит он того, чтобы убиваться по нему так. У него своя семья, наверно, имелась, вот она и пускай сокрушается. А с мамой твоей он, видно, рассорился когда-то навсегда и расстался. И кто виноват, кто прав, мы уже никогда с тобой не узнаем. Вот мама и придумала для тебя сказочку про шведскую могилку, чтобы отделить его от тебя и закрыть эту тему навечно. А бабушка твоя, зная, скорей всего, о размолвке сына своего с невесткой, встала на сторону сына и поэтому на письма твои не отвечала, борясь с двойственным чувством между любовью к тебе и собственному сыну. Но поборол, получается, твой отец. Он был при ней и ухаживал до самой её кончины. Так картинка наша складывается?

Шуринька, неужели ты могла от меня отказаться, даже если и папа маму мою стал люто ненавидеть и не признавать совершенно? И меня при ней.

При чём я-то, внучка твоя?

Итак, всё ужасней некуда. Получается, я ни лица вашего не видала ничьего, ни про смерть вовремя не узнала, ни последний долг не отдала, когда ему было положено. Я что, в этой очереди печальной самая крайняя, что ли?

А муж говорит, не сокрушайся…

Теперь о другом, более весёлом и обычном.

Про мой труд немного, не против?

По порядку. Мне сейчас уже двадцать восемь скоро. Смотри — начала позировать в неполные 24, скоро стаж под четыре года стукнет уже. Немало, да? Знаешь, мне не то чтобы надоело, а совершенно наоборот, по самому высокому сравнению с любой наилучшей работой. Я даже порой себе удивляюсь сама, как же я могла столько лет своей жизни этому благородному делу не отдать, думать про чёрт знает какие случайные высшие образования. Сейчас не позы бы принимала гармонические, а сидела бы, подсматривала за бабочками на текстиль, или долбила б новые слова на постороннем языке, по сто штук на день бегом-кругом.

Паша говорит, ребёночка пора, маленького, в семью, для его счастливого отцовства от моего чудесного материнства. Говорит, ему 44 уже, и так подзадержался, то с пьянством бывшим, то с войной, то с мамой твоей, то ждал, пока поумнею я и вызрею для такого своего предназначения. Но, наверное, говорит, не дождусь, уже сейчас вижу, что только время потерять придётся, а ты так и останешься навсегда славной, но только девочкой, принцесской Коллонтай, с греческими сиськами и бесовскими коленками своими. Но это и ничего, в конце концов, пускай. Зато детки будут ангелоподобные, чувствую такое про тебя. И поправляется — про нас.

А я себе представляю всю эту будущую трихомудию с детьми. То, сё, крик, гам, сопли, ссаки, нытьё, болячки, буквари, теснотища, как в стойле для одного.

И главное — само тело моё после родов: форма, линия, грация, стать, торс, кожа и всё остальное, вся моя гармония целиком.

Сейчас чувствую, что когда ем всё подряд, даже хлебное, макароны с маслом, крупяное, картошку, жир от сала, всё-всё, от чего положено полнеть и набирать килограммы сверху норматива, то ничего не происходит ни с телом моим, ни с весом, ни с линиями жизни. Всё будто проваливается в бездонную внутреннюю яму и растворяется без остатка и следа, уходит в вечность без страха и упрёка, в космос, в пых. В женской консультации сказала мне моя доктор, что отличный обмен веществами моего организма, сколько поступает извне, столько же и расходуется на поддержание и функции. Ни недовеса нет, ни перевеса, а только исключительно сжигание по делу, в общую копилку здоровья и внешнего вида. А бывает так, говорит, что даже воду одну пьёшь чистую, а она в животе и по бокам жирами откладывается висячими, как оладьи. Кому-то везёт, как тебе, Коллонтай, природно, а кому-то мука вечная с обменом этими веществами, даже если они полезные для здоровья. Но поясняет тут же, что весь этот подарочный набор организму человека в один момент может обратиться в собственную противоположность, когда произойдут необратимые изменения в связи с родами человеком человека. Гормональный сбой, сказала, или другие заболевания, идущие от центральной нервной системы позвоночного ствола.

Интересно, это и сбой заодно общей гармонии тоже? Нужно с Пашей поговорить об этом, он считает, что гармоничный человек обладает здоровьем, лучшим против остальных людей, не наделённых такой интересной особенностью. И более привлекательным характером. Говорит, Чехов об этом в книжке написал — что в человеке должно быть прекрасным, а чего следует избегать. И привёл список преимуществ, Чехов, не Паша. Нужно ознакомиться, но пока не удаётся по занятости.

Так вот, Шуранька, как же после этих врачебных опасений я могу пойти на риск и подставить своё тело под гормональный сбой? Представляешь, какой пойдёт по мне процесс неприятных изменений?

Мы сейчас, когда позируем обнажёнными и нога у всякой натурщицы согнута по отношению к корпусу под углом больше прямого, то у всех у них почти на боках в месте изгиба образуются неоднократные складки кожи, от жирных до мелких, с тонкими неприятными перемычками. У меня же, в той же самой позиции — вообще ничего! Просто плавное перетекание кожного покрова из ноги в туловище и выше. Или из туловища в ногу.

Так и в остальном почти во всём. Они балдеют просто, студентики наши. Некоторые говорят, правда, что такое сложение, как у меня, им даже не очень интересно рисовать по той причине, что нет достаточно сложных для карандаша и угля переходов по теням, по овражкам, по закоулочкам телесным. Что с тела моего лучше начинать, а не продолжать с его помощью упражнения в мастерстве и набивании руки. И сама я к тому же отвлекаю их, красотой, совершенством, идеальностью демонстрационного объекта для выработки художественных умений.

Между делом говорят мне такое, стесняясь и отводя глаза. А вижу, что мечтают просто завалить меня тут же, где позирую. И ласкать, ласкать, ласкать…

Особенно кто постарше. Те просто маются моим голым торсом и бюстом. А мне смешно, забавно.

Но и приятно тоже, не скрою.

Знаешь, иногда ощущаю себя дворянкой столбовой, владычицей морскою и даже самой рыбкой золотой. Хочется, бывает, ногу на ногу, даже против позы, лениво так окинуть глазами аудиторию, надменно усмехнуться про себя и бровями поделать, бровями, с намёками на любое, чего пожелаю, голая. А они суетятся, суетятся, нервничают, друг друга опередить каждый хотят в стремлении угодить владычице своей, стелются под ноги, подарки подносят разные, фрукты-ананасы, рябчиков, парчу, кувшины серебряные с напитками, монисто на шею протягивают, кольца на руки с камнями, духи французского изготовления с ароматом нездешней растительной парфюмерии, чулочки со стрелкой, бюстики из кружева чистого, всё такое…

А я вдруг подымаюсь в рост и делаю медленный круг, снова голая, без ничего, как сидела в позе, так и поднялась из неё. И вижу, как глаза опускают, затуманенные похотью и страстью, и как непросто им это даётся, чтоб в пол уставиться, а не меня осмотреть лишний раз, усечь красоту моей нечеловеческой гармонии.

Это не сама я, это мне Паша когда-то словечко эдакое подкинул про меня же. Смеялся, конечно, но не от дури же, а от вида, который глаз его употребил для себя, верно?

Вот какая у тебя внучка теперь, Шуринька. Шучу отчасти, ты же понимаешь, но если серьёзно, то рожу — всё это потеряю, не дай Бог.

Грудки обмякнут и разболтаются.

Попа расширится, обретёт рыхлость, половинки разжижатся, станут как из теста под сохлой апельсиновой кожурой.

Ляжки из прямых сделаются бутылочками и обузят проход между собой до непристойного минимума.

Щиколотки обтекут мясом и потеряют худосочность для обхвата большим и указательным.

Запястья накроются упитанным подкожным слоем и начнут выпучиваться выше перетяжки часовым ремешеком.

Шея утолщится и перестанет быть лебединым сенсансом.

Лицо округлеет и сделается тёткой.

Не хочу!

А теперь снова про работу, но уже посерьёзней, сугубо по деталям и по особенностям её.

А они такие.

Недвижимость моя определяется задачей группе. В отличие от Паши, я не могу по шесть часов. А у него рекорд — девять неподвижных, несмотря на сами знаете какие его телесные недостатки. Но три без перерыва уже держала. И это результат. И в своей профессиональной судьбе я, как ты понимаешь, ближе к самому началу, чем к самому концу. Что же будет дальше, ты только представь себе, бабушка!

Нравится.

Так вот, дальше. Смотри, как всё происходит.

Сажает учитель, трогает, показывает, помогает.