Каирский синдром - Дмитрий Добродеев

Я помню тебя, Жаклин. Для комсомольца и советского востоковеда ты была желанна и недоступна. Если бы об этом увлечении узнали замполиты, или особисты в штабе, или чекисты в институте, меня ждала бы показательная порка.

На Ближнем Востоке есть лишь один способ провести время с девушкой — в автомобиле. Подхватить ее незаметно на углу и увезти — на пляж, за город, в тихий переулок. Там целоваться и ласкать. Так было и так есть в странах с жестким режимом нравственности. Встречаться на улице, вести в кафе или домой — исключено. Но у меня не было ни машины, ни реальных денег.

Я мог бы прийти к ней домой и пасть в ноги родителям — прошу руки! Но дальше что? Подать заявление в советское консульство? Меня просто уничтожили бы. И что я мог дать ей как жених? Хотя они и мелкие буржуа, но у них наверняка есть десяток федданов земли в Дельте, пара доходных квартир, а может, и овощная лавка. А я советский нищий студент. Короче, брак был бы невозможен.

Я понимал, что нас разделяют миры. И внутренне смирился с тем, что законы жизни не изменить. Потом, уверен, ее выдали замуж за какого-нибудь кузена-мудака, она родила ему полдюжины маленьких греков или коптов, растолстела и забыла о поп-музыке.

МУЗЫКА И ГАШИШ

(октябрь 71-го)

В тот вечер мысли о прекрасной гречанке Жаклин из магазина «Колумбия» не давали мне покоя: я даже выпил, потом еще.

Перед глазами — изящные пальчики, задержавшиеся на моей руке.

И тихий голос:

— Je vous mets un autre disque, monsieur?

Чтобы отвлечься, вышел прогуляться в Гелиополис. Через плечо — привычная сумка, в которой болталась фляжка бренди «Дюжарден». Периодически прикладывался к ней, курил «Килубатру», а в кармане тридцать фунтов от последней получки.

В мыслях о Жаклин прошел до конца улицы Аль-Ахрам. Вышел на площадь, где стоял большой коптский храм. За ним — углубился в другую улочку. Подошел к небольшому магазинчику, где продавали духовушки, пугачи и полувоенную утварь. Внимание привлек пистолет «Беретта», духовой, с длинным дулом, совсем как у агента 007. Он стоил пятнадцать, а может, и двадцать фунтов — громадные по тем временам деньги. К нему прилагались духовые пульки. Я так влюбился в этот пистолет, что вытащил скомканные фунты и купил его.

Обратный путь пролегал по улице Аль-Ахрам и вправо — в сторону площади Рокси. Там, под мавританскими колоннами, находился небольшой магазин пластинок. Виниловые диски висели в витрине — Айк и Тина Тернер, Шер, Джеймс Браун в комбинезоне.

Подпирая дверь в магазин, стоял здоровый детина в европейском костюме, курил сигарету. Он ласково пригласил меня войти.

Пластинки висели на ниточках по всему пространству. Ощущение было, как на празднике жизни.

Я открыл сумку и, доставая фляжку, показал хозяину (его звали Мухаммад)пистолет.

Мухаммад был восхищен: попросил зарядить и, прицелившись, пульнул в пачку сигарет на прилавке. Промахнулся, и это раззадорило его.

Мы начали соревноваться в меткости. В какой-то момент он сделал паузу и достал большую зеленоватую самокрутку толщиной почти с сигару.

Он закурил, пыхнул и предложил мне. Я, будучи под градусом, жадно затянулся, потом еще раз, и до конца скурил самокрутку на пару с хозяином.

Странные токи разлились по телу. Я почувствовал дикое веселье и стал ржать, как жеребец. В унисон хохотал хозяин.

Он взял пистолет и выстрелил в висящую пластинку Шер. Она подпрыгнула, а в ней пропечаталась отметина.

Тогда стрелять по пластинкам стал я.

Действо продолжалось минуть пятнадцать.

Расстреляв все пульки, мы остановились.

Я чувствовал себя в каком-то бреду: ноги подкашивались, стены ходили ходуном.

Забрав пистолет и сумку, почти на карачках выбрался на улицу и голоснул такси.

Вдоль трамвайных путей таксист довез меня до хабирского заповедника — Наср-сити, 6.

Не помню, как вылез и расплатился. Не помню, как поднялся к себе на девятый этаж. Не помню, что я там делал.

Запомнил лишь: потолок ходил кругом и опускался на меня.

Потом провал в сознании. Потом я услышал собственный крик ужаса. В одних трусах я стоял с обратной стороны балкона, а подо мной темнела пустыня.

Почему я не прыгнул — не знаю. Но близость смерти потрясла.

Осторожно перелез назад. Дошел до постели. Рухнул и забылся беспробудным сном.

На следующий день меня разбудил солдатик Субхи, который на извечном «козлике» повез меня в «Гюши», в дивизию ПВО. Темные очки скрывали мои оловянные глаза.

Потом долго бился над загадкой: а если бы свалился? Что я увидел бы? Быть может, попал бы в параллельный мир и ничего не изменилось бы? Или — встретил бы тотальное ничто? Труднее всего представить ничто.

А может, я воспарил бы грифом над пустыней и поплыл бы в бреющем полете над барханами и людишками?

До меня дошло: смерти действительно нет. Но смысл этой констатации — в другом. Всегда есть что-то, здесь и сейчас, и этим чем-то я всегда буду. Привязанную к этой жизни душу убить нельзя.

КАИР: СЛЕДЫ БЫЛОЙ РОСКОШИ

(октябрь 71-го)

На пересечении улиц Сулейман-паши и Фуада стоит переводчик-виияковец Шелястич. На молодом самодовольном лице — очки «Макнамара», здоровенный будильник «Ориент» болтается на запястье. Он вставляет в уголок рта сигарету «Ротманс», неторопливо достает зажигалку «Ронсон», пускает длиннющую струю пламени, ловко подпаливает сигарету. Со вкусом затягивается, выпускает кольцо дыма, поправляет авторучку «Паркер» в нагрудном кармане.

Он вышел из кинотеатра «Радио», где посмотрел The Сastle of Fu Manchu.

Советует заглянуть в «Колумбию» и купить пластинку Doors.

Шелястич, как и большинство виияковцев, жаждал карьеры и выгодного брака. Его мечта сбылась: по приезде из Каира он женился на внучке маршала Голикова, кажется, и поселился в маршальском доме на улице Грановского. Там он ходил в бархатном халате по анфиладе комнат, где висели голландские картины и немецкие гобелены, а в углу стоял магнитофон «Грюндик», на котором он слушал любимую группу «АББА».?). Шелястич знал, что загранкомандировка ему обеспечена, а в перспективе — должность атташе в одной из теплых стран.

Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

В кинотеатре «Каср аль-Нил» мы со Шелястичем смотрим «Стреляйте в пианиста» Трюффо. Прихлебывая бренди из плоской фляжки. Ничего особенного я в этом фильме не увидел, никогда не любил Трюффо. Выходим на площадь, где улица Сулейман-паши (ныне Талаат Харб) переходит в улицу Каср аль-Нил. Тут же любимое Насером и местной буржуазией итальянское кафе «Гроппи».

В наступающих сумерках дома вокруг кинотеатра — темнокаменные, в европейском стиле. Выглядят впечатляюще. В них разыгрывались драмы растленных буржуа-космополитов в золотые годы британского протектората. Один из них — дом Якобяна. Говорят, там бушевали необычайные страсти. Сношались представители коптской и армянской буржуазии, загнивали на корню городские элиты времен короля Фарука. Позднее на эту тему был написан роман Аля аль-Асуани «Дом Якобяна».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});