Ночные кошмары - Эд Макбейн

Во время следующей встречи Джимми отказался вернуться к этому эпизоду и не назвал имен членов банды, которые привязали Ллойда к столбу и изнасиловали Роксану. По мнению доктора, ужас, испытанный пациентом в тот день, в ситуации, на которую он не мог оказать никакого воздействия, – и породил этот повторяющийся кошмарный сон. Почему во сне Роксана становится отцом Джимми, Лемар до конца так и не понял. Он решил только, что оттого пенис и передается матери, какой она является. Джимми во сне: бессознательная попытка постичь символику, так бывает. Но помимо того, бессознательное нашептывало Джимми кое-что еще. Даже не нашептывало, во весь голос говорило, что символическая смерть на деле была изнасилованием. У женщины во сне под юбкой оказался пенис; а в действительности под юбкой у Роксаны было целых четыре пениса. Когда Лемар спросил Джимми, что произошло с Роксаной после того, как его приятели бросили ее на пустыре, он сказал, что не знает.

– Нашел там ее кто-нибудь?

– Не знаю. Она просто исчезла.

– И вы никогда с ней больше не встречались?

– Нет.

– А что произошло с Ллойдом?

– Мы выкинули его из клуба и выбрали нового президента.

– Стало быть, это и все? – спросила Джанет.

– Похоже на то.

– Вот и объяснение?

Карелла промычал что-то невразумительное.

– И теперь у вас есть то, за чем приезжали?

– Пожалуй.

– Ну и как, помогает это вам?

– Нет.

– Выходит, полное поражение?

– Выходит так.

– Тогда почему бы вам не пригласить меня поужинать?

Карелла посмотрел на нее.

– В четыре я освобождаюсь, – продолжала Джанет. – Можно зайти ко мне и выпить чего-нибудь. А там я переоденусь, устроим ранний ужин, и... quien sabe? Это по-испански, – Джанет подмигнула. – Что скажете?

– Скажу, что я женат.

– Ну и что? Я тоже замужем, но муж сейчас в Японии. А ваша жена в городе, из чего следует, что мы здесь пребываем вдвоем в одиночестве. Итак?

– Не могу.

– Можете, можете, – Джанет снова подмигнула. – Хотя бы попробуйте.

– Да и пробовать нечего.

– Я знаю чудесный ресторанчик неподалеку от госпиталя, свечи, вино, скрипки, цыганская музыка – настоящая романтика. Неужели вам не хочется маленького приключения? Мне так чертовски хочется. Вот только дойду до дома, переоденусь в красное платье, а потом мы...

– Джанет, право, не могу.

– Ну что же.

– Джанет...

– Да ладно, чего уж там.

– Прости.

* * *

Возвращаясь в город, он думал о ней.

Недавно на глаза ему попались результаты исследования, предпринятого одним журналом. Согласно им, пятьдесят процентов американских женщин в возрасте от тридцати пяти до тридцати девяти лет постоянно нарушают обет супружеской верности. Если сравнить эту статистику с исследованиями Кинси, то процент резко возрос – тогда было всего тридцать восемь. Трудно сказать, как обстоят дела во Франции, Италии и Германии – ведь это тоже страны Общего рынка, – но в глубине своего сентиментального диккенсовского сердца Карелла твердо знал, что к дамам времен Британской империи современная женщина никакого отношения не имеет. При любых обстоятельствах, в любой день недели одна из двух американок либо держит путь в постель мужчины, либо только что вылезла из постели, при том что мужчина с этой искательницей приключений брачными узами не связан. Нетрудно также предположить, даже при отсутствии хитроумных журнальных выкладок, что пятьдесят процентов мужчин в возрасте от тридцати пяти до тридцати девяти лет ведут себя точно таким же образом, то есть половина населения этой чертовой страны заводит шуры-муры.

Такие цифры ошеломляли.

Но еще более ошеломляло то, что среднестатистическая женщина, готовая погулять на стороне, налетела на среднестатистического мужчину из другой половины населения – которая не гуляет на стороне. «Так вроде и не бывает», – подумал Карелла. Но, оказывается, бывает. Сержант Джанет – как ее там – и детектив Стив Карелла оказываются в одной комнате, напоминающей ему монастырскую келью, головы их склонены, как в молитве, колени соприкасаются, а он, черт побери, ведет себя, словно дал обет безбрачия, да к тому же только что дар речи не потерял: «Извините, Джанет, извините, – жалкое бормотание, – право, мне очень неловко, Джанет», – словно четки перебирает или на ночь молится, а теперь возвращается домой и не может отвязаться от мысли о том, что упустил там, под бледно-оливковой юбкой, да и какие у нее губы, да какая грудь...

«Ладно, прекрати», – приказал себе Карелла.

И тут же переключившись на отчет Лемара, решил, что выводы доктора так же неутешительны, как и беглое свидание с Джанет. Как полицейский Карелла, разумеется, куда больше внимания уделил бы криминальным эпизодам, возникающим в больной памяти Джимми, но, наверное, психиатры работают иначе, наверное, их мало занимает истекающая кровью девушка, которую изнасиловали, а потом бросили на пустыре...

"Нашел ее там кто-нибудь?

Не знаю. Она просто исчезла.

И вы никогда с ней больше не встречались?

Никогда".

Вот и все, за исключением, может быть, случайного замечания, что на место Ллойда выбрали потом другого. Так, это изнасилование в подвале случилось, судя по всему, двенадцать лет назад, когда Джимми было восемнадцать. Нетрудно будет выяснить у Софи Харрис, где они тогда жили, потом посмотреть, что это за участок, и дальше узнать, есть что-нибудь на уличную банду под названием «Ястребы», ее смещенного президента Ллойда и изнасилованную девушку, которую звали Роксана. Как только вернется в город, сразу же и займется этим. Да, надо будет этим заняться. Может, Лемару нужно было только добраться до истоков кошмаров – удалось, не удалось это сделать – другой вопрос, – но ему-то, Карелле, надо выяснить, нашли ли лиц, виновных в преступлении категории Б.

Карелла нажал на акселератор, и скорость сразу подскочила до 60 миль в час – максимум на этом шоссе. Уже начинало смеркаться, а он был все еще в сорока милях от города.

Женщина, которая неуверенно брела сейчас по тротуару, жила в мире тьмы с самого рождения. Ей было шестьдесят три года, дом ее находился на Делавер-стрит. Здесь, на территории в половину квадратной мили, сгрудились два десятка кинотеатров, где крутили порнофильмы, да столько же массажных салонов. Эти замки человеческой плоти свое назначение не скрывали, на стеклах, выкрашенных в темный или кричаще-зеленый цвет, от руки были написаны зазывающие объявления, сулящие море удовольствия всего за десять долларов за сеанс. Кинотеатрики тоже не должны были показаться своим зрителям обителью недосягаемой мечты: сюда заходили после беготни по магазинам дамы – дать отдых истомившимся членам, а заодно пощекотать себе нервы картинками, которые для того и предназначены.

У женщины был аккордеон. Этим она зарабатывала себе на жизнь. Нищенкой она себя не считала, да, пожалуй, и не была его. Она была слепым музыкантом. Играла на углах улиц, подбирая по слуху мелодии на инструменте, который принадлежал еще ее покойному отцу. Он умер сорок лет назад, когда ей было двадцать три года. Тогда-то и пришлось начать самостоятельную жизнь, и она гордилась тем, что это у нее вполне получается. Она и не знала, что на протяжении последних четырех лет район, где она жила, превратился в совершенную клоаку.

Каждое утро она обменивалась приветствиями с портным, расположившимся на углу Делавер и Пирс, и не ведала, что в двух шагах отсюда мужчины входят в салон под названием «Божественные тела», а в открытом кинотеатре напротив рекламируется фильм под названием «Сладкий пирожок изнутри». Она знала, что на пути от дома к метро сидят, привалившись к стенам, пьяницы, но ведь это же город, и к пьяницам не привыкать, они всегда были. Закупки она делала в основном в большом супермаркете в четырех кварталах от дома и не знала, что с обеих сторон он окружен массажными салонами. Как-то проститутка, промышлявшая рядом с торговым центром, сунула ей листок с фотографическим изображением обнаженных юных дам и лысых мужчин, наслаждавшихся обществом друг друга то ли в сауне, то ли в бассейне, то ли где еще. Правда, на женщину с аккордеоном это никакого впечатления не произвело. Лишенная зрения, она жила в безоблачном мире, в мире, где не было зла и порока, но выбрасывая листок, она услышала позади себя темный и загадочный смех.

Сейчас она шла домой, выставив далеко вперед длинную белую палку и легонько постукивая ей по тротуару. Палка словно порхала на несильном ветру у нее в руках – вперед-назад, вверх-вниз. Она повернула на Пирс-стрит. Вот и мастерская ее приятеля-портного. Закрыта. Она закрывается в шесть, а сейчас половина восьмого. Женщина ощупала палкой железные перила лестницы, ведущие вниз, в мастерскую; так, через несколько шагов будет еще одна лесенка, она спускается к мусорным бакам – в холодном ноябрьском воздухе запах безошибочно различим, – вот столб с другой стороны лестницы, и теперь впереди спуск; перила резко, под прямым углом изгибаются в правую сторону, подъезд большого кирпичного жилого дома, а оттуда уж и до ее собственного дома рукой подать.