Эксперт № 29 (2013) - Эксперт Эксперт

Главная задача, которую ставят перед собой власти США в связи с этими делами, — избежать повторения Лос-Анджелеса образца 1992 года. (Тогда мягкий приговор полицейским, избившим оказавшего им сопротивление пьяного наркомана Родни Кинга , вылился в массовые протесты, попытку штурма штаб-квартиры полиции, полсотни убитых, временную отмену авиарейсов из-за дыма пожаров и т. п.) Министерство юстиции заявило, что проведет дополнительное расследование по делу Циммермана. Не исключено, что оно окажет давление на флоридский суд и повлияет на вынесение обвинительного приговора Майклу Данну.

В свою очередь, политики и чиновники призывают черных уйти с улиц и начать серьезный диалог по вопросам расовой терпимости. Статистика показывает, что на долю чернокожего населения приходится значительная часть всех совершаемых в стране преступлений. Доля афроамериканцев в общем количестве нападений, ограблений и иных преступлений против собственности обычно в два-три раза превышает их долю в местном населении. При этом число убитых афроамериканцев в стране в несколько раз выше, чем убитых белых, а значительную их часть составляют молодые люди до 30 лет. И стреляют в них в основном не «белые расисты» — около 90% убийств черных совершают сами черные. Потому ряд американских аналитиков призывают черных лидеров прекратить демонизировать расизм и задуматься о том, как вытащить свое население из условного Гарлема.

Вторая ключевая тема — необходимость ужесточить правила ношения и использования оружия. После введения пресловутого закона 2005 года число убийств во Флориде выросло в три раза, а местные инструкторы на курсах владения оружием прямым текстом говорят, что этот закон позволит им избежать ответственности за любое применение огнестрела. Аналогичный закон за последнее время приняли еще в двадцати штатах.       

Богини и красавицы

Ирина Осипова

До конца сентября в Пушкинском музее будет проходить уникальная для Москвы выставка Тициана, одного из главных художников итальянского Ренессанса

Тициан. «Даная». 1544–1545. Национальная галерея Каподимонте, Неаполь

Ее ждали как драгоценное художественное впечатление, а получили прежде всего политический водораздел. Выставка Тициана стала последней, которую Ирина Антонова открыла как директор музея, и, что не так очевидно, но тоже важно, — это последний проект посла Италии Антонио Дзанарди Ланди, завершившего свою трехлетнюю дипломатическую миссию в Москве. Экспозиция Тициана, как и предыдущие показы Караваджо, Лоренцо Лотто и одиночных картин, которые привозили в Москву (не только в Пушкинский, но и в Кремль) из итальянских музеев в рамках проекта «Выставка одного шедевра», в большой степени были результатом личных усилий посла, неравнодушного к искусству. Что будет дальше, пока никто не знает.

Московский показ Тициана стал продолжением большой ретроспективы художника в Риме. Разумеется, выставка в Пушкинском скромнее — в «Скудери дель Квиринале» показывали 40 работ, собранных по всему миру, в Москву же приехали 11, и только из итальянских музеев, но и этого достаточно, чтобы вокруг Пушкинского сразу же выстроилась очередь.

Здесь нет проходных работ, а уж «Флора», «Ла Белла», «Даная», «Венера, завязывающая глаза Амуру» и «Портрет Томмазо Мости» и вовсе относятся к числу бесспорных живописных шедевров.

В XIX веке французский художник Эжен Делакруа написал в романтическом запале: «Все мы кровь и плоть Тициана». Современники и последователи копировали его чаще, чем кого-либо из титанов Возрождения (один только Рубенс выполнил с дюжину копий), чтобы на его примере научиться при помощи цвета и света передавать витальность обнаженного женского тела, психологические нюансы портретов, одиночество распятого Христа или таинство Благовещения. Джорджо Вазари (главный летописец тех лет, хотя и большой выдумщик) в «Жизнеописании знаменитых живописцев» описывает, как они с Микеланджело пришли к Тициану в мастерскую в Риме, и Буонаротти заметил, что ему нравятся манера и колорит, однако, жаль, что «в Венеции с самого же начала не учат хорошо рисовать». Но то, с чем Тициан вошел в историю (и о чем говорил Делакруа), — это не рисунок, это цвет. Рембрандт, Веласкес, Рубенс, Гойя и даже Ренуар с Сезанном, по сути, выросли из его живописи.

11 картин, приехавших в Москву, подобраны на редкость удачно. По ним можно проследить и эволюцию стиля художника (его творческий путь охватывает без малого семьдесят лет), и все интересовавшие его темы. Тициан, родившийся в знатном, но провинциальном семействе Вечеллио, в 10 лет был отправлен в Венецию, где его учителями стали лучшие живописцы того времени — братья Беллини, а затем Джорджоне. Их уроки заметны в ранних работах — «Мадонне с младенцем» и «Крещении Христа». Рядом с ними представлены поздние алтарные образы, написанные через полвека, — «Распятие» из церкви Сан Доменико в Анконе и «Благовещение» из венецианской церкви Сан Сальвадор, впервые покинувшие Италию ради московской выставки. Это уже совсем другой Тициан. В конце жизни он стал применять необычный для своего времени прием — накладывал краску шпателем и пальцами, буквально вылепляя форму, его цветовая гамма строилась на воздушных полутонах, а в драматическом нагромождении ангелов в верхней части «Благовещения» уже ощущалось неминуемое приближение барокко. Между этими крайностями — классический Тициан, с обширной галереей портретов современников и мифологическими композициями, с тончайшими лессировками и светотеневой моделировкой, с роскошными тканями и особым типом красоты. Тип тициановского женского образа впервые предстает в картине «Флора». Имя модели, позировавшей художнику, неизвестно, и пышнотелая золотоволосая дева в тонкой рубашке кажется собирательным образом венецианки XVI века. Уже лишенная печальной отрешенности Джорджоне, но еще не дозревшая до избыточной откровенности Рубенса, «Флора» — один из лучших образцов живописи Тициана. Градации темного фона передают мягкость освещения, теплый тон кожи контрастирует с холодноватой жемчужно-розовой накидкой. У современников картина была столь популярна, что ее без конца копировали и воспроизводили в гравюрах.

Отдельный раздел посвящен мифологическим сюжетам. «Даная» была написана Тицианом для кардинала и страстного коллекционера Алессандро Фарнезе. Чувственность обнаженной девушки, к которой пылкий Зевс проник золотым дождем, плохо сочеталась с духовным саном заказчика (современники говорили, что «Даная» способна вселить дьявола даже в святошу), к тому же дождь монет на картине придавал ей некую двусмысленность — античную героиню можно было принять за куртизанку. Но истинного знатока, каким был Фарнезе, это не остановило.

Пожалуй, у московской выставки есть только один недостаток — одновременно с ней Пушкинский показывает прерафаэлитов, и это соседство убийственно для обоих. Остается набраться терпения и отстоять очередь на вход дважды. Тициан этого точно достоин.

Мелкие бесы

Артем Рондарев

Русский писатель перед лицом коррупции

Роман Александра Терехова «Немцы» — вещь настолько крупная, серьезная и сделанная, что и на разговор сразу выводит принципиальный, причем на разговор, в лучших традициях классической русской литературы, не столько о художественных достоинствах и недостатках, сколько о том, как идеологические установки низводят прекрасно задуманный и исполненный текст буквально на уровень газетной статьи. Тут есть и положительный момент — это означает, что литература наша по-прежнему способна комментировать не только абстракции и экзистенции, но и самый насущный пласт бытия, однако досада на то, что она по-прежнему это делает без осмысленной социальной рефлексии, с помощью одних только клише, наводит на малоутешительные мысли. Но по порядку.

Язык и фабула

Довольно большое число людей любит Терехова «за стиль», и это понятно, так как пишет он очень характерным языком — длинным, вычурным, образным, со своей внутренней структурой, в которую приходится сперва въезжать, чтобы после в ней свободно ориентироваться; в противном случае можно начать упускать синтаксис и задаваться вопросом «кто на ком стоял» — что будет только виной читателя, так как Терехов писательским аппаратом владеет безупречно, с полным осмыслением того, что он делает. И это, вероятно, куда важнее собственно языка, так как придумать уникальную вещь и дурак сможет, а вот пользоваться ею — только талантливый. Избыточность этого языка может и отпугнуть, показавшись, наверное, нарочитостью. Однако никакой нарочитости тут нет, и хотя местами коробит и скребет по ушам, это вопрос даже не вкуса, а слуха: у кого какой; нужно понимать, что речь идет о том сорте своеобразно ритмичного, увлекательного и привязчивого языка, после которого некоторое время даже собственные мысли по инерции идут аналогичным образом; за него можно простить то, что книга местами заметно затянута и, в общем, написана с тем явным авторским удовольствием от происходящего, которое часто заставляет забыть о разумных пропорциях действия, пауз и звуков, да и о самом читателе даже забыть. Словом, к лингвистической стороне вопроса претензий решительно нет — и, может быть, оттого она для аналитического разговора штука не самая интересная (как и все хорошо сделанное). Идеология интереснее, к ней — через сюжет — и перейдем.