Обряд - Валентина Вадимовна Назарова

тьма, и только вдалеке картинка: двое мужчин по разные стороны бара, один пониже, блондин, второй высокий, и у него вместо лица что-то похожее на воронку воды, утекающей из раковины.

— Подержи мою сумку, пожалуйста, — произносит Настя спокойным, уверенным голосом, перевешивая ее на Катино плечо.

— Ты куда?

— Сейчас вернусь.

Она идет как по канату на эти звуки, на песню, на голос. Ключ уже зажат у нее между пальцев.

— Я же своей рукою… — раздается из колонок над головой.

Она подходит, останавливается, трогает его за плечо. Он оборачивается, и она бьет его в этот водоворот, который у него вместо лица.

— Сердце твое прикрою… — продолжает играть песня.

Еще и еще раз. С каждым ударом черты становятся яснее.

— Сердце твое двулико…

Наконец кто-то ее оттаскивает, пальцы с ключом разжимаются.

— Сверху оно обито мягкой травой… А снизу каменное-каменное дно.

* * *

Она приходит в себя от звука их голосов.

— В смысле… это шок.

— У кого, у нее?

— Да нет, у меня! Я даже не поняла, что произошло. Мы были во втором зале, возле туалета. Она просто вдруг сказала: «Подержи мою сумку» — и пошла. — Катя то ли икает, то ли проглатывает одинокую нервную смешинку. — Как будто переключило.

— У нее с нервами последнее время все хуже и хуже.

— Да уж, тонкое наблюдение. Ладно, пойду чайник поставлю, что ли.

Настя притворяется спящей, пока Катя не выходит из комнаты, тихо затворив за собой дверь. Она дома, у себя, подушка под ее головой — знакомая, родная подушка, не успевшая еще нагреться, значит, она тут недавно. Дорогу домой она не помнит, в голове только пара цветных вспышек. Что-то произошло, что-то плохое, но на месте этих событий даже не чернота — их просто нет. Сначала она была в баре, там был он, тот самый, а потом… сейчас она здесь. Она разрешает себе не открывать глаза, решает пойти по самому легкому пути — просто притвориться спящей, пока откуда-то из глубины ее недоступного, как абонент сотовой сети, мозга не прорывается слабый сигнал.

— Коты мои! — Она поднимается на кровати. — Сколько времени?

— Ты не спишь? — звучит из полумрака голос Артура.

— Нет. Мне надо котов кормить.

Она свешивает ноги с кровати, понимая, что кто-то переодел ее из тесного платья в ночнушку.

— Настя, какие коты, ты бредишь? Спать ложись, не умрут до завтра.

Он кладет руки ей на плечи и пытается положить обратно в кровать. Ее тело тут же деревенеет, и он отпускает ее, будто прикоснулся к раскаленной плите.

— Мне надо их покормить. Они голодные, — чеканит она.

Артур молчит. Он очень редко молчит, и это напрягает ее хуже всяких обвинений. Она поворачивается к нему. Его лицо, обычно такое родное и теплое, в свете уличного фонаря, пробивающегося через занавеску, выглядит отстраненным и чужим.

— Что я сделала?

— Не помнишь?

— Нет.

— Как — нет? Ты же в сознании была. Сама такси вызвала, сама переоделась…

Она закрывает глаза. Перемигивающиеся красные и синие огоньки гирлянды в витрине бара, две девицы в коротких латексных платьях медсестер, разноцветные стопки, Катино красное пальто… ее снова передергивает, когда она видит лицо в толпе.

— Зачем, Настя? Почему? Ты напала на человека.

— Я не знаю.

— Кто он такой? Что он тебе сделал?

На это Настя ответить может и отвечает, на этот раз честно.

— Он ничего мне не сделал.

— Тогда зачем?

— Я правда ничего не помню. Шоты, наверное, белочку словила.

— Ты выпила один.

— Ты не веришь мне?

— Ты бы знала, каких трудов мне стоило все разрулить. — По его лицу видно, что он хочет сорваться на крик, но вместо этого переходит на шепот, отчего ей делается еще страшнее. — Чего стоило отмазаться от ментов, которых вызвали какие-то бдительные граждане, чего стоило убедить этого чувака, уже, видимо, бывшего парня твоей лучшей подруги, не писать заявление…

— Господи. — Настя роняет лицо в ладони. — Прости меня, Артур.

— Да не в прощении дело! Я больше так не могу. Я же вижу, я знаю, что ты врешь. Потому что если не врешь, то ты — больная и опасная для общества, и я не обниматься тут с тобой должен, а к врачу отвести. А то вдруг я — следующий, и нападешь ты не с ключом, а с ножом? Или, как вон недавно, с утюгом выскочишь? Ты это понимаешь?

— Да.

— Понимаешь — хорошо. Потому что если не понимаешь, то я просто дождусь утра и отвезу тебя к врачу, Настя.

— Прости меня.

— Ты должна мне все рассказать. Что ты прячешь? Что тебя гложет? Или говори мне сейчас, или я… пойду.

Она встает с кровати. Потом снова садится.

— Он… напомнил мне одного человека.

— Какого?

— Ты не знаешь.

— Так расскажи мне.

Настя сглатывает и обнимает свои колени.

— Мы с ним были знакомы, когда мне было четырнадцать.

— Он тебя обидел?

— Нет.

— Тогда почему ты на него набросилась?

— Я не знаю.

— Опять секреты.

— Нет, никаких секретов.

Она и правда не знает. Но только Артур не поверит ей сейчас, это уже понятно.

— То есть ты встретила в баре старого знакомого и… напала на него?

— Нет, все не так. Он приходил раньше. Три дня назад.

— Сюда?

— Ждал у подъезда.

— Когда кошек ходила ночью кормить?

— Да.

— Опять твои чертовы кошки. И что сказал?