Исследования и статьи - Андрей Никитин

В Ипатьевской летописи термин «черные люди» встречается единственный раз в рассказе о походе Игоря.

В Лаврентьевской летописи термин «черные люди» тоже единственный раз встречается в ст. 6791/1283 г. («а что изъимано людеи черных и з женами и з детми»), от которой сохранилось только окончание [Л., 481], что позволяет датировать начало его бытования еще до 1305 г. (времени создания протографа Лаврентьевского списка), хотя он мог быть внесен во время переписки в 1377 г.

В Синодальном списке Новгородской первой летописи, датируемом первой половиной XIV в., термин «черные люди» употреблен дважды — в ст. 6763/1255 г. о мятеже в Новгороде («и уведавше черныи люди, погнаша по немь» [НПЛ, 81]) и в ст. 6776/1269 г. при перечислении потерь от поражения новгородцев и псковичей под Раковором («а иныхъ черныхъ людии бещисла» [НПЛ, 86]), будучи повторен в тех же статьях Комиссионного списка, датируемого серединой XV в., а также в ст. 6850/1342 г.: «и въсташа чорныи люди на Ондрешка, на Федора на посадника Данилова» [НПЛ, 308, 317, 356].

В Рогожском летописце, датируемом 40-ми гг. XV в., наиболее раннее упоминание термина «черные люди» находится в ст. 6859/1351 г. («тако же же и бояре его и велможи и купци и чръные люди»[127]), тогда как в Симеоновском списке летописи, созданном в первой половине XVI в., единственное упоминание «черных людей» содержится в ст. 6873/1365 г. о постройке в Торжке каменной церкви Преображения «замышлениемъ богобоязнивыхъ купець новогородцкихъ, а потягнутьемъ черыхъ людеи»[128], т. е. практически в то же самое время.

Эти примеры, почерпнутые из древнейших списков летописных сводов, позволяют говорить, во-первых, о сравнительной редкости употребления термина «черные люди» в летописании периода XIII–XIV вв. (в противоположность летописанию XV–XVI вв.), во-вторых, о том, что нижней границей его появления в древнерусской письменности, исходя из датировок списков, следует считать конец XIII — начало XIV в.

Такому выводу не противоречат и данные документов.

Несмотря на то, что термин «черные люди» известен в тексте Уставной грамоты новгородского князя Всеволода Мстиславича о привилегии церкви Ивана Предтечи на Петрятине дворище, данной в 1134–1135 г. («три старосты от житьих людей, и от черных тысяцкого»[129]), сама грамота дошла до нас только в списках конца XVI в. и более позднего времени. Поэтому первым по времени новгородским документом, содержащим это термин, является дошедшая в подлиннике на пергамене грамота Великого Новгорода 1372 г. послам Юрию и Якиму с наказом об условиях заключения мирного договора с тверским великим князем Михаилом Александровичем, посланная «от посадника Михаила, от тысяцкого Матфея, от бояръ, и от житьихъ людеи, и от чорныхъ людеи, и от всего Новагорода»[130]. Оставляя под вопросом аутентичность преамбулы Уставной грамоты великого князя Василия Дмитриевича Двинской земле, данной в 1397 г. («пожаловал есмь бояр своихъ двинскихъ, также сотского и всехъ своихъ черныхъ людеи Двинские земли») по причине сохранения ее только в списке XV–XVI вв.[131], следующим документом новгородского происхождения, содержащим упоминание «черных людей», оказывается жалованная грамота Великого Новгорода Соловецкому монастырю 1459–1469 гг. («и житьимъ людемъ, и куппемъ, и чернымъ людемъ»[132]), выводящая нас уже в XV в.

Согласные показания списков летописей, указывающие на XIV в. как время появления термина «черные люди», и новгородских документов, дающие первую абсолютную дату — 1372 г., подтверждаются и уточняются появлением этого термина в «докончательных» грамотах великого князя Дмитрия Ивановича московского с князем серпуховским и боровским Владимиром Андреевичем, первая из которых датируется временем около 1367 г. («а которыи слуги потягли къ дворьскому, а черныи люди к сотникомъ, тыхъ ны въ службу не приимати»[133]), вторая — 25 марта 1389 г. («а которыи слуги к дворьскому, а черныи люди къ становщику, тыхъ вь службу не приимати»; «а хто будет покупил земли данные, служнии или черных людии»[134]). В последующих «докончаниях» этот термин используется неоднократно, однако не далее конца XV в.[135] Несколько иную картину представляет актовый материал XIV–XVI вв., изданный Л. В. Черепниным, где наиболее раннее упоминание «черных людей» отмечено в жалованной грамоте великого князя Василия Васильевича игумену Троице-Сергиева монастыря Зиновию, датируемой временем 1432–1445 гг. и известной только в списке середины XVI в.[136], тогда как самый ранний подлинник помечен 25.8.1448 г.[137]

Другим термином рассказа Ипатьевской летописи о событиях 1185 г., требующим своего рассмотрения, является синтагма «отроци боярские», которая, судя по указателю Г. Е. Кочина, формально может считаться гапаксом, поскольку встречена только один раз в данном контексте[138]. Уникальность указанной синтагмы не позволяет сколько-нибудь категорически утверждать ее адекватность термину «дети боярские», появляющемуся в московском делопроизводстве только в 30-х гг. XV в., как то показал в обстоятельном исследовании В. А. Кучкин[139]. Правда, в указанной его работе, содержащей обширный документальный материал и убедительные выводы, оставался нерешенным вопрос о времени появления и бытования последнего термина в новгородском обиходе. Между тем он встречается не только в ст. 6767/1259, 6894/1386, 6906/1398 и 6953/1445 гг. Комиссионного списка НПЛ («В лето 6767/1259. <…> И повеле князь стереци их сыну посадницю и всемъ детемъ боярьскымъ по ночемъ»; «В лето 6894/1386. <…> Той же зимы ездиша за Волок Федоръ посадникъ Тимофеевич, Тимофеи Юрьевич, а с ними боярьскии дети, брати 5000 рублев что возъложилъ Новъгород на Заволочкую землю»; «В лето 6906/1398. <…> И биша чолом <…> бояри и дети боярьскыи и житьии люди и купечкыи дети, и вси их вои», «И в то время воеводы послаша Дмитриа Ивановича, Ивана Богдановича, а с ними дети боярьскии, воеваша волости князя великаго», «Тои же зиме приихаша изъ Заволочия <…> и бояре, и дети боярьскыи, и все вои»; «В лето 6953/1445. <…> много добрых людеи, детеи боярьскых и удалых людей избиша» [НПЛ, 310, 380, 391–393,425]), о чем упоминал В. А. Кучкин и что с натяжкой можно объяснить редакторскими анахронизмами, поскольку Комиссионный список по филиграням устойчиво датируется 40-ми гг. XV в. [НПЛ, 7–8], но присутствует и в ст. 6767/1259 г. Синодального списка [НПЛ, 82], датируемого в этой своей части концом XIII в. [НПЛ, 5–6], что исключает сомнения в аутентичности текста.

Таким образом, материал новгородского летописания позволяет говорить об использовании термина «дети боярские» в новгородско-псковских землях уже во второй половине XIII в., значительно увеличивая время его бытования по сравнению с отрезком, установленным В. А. Кучкиным.

Что же касается возможности рассмотрения синтагма «отроки боярские» в качестве некоего переходного варианта к «детям боярским», то она представляется нереальной как потому, что нигде более не встречена, так и потому, что обуславливающая её лексема «отрок» (т. е. ‘слуга’, ‘дружинник’) исчезает уже к началу XII в. (в НПЛ последнее упоминание «отрока княжеского» содержится в ст. 1071 г. [НПЛ, 192]), будучи заменено термином «детьскы», в то время как лексема «отрок» становится принадлежностью исключительно религиозной литературы. В том, что это не случайность, убеждают наблюдения над лексикой новгородских берестяных грамот, где лексема «отрок» преимущественно наблюдается в XI и первой половине XII в., не выходя ни разу в XIII в. (грамоты из Новгорода — 241, 509, 642, 644, 666; грамоты из Старой Русы — 6, 7, 15[140]). К аналогичным результатам на материале русской письменности и специально ПВЛ пришел в свое время и А. С. Львов, полагавший, что такая замена «отрока» на «детьскы» произошла раньше всего на севере Руси[141].

Исключением оказывается опять Ипатьевская летопись, в которой термин «отрок» в его изначальном значении встречается не только в рассказе о первой мести Ольги деревлянам (ст. 6453/945 г.) и в повести об ослеплении Василька (ст. 6605/1097 г.), но и в сюжетах середины и второй половины XII в.: «всадиша и в посад с 4-ми отрокы» (ст. 6657/1149 г.); «и послаша отрока», «и посла к нимъ с тем же отрокомъ» (ст. 6667/1159 г.); «или кто отъ отрокъ боярьскихъ» (ст. 6693/1185 г.). Более того, после определенного перерыва этот термин снова возникает на страницах этой летописи в сюжетах 1231–1256 гг.: «оставьшуся въ 18 отрок верныхъ» (ст. 6739/1231 г.), «отроки держа коне» (ст. 6740/1232 г.); «и бе Батый у города и отроци его обьседяху градъ» (ст. 6748/1240 г.); «и уби вепревъ шесть, самъ же уби и рогатиною 3, а три отроци его» (ст. 6763/1255 г.); «сам же еха въ мале отрок оружныхъ», «король посла отрока Андрея» (ст. 6764/1266 г) [Ип,373,501,642,763,769,784,830,832].