Цитадель души моей - Вадим Саитов

Дерек вырвал из обезображенного тела очередной кусок, бросил его в мешок, критически поглядел на его содержимое, потом завязал и протянул мне.

— Возьми. Выкинешь на свалке у Южных ворот.

— Я? — я отдернулся, — почему?

— Ты еще спрашиваешь? Разве я ввалился к тебе посреди ночи и принялся вдохновенно вещать о нависшей над региментом угрозе? Заодно проверишь, действительно ли покойный был святым — по легендам, перед их мощами все животные падают ниц и закрывают глаза.

Ну, я и взял. А что было делать, опять же?

Недоброе место — свалка у Южных ворот. Сюда свозят все отходы с кожевенных мастерских, что располагаются с обеих сторон городской стены к югу от Красного рынка.

На Красном же рынке (и в ближайших кварталах) располагаются три четверти всех мясных лавок города. Отходы с них везут, разумеется, сюда же. Легко представить, какие тут витают ароматы. Ежедневно поутру вуотацесии заливают тут все известью, но помогает это мало — наоборот, дух становится тяжелее и злее, проникает, кажется, прямо в мозг, даже при плотно зажатых ноздрях, и от него очень быстро начинает мутнеть в глазах.

Кстати, человеческий труп на этой свалке — настолько обычное дело, что местные нищие давно уж промышляют тем, что добывают более-менее прилично выглядящие трупы (и их части) для колдунов, гадалок и школяров-медикусов.

Ни ворон, ни крыс здесь нет. Точнее, они есть, но на глаза не показываются — их чайки выжили, коих тут мириады. Даром что на Лаке одну-то редко когда увидишь — но тут я чаек понимаю: какой смысл, напрягая глаза и мышцы, охотиться за рыбой, когда на свалке можно жрать от пуза, никаких усилий для этого не прилагая. Вполне по — человечески. И вообще, очень они мне префектов, на хлебном месте осевших, напоминают — сварливые, жирные, наглые и летать уже почти не умеют. Неприятно мне на них смотреть — красивые птицы, а превратились — в крылатых крыс каких-то. Но на этот раз, смешно сказать, меня они успокоили. Вроде и не верил я в эти сказки — насчет святых мощей — но мои руки и в самом деле подрагивали, когда я опустошал свой мешок перед торопяще-жадными взорами разучившихся летать чаек. Наверное, это и в самом деле сказки. Или Константин не был святым. Чайки, махая крыльями и разевая в крике окрашенные красным клювы, отбирали друг у друга куски все еще парящего мяса, а я стоял и думал о странности жизни и странном смысле, который порой скрывается за привычным обликом происходящего.

* * *

Очнулся я от дикой боли. Хотя это очень мягко сказано — шею и голову словно тисками сжимало. Кроме того, меня подташнивало, и ощущался во рту кислый привкус блевотины — явные признаки сотрясения мозга. Надо же — оказывается, он у меня еще есть — мозг-то. Я уж и не надеялся. Но вот что странно — камень прилетел мне в затылок, а болит больше лоб. С чего бы?

Кстати, я связан. В этом-то ничего удивительного нет, с учетом последних отложившихся в памяти событий. А вот рот у меня зачем заткнут? Они что, не хотят слушать мои крики о пощаде и вопли ужаса? Очень странно.

Заставив себя забыть о головной боли, я открыл глаза, быстро окинул взглядом обстановку и снова опустил веки. Вергов поблизости не видно, и можно надеяться, что никто из них моего пробуждения тоже не заметил. И хорошо — пусть считают, что пленник еще в отключке. А я пока ситуацию поанализирую.

Итак, что я увидел?

Вергов, повторюсь, не увидел — ни одного. Но это ничего не значит — ну, ходят где — нибудь по своим делам. Или просто спят (что даже скорее всего). Потому что увидел я горы — возвышались над лесом, освещенные нежными лучами восходящего солнца, скалистые вершины и могли они быть только предгорьями Пиреней. Что, в свою очередь, значит: верги меня всю ночь тащили, бегом, да еще и по весьма оживленным зачищенным территориям. Утомились, небось. Кстати, северная сторона Пиреней уже полвека как чисто людская территория. Теперь, видимо, нет.

Тогда и кляп вполне понятен, и мое состояние. Интересно, сколько раз за эту ночь меня по голове били, чтобы я некстати не очнулся? Наверное, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Не говоря уже об оставшейся, да. Ну ладно, с этими вопросами разобрались, уже хорошо. Что дальше? Привязан я, судя по еще сохранившимся в теле остаткам ощущений, к гладкому столбу пальма в три толщиной, а стоит этот столб на небольшой поляне под поросшим смородиновыми кустами косогором. Слева распадок неглубокий уходит мне за спину, вода негромко журчит: опять же за спиной. Логово тут у них, однозначно. Больно место подходящее, уж я-то знаю: насмотрелся. Лес, овраг, всенепременный ручеек и, по обе стороны от него — лежки. Корневища, кучей наваленные и сверху лапником прикрытые — бобровые хатки, и те со стороны аккуратней выглядят. Но, то со стороны, а внутри даже подобие уюта какого-то имеется. Сучки торчащие подровнены, щели тесом и ветками заделаны. Пол подстилкой травяной застелен, из пучков переплетенных стеблей лисохвоста, с редкими ветками полыни и мяты — чтобы блох из шерсти выгонять. Ну и запах там характерный весьма — резкий, терпкий, хоть и не сказать, что неприятный, но тревожный. Звериный.

А к чему я привязан — то столб наказаний. Стоит такой обычно где-нибудь на отшибе, но от логова недалеко. Обычно к нему щенков нашаливших привязывают. На день, на ночь, особо провинившихся — дней на три-пять. Сложно сказать, кто у кого идею стащил — в Империи похожих столбов тоже полно — столбов позора. Правда у нас, людей, суть наказания чуток отличается. Любит у нас чернь постоять вокруг позорного столба, подразнить осужденных, в лицо им поплевать, тухлыми яйцами закидать, ну и так далее — сколько у кого фантазии и подлости хватит. У вергов не так. Столб этот, который я по людской мерке «столбом позора» назвал, на их языке вообще «деревом спокойствия» называется. И в том, чтобы быть к нему привязанным, особого позора вовсе нет. А суть наказания для стоящих тут — дать успокоиться, побыть в тишине одиночества, подумать о своем поведении и о дальнейших действиях.

Вот только ко мне это не относится. То, что от Рива оставалось — к такому же столбу привязано было. И нет у меня никаких причин надеяться на иной исход для себя самого.

Если б я в сознании был, когда меня привязывали, я мог бы мышцы напрячь, а потом их расслабить и возникшей слабиной ремней воспользоваться. Верги, правда, эту хитрость отлично знают, но эти-то — новы. Могло б и получиться. Да что толку об этом думать, и, тем более, сожалеть? Что было — то было, что стало — то есть.

О том, в результате чего я в такой, прямо скажем, незавидной ситуации оказался, я стараюсь не думать. Сглупил, что тут скажешь. Сам же недавно размышлял о том, что никогда на вержью приверженность традициям рассчитывать не стоит — а сам? Спиной к поверженному противнику повернулся — и не для того, чтобы его спровоцировать — а всерьез на его порядочность рассчитывая! Даже мысли ведь не возникло! А ведь должен был догадаться, просто обязан! Ведь не одну подсказку мне Судьба-злодейка подкинула, и даже не две — подыгрывала любимчику, не иначе — а что толку? Так уж лучше об этом не думать, а то только и остается, что ругать себя ругательски, да зубами скрежетать.

Тут я шорох за спиной уловил. Тихий, на грани слышимости. Да и тот потому услыхал, что верг подходящий от меня таиться и не думал. Обошел меня, спереди вплотную подступил, лицо мое обнюхал. Ну, вот и кончилась моя игра. Я сам, к примеру, завсегда сознание потерявшего от притворяющегося таковым запросто отличу — для наблюдательного человека это несложно. Что уж о вергах говорить. Так что вздохнул я и глаза открыл.

Вот как? От неожиданности у меня даже голова меньше болеть стала. Самка, причём — та самая. Это поначалу бестии одного вида все на одно лицо… морду, то есть, выглядят. А потом подмечать начинаешь, что у них, как у людей — двоих похожих еще поискать. Так что узнал я её. Да и грудь правая у неё наискось тряпицей какой-то перехвачена, а из-под перевязи мелкие зубчики листьев зорянки высовываются. Сильно болит, наверное — так-то традиция велит им боль терпеть и на раны особого внимания не обращать. Дурная, кстати, традиция — не один верг через неё от загноившейся раны конец свой нашёл. Интересно мне, зачем она пришла? Над побежденным поиздеваться? За боль свою отомстить? Возможно, но вряд ли — не принято это у них. Они и пытать-то меня будут не по собственному желанию — чтобы жажду мести удовлетворить — а потому что долг им велит не давать злейшим врагам легкой смерти. Я сначала думал — прикрываются они только этим долгом, ну как наши экзекуторы в храмах, которые вслух все о благочестии да умерщвлении плоти, а как розги в руки возьмут — собственная плоть аж дыбом встает и слюни изо рта текут. Я одному такому челюсть набок своротил в прошлом году (уж больно гадко мне было на него смотреть), так еле потом от храмового суда отбился — до принципалов дело дошло, сам капитан меня отстаивать ходил. А вот верги и в самом деле от вида мучаемых врагов никакого удовольствия не получают, хотя мне это, честно говоря, понять трудно. Но — факт. Не в последнюю очередь по этой причине они нас редко живьем берут — хоть долг им и велит, но рвения особого в его исполнении здесь они не проявляют. Так что, скорее всего, верга просто посмотреть на меня пришла — не удивлюсь, если я первый человек, которого она вблизи видит.