Девять десятых судьбы - Вениамин Каверин

- Если вам угодно знать, - вежливо и презрительно отвечал Шахов, - то именно потому, что эти вопросы задаете мне вы.

Тарханов вздрогнул, поднял голову и невольным движением оборотился к генералу.

- Разрешите просить вас выяснить это обстоятельство, поручик, - быстро произнес генерал.

- Если вам угодно, ваше превосходительство, - вздрагивающими губами ответил Тарханов.

- А по какой причине, позвольте узнать, - надменно улыбаясь, обратился он к Шахову, - вы именно мне отвечать отказываетесь?

- А по той причине, - неторопливо ответил Шахов, - что если бы у вас было на одну сотую больше чести, чем нужно для того, чтобы защитить ваш заплеванный мундир, вы не стали бы меня допрашивать.

Тарханов встал и с грохотом отодвинул стул.

- Вы видите, ваше превосходительство...

- Продолжайте допрос, поручик.

- Я отказываюсь продолжать допрос, ваше превосходительство. Этот человек...

- Вы правы. Этот человек, несомненно, замешан в важных государственных преступлениях. Допрос его может иметь особенно важное значение. Будьте добры продолжать допрос, поручик.

Тарханов молча наклонил голову.

- Объявите ваше воинское звание, - сказал он, удерживая вздрагивающие губы и тщательно одергивая китель, - назовите отряд, в котором вы состояли, когда были взяты в плен.

Шахов следил за ним молча.

- Я должен вас предупредить, что этот допрос может совершенно изменить вашу участь. В известных случаях вы можете надеяться...

Он вдруг оборвал и откинулся на спинку стула.

Шахов с посиневшим лицом ударил кулаком по столу и беззвучным голосом закричал, бешено гримасничая ртом:

- Если вы мне скажете... еще хоть одно слово... (он задохся и перевел дыхание), я тебя...

Грубое матерное ругательство вырвалось у него.

Тарханов снова поднялся.

- Еще раз прошу вас освободить меня от...

- I should not have appointed you the examining magistrate of the court-martial*1, - сказал генерал с любопытством глядя на Шахова быстрыми, красноватыми глазами, - я полагаю, что нет необходимости впутывать меня в вашу личную жизнь, поручик! Впрочем, в чем же дело?

- Дело только за вашим распоряжением, - вздрагивающим голосом и на этот раз по-английски отвечал Тарханов, - вы можете мне поверить, ваше превосходительство, что только такими мерами... По всей строгости законов военного времени...

- Да, да, - нетерпеливо произнес генерал, - поступайте, как вам угодно...

Шахов усмехнулся; кровь отлила у него от лица, лицо обострилось, пожелтело.

- Я понимаю по-английски, - сказал он медленно, сам не зная, зачем он это говорит.

- Тем хуже для вас, - коротко произнес генерал, - в таком случае вы знаете, что вас ожидает. А теперь, поручик, - обратился он к Тарханову, - вы меня извините, у меня...

Казаки подошли к Шахову; он, не торопясь, повернулся и вышел из комнаты. Тарханов щелкнул шпорами и осторожно закрыл за собою двери.

XI

Солдат долго топтался в кухне, вытирая ноги о половик и боязливо поглядывая на маленькую женщину, одетую с ног до головы в черное, которая стояла подле него и молча ждала, когда он заговорит.

- Это вы и будете Бартошевская, - сказал он, наконец, делая ударение на о.

- Да, я.

Солдат внезапно побагровел и стащил с головы фуражку. Потом, не говоря ни слова, он растегнул пояс, сбросил шинель, обеими руками полез куда-то в штаны и с усилием вытащил кусок бумаги.

- Это вам будет?

Маленькая женщина взяла у него бумагу: на бумаге жирным шрифтом было напечатано:

...Приказываю всем начальникам и комиссарам во имя спасения родины, сохранить свои посты, как и я сохраняю свой пост верховного главнокомандующего, до изъявления воли Временного Правительства Республики. Приказ прочесть... _______________

*1 Я бы не назначил вас следователем военно-полевого суда.

Она протянула бумагу обратно.

- Ничего не понимаю.

Солдат, нахмурившись, взял было бумагу, вдруг захохотал так, что на кухонной полке задребезжала посуда, и объяснил:

- Да нет! у него наверно бумаги не было. На другой стороне писал.

На другой стороне было написано от руки:

"Вот видите ли, Галя"...

Маленькая женщина не стала читать дальше.

- Это сестре, - объяснила она и вышла.

Солдат, оставшись один, надел шинель в рукава, аккуратно затянул пояс.

На оборотной стороне военного приказа было набросано карандашом несколько строк; бумага измялась, кое-где карандаш стерся:

"Вот видите ли, Галя, я бы очень хотел, чтобы те письма, которые я писал вам и которые вы не получили, были бы все-таки прочтены вами. Они в Томске, у моего товарища, преподавателя Томского Университета Крачмарева. Он вышлет, если вы напишите ему на адрес Университета.

Вот и все. За последние дни я приучился курить, а здесь мне очень трудно достать что-нибудь; у дверей комнаты, в которой я сижу, стоят два казака, очень милые люди, которые, к сожалению, ничего не понимают в политике. Впрочем о политике мне нельзя писать, - мы что-то с вами не сошлись в этом деле".

Дальше шло несколько неразборчивых строк.

Галина достала с этажерки папиросы, дрожащий огонек спички долго тыкался туда и сюда и никак не мог выполнить свою простую задачу.

...- "Мне всегда казалось, что я окончу жизнь таким образом, но все-таки я предпочел бы получить мой свинцовый паек два года назад; тогда расстреливали целым отделением, и из двенадцати пуль по меньшей мере три попадали в сердце. Теперь сумятица, неразбериха, и все это будет гораздо проще. Ну, прощайте, дорогой друг мой.

Ваш Шахов.

P. S. Революция только начинается, я больше не увижу вас, не хочется умирать, тоска! Глупо попался".

Папироса давно была зажжена и ее, без сомнения, постигла бы участь всех ее товарок, но на этот раз в ее судьбе приняли горячее участие губы: губы никак не могли крепко взяться за мундштук.

- Кто это принес?

- Какой-то солдат. Он, кажется, ждет ответа...

Солдат на цыпочках прошел в комнату Галины, вежливо качнул головой и остановился, крепко прижимая к груди фуражку.

Галина попросила его сесть, он взялся рукой за спинку стула, но остался стоять.

- Вам сам Константин Сергеевич передал эту записку?

- Такого не знаю, - немного покраснев, отвечал солдат.

- Так кто же вам ее передал?

- Эту записку ктой-то... Ее что ли в штаб прислали. Меня товарищ Кривенко послал.

- А где он находится?

- Товарищ Кривенко стоит в Пулкове.

- Да нет, не Кривенко, а этот, от кого записка?

- Неизвестно, - немного извиняясь, сказал солдат, вытирая о шинель вспотевшие руки, - мы находимся в деревне Паюла, около Красного Села, а где он находится, ничего не могу сказать. Не знаю.

Папироса, крепко схваченная зубами, была выкурена до половины; хрупкий пепельный столбик подсыхал, шатался, но не падал.

- Так Кривенку в Пулкове искать?

- В Пулкове. Там и штаб. Там можно, конечно, узнать, только...

Он почесал голову.

- Туда всеки ехать опасно. Не то, что бои, а... а всеки путают там, то да се. Вам всеки туда ехать не годится.

Он неожиданно сунул Галине руку, надел фуражку и вышел.

Недокуренная папироса с разорванным мундштуком была брошена на пол. Минут десять Галина ходила туда и назад по комнате, потом позвала сестру.

- Маруся, я сейчас же еду.

Маленькая женщина в черном подняла на нее глаза.

- Куда?

- В Пулково, на фронт! Может-быть, что-нибудь еще удастся сделать.

--------------

Покамест сестра накладывала на заживающую рану свежую повязку, она мысленно составила себе план действий: сперва в Смольный, чтобы получить пропуск на фронт; должно быть, туда без пропуска нельзя проехать; потом в Пулково, в штаб, чтобы узнать, где находится Кривенко, оттуда на фронт, а там...

Она проговорила вслух.

- Не может же быть, чтобы уже...

- Что уже?

- Нет, ничего. Ты кончила? Вот что еще нужно сделать.

Она вытащила все папиросы и табак, который у нее был, и попросила сестру крепко увязать все это в газетную бумагу.

Та, молча, не спрашивая ни о чем, исполнила ее просьбу.

- Кажется все?

Она еще раз пересчитала все, что хотела взять с собою.

- Деньги, документы... Ах, да. Не забыть бы...

Она выдвинула ящик стола и достала маленький браунинг.

Обойма его была пуста; здоровой рукой она принялась вщелкивать в нее патроны, вынимая их из маленькой кубической коробочки.

- Теперь кажется все?

У потускневшего зеркала она надела свою черную меховую шапочку, простилась с сестрой, которая и не пыталась ее остановить, а только, не отрываясь, смотрела на нее сухими глазами, и пошла к двери.

Как раз в это время позвонили.

На пороге стоял маленький человек в длинной кавалерийской шинели. Он поднес руку к козырьку.

- Извините... Не могу ли я увидеть Бартошевскую, Галину Николаевну?

- Да, это я.

- Ах, это вы и есть!

Военный вошел в прихожую и еще раз щеголевато поклонился.

От него пахло вином; он помахивал тросточкой и заметно пошатывался.