Радужные анаграммы - Ольга Хованская

— Ничего, мы потерпим!

Реджинальд встал. Вынул из внутреннего кармана аккуратно висящего на спинке стула пиджака маленький сверток.

— Закройте дверь на ключ, Александр.

Он развернул мягкую ткань. Нашему взору предстал набор миниатюрных хирургических инструментов. В основном это были металлические литые иглы разной толщины.

— Будьте любезны, сформулируйте какую-нибудь задачу. Основное условие, — продолжал Реджинальд в ответ на наши непонимающие взгляды, — отсутствие простого аналитического решения, желательно, только численное. Но вы должны знать заранее это решение. Нечто вроде теста.

— На, — Гарольд тут же нацарапал на бумажке какую-то формулу. Он, не отрываясь, смотрел на де Краона.

Реджинальд достал носовой платок, аккуратно завернул левый манжет рубашки почти до локтя, выбрал одну из игл поменьше и уверенным движением воткнул ее в руку чуть повыше гипса. Выступила кровь.

— Десять минут, — сказал он.

— Да Вы что! — глаза Гарольд расширились, — Вы что, с ума сошли!?

— Спрашивал — так смотри. И выключите верхний свет, — властный тон Реджинальда возражений не допускал.

В приглушенном свете маленькой настольной лампочки я снова увидел то, что видел вчера.

Хотя не совсем.

На этот раз свечение было зеленоватым. Оно росло, поднималось вверх от руки Реджинальда. Похожие на туман расплывчатые образы постепенно обретали четкие границы. Я увидел, кажется, кусок карты звездного неба. Масштаб был очень большой — звезды сливались в галактики. Потом картинки стало быстро сменять друг друга. Картинка из плоской стала трехмерной, пространство жило и переливалось зеленовато-голубыми оттенками. «Это же растущие колебания в вакууме!» — подумал я.

— Вот черт, просто обалдеть можно, — восхищенно выдохнул Гарольд, внимательно рассматривая объемную пульсирующую диаграмму, — это же неустойчивые колебания в среде с отрицательным давлением! Да, аналитического решения нет, там надо слишком много параметров учитывать… а вот это область соответствует вариации параметра Хаббла!! Черт! Здесь учтена даже поправка Фишера! Фантастика!

Я смотрел на мокрый красный платок Реджинальда. Как-то тупо, отстраненно смотрел.

— Как Вы это делаете? — воскликнул Гарольд, его, казалось, не интересовало больше ничего, кроме решения, — Вы и самодействие учитываете. Нет, это просто невероятно!

Краски диаграммы постепенно блекли, приобретая красноватый оттенок. Было такое впечатление, что это кровь плавает в воздухе. Меня потихоньку начинало мутить… Кто-то там говорил о десяти минутах?

Реджинальд с усилием выдернул иглу и прижал ранку носовым платком. Кровь потекла сильнее.

— Может, спирт? — осторожно спросил я.

— М-м… разве что… внутрь, — недолго поразмыслив над соответствующим ситуации «русским ответом», сказал де Краон, — шутка, — добавил он, улыбнувшись. Улыбка была уже не такой дежурной, как обычно. Меня передернуло от этой улыбки.

Он вообще весь как-то очень оживился. Его бледные скулы заметно порозовели.

— Знаете, — Реджинальд глядел на Гарольда, — всегда трудно прервать этот процесс, чем дальше заходит дело, тем труднее.

Он с видимым наслаждением повел плечами и сделал несколько вращательных движений головой.

— Это… чертовски… затя-я-ягивает… чертовски…. Если вовремя не остановиться, то процесс может стать удивительно необратимым. Ладно, извините, — протянул Реджинальд по-английски, его глаза лихорадочно поблескивали — шоу закончено. Вопросы из зала?

— Реджинальд, — я достал телефон и протянул ему. От только что увиденного я сильно нервничал. Моя рука дрожала, и поэтому я случайно коснулся его руки. Она была холодная как… какжидкий азот. Мои пальцы как будто свело внезапной судорогой, и я крепко ухватился за его кисть.

— Спасибо. Я его искал. Что с Вами, Александр?

Мне казалось, или красный туман все еще продолжал витать в кабинете? Я поднял руку протереть глаза и вместо своей руки вдруг с ужасом увидел тонкие мальчишеские пальцы, чужие пальцы. «Oggi mi sono alzato alle sete in punto, — вдруг подумал я, не поняв ни слова, — Счастье — это искривленность, иначе экстенсор, метапространства, отделяющего узел коллинеарно интенциональных матриц от интенционального объекта, в граничных условиях, определяемых омега-корреляцией в альфа-размерном, то есть неметрическом, континууме субсольных агрегатов, называемых кереброновыми супергруппами. Это надо аккуратно перевести обратно на польский, а лучше найти в оригинале, заучить наизусть и потом сказать Ему, когда буду брать у Него автограф. Пусть распишется на последнем издании своей „Суммы Технологии“. Так, на чем я остановился? Ах да, конечно, на Волшебном Замке.

Тайна Волшебного Замка демонстрирует мои архитектурные способности в переустройстве старых, давно знакомых комнат. Самое главное — это побольше драгоценных камней, золота, тропических цветов. Тут идеи о проектировании космических станций, о красоте, чуждой несовершенному человеческому глазу, о чудовищной гармонии и хаосе иных миров. Но образы теряются в тумане, путаются друг с другом и частично исчезают. Старые образы сменяются новыми или изменяются до неузнаваемости под влиянием очередных дивных и безумных идей. И что же осталось от замка? Остался трепет перед старинными полуразрушенными зданиями. Я люблю мертвые города марсиан, перо Рея не оживило их, но показало, что смерть может быть величественнее жизни. Я говорю о смерти легко и привычно. Однако тут пошли уже слишком человеческие эмоции. О, боже! Какая бездна открывается передо мной! Мириады миров, размещенных в многоуровневой Вселенной; моя собственная классификация всех моих знаний и даже пути к достижению всего того, что пока еще для меня загадка. И это все мое! Как же сложно переводить образы в слова, неимоверно сложно. Словами я думаю отрывочно, бестолково, потому что никогда не смогу объяснить свою великую и уникальную конструкцию. Мгновение — и мой мозг как будто совершенно пуст, и все мои миры стерты временем и реальностью, и тут же я снова задыхаюсь от восторга — как многообразна жизнь и как много из ее бесконечных проявлений отпечаталось и трансформировалось в маленькой моей голове! Ибо я Бог!

Вторая тайна — это Тайна Таблицы Музыки. Опять приходится описывать все словами, будь они прокляты. Хочу быть немым и разговаривать рентгеновским излучением, тогда, по крайней мере, никто не потребует от меня красноречия. Основная идея такая: на бесконечное, гладкое, однородное, теплое серое поле наносятся бороздки, каждая из которых ассоциируется с определенной мелодией. Оно и сейчас у меня в голове, только там уже нет места для новых музыкальных произведений, далеко в бесконечность я не вижу. Раньше оно было статическим, позже — динамическим: часто употребляемые мелодии группируются к центру, к началу отсчета наблюдателя, так это, кажется, называется в физике. Никогда не смогу заниматься физикой, да и математикой тоже. Буду переводчиком, когда вырасту. Выучу итальянский, испанский, французский, японский. И, конечно же, в совершенстве русский — они так смешно ругаются… Да, остальные мелодии исчезают, как в нашем лондонском тумане, на периферии. Сейчас это поле — просто предмет интерьера в моей голове, что-то вроде фигурки из слоновой кости на каминной полке. Когда у меня будет собственный дом, семья, я обязательно поставлю в гостиной такой вот камин — камин из моих снов. Из этой Тайны — привычка моделировать свое и чужое сознание и анализировать свои и чужие поступки, отсюда же и система Уровней. Но здесь я замолкаю в злобном бессилии — мои образы не допускают больше перевода в слова. Они каменеют, как бездушные маски японского театра.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});