На тихой улице - Серафина Нова Гласс

как-то раз застукала двух подростков, которые занимались сексом в ее гостевом домике. Может, некоторые просто…

– Каким образом ты разговаривала с Донной Николс? Она живет через две улицы.

– Она пробегала мимо и поздоровалась.

Я слышу отчаяние в собственном голосе, и меня это злит.

– Вот что я думаю, – произносит он уже спокойнее. – Я не знаю, как тебе удалось это достать, но уверен, ты хотела продать травку и устроить то же, что и в прошлый раз. – Лукас ждет ответа. – За идиота меня держишь?! – орет он, и Эйвери все-таки начинает плакать.

Лукас встает и хватает меня сзади за волосы, заставляя встать, а потом толкает к лестнице в подвал.

– Пожалуй, тебе нужно немного подумать об этом в одиночестве, – хмыкает он, и я вою, цепляюсь за дверной косяк, кричу, чтобы он не оставлял меня там. В нос снова ударяют запах затхлой воды из-под швабры и всех тех часов, которые я провела взаперти в подвале, и я не могу остановить дрожь и панику.

– Пожалуйста! – молю я. – Пожалуйста, не надо! Клянусь, это не мое. Я не собираюсь… Пожалуйста!

Я рыдаю и пытаюсь оглянуться на Эйвери, которая тоже ревет. Я должна ее успокоить. Я не могу провести всю ночь в подвале.

– Прости! Пожалуйста. Да, мне дал пакетик один подросток. Я не знала, что с ним делать. Надо было выбросить… Я…

Он убирает руку с моего затылка, и я падаю на пол. Ползу к малышке и беру ее на руки. Глажу по голове и покачиваю, пока Лукас идет к раковине и высыпает содержимое пакетика в слив, а потом открывает кран, чтобы смыть.

– Больше ты в сквер не пойдешь. Думаешь, я вчера не видел, как ты устроила спектакль, разговаривая с тем парнем? Я все вижу. Вот что бывает, когда я начинаю тебе доверять. Я думал, ты сможешь выходить из дома. Я дал тебе немного свободы, решив, что ты сумеешь вести себя прилично. Я сделал это ради тебя. – Лукас понижает голос и смотрит на нас сверху вниз; его ярость сменяется разочарованием. – Черт возьми, Джорджия. Если б ты держала себя в руках, все было бы просто отлично. Прекрати постоянно все обгаживать. – Он качает головой, а потом достает из холодильника пиво, открывает крышку и идет в гостиную смотреть телевизор.

Когда я пытаюсь встать с Эйвери на руках, то не могу унять дрожь в коленях. Сажусь на кухонный стул и тихонько укачиваю ее, кажется, около часа, прежде чем дочь успокаивается и наконец засыпает. Некоторое время назад я услышала, как Лукас за моей спиной взял еще пива. Когда его шаги на секунду остановились, я подумала, что он меня ударит, но, слава богу, не с Эйвери на руках. Теперь в доме раздается только смех из телевизора, и я тихонько отношу Эйвери наверх в ее комнату, кладу в кроватку, сажусь в темноте на кресло-мешок «Губка Боб» и размышляю. Размышляю.

Этот план, как и многие другие, был прерван на корню. Я думала, если продать дурацкий пакетик за десять баксов какому-нибудь мальчишке в сквере, этого хватит на проезд в город. Три месяца назад на дне коробки в гараже я нашла старое винтажное кольцо, наверное, бабушки Лукаса – весьма удачная находка, потому что все ценное хранится в другом месте. Лукас знал о моих поисках и все предусмотрел. Абсолютно все. Я думала, что сумею выбраться в ломбард и продать кольцо. В каждой комнате дома оборудованы камеры и датчики движения, чтобы Лукас мог следить за мной весь день и, если попытаюсь сбежать, вызвать полицию, заявив, будто я хочу покалечить себя или ребенка. Но я придумала, как обмануть одну камеру. Я ждала этой возможности.

В квартале есть только одна видеокамера, у ворот. Да и то она половину времени не работает, как мне говорили. У Лукаса, конечно же, нет доступа к записям. У дверей некоторых соседей есть камеры, но они снимают лишь ограниченную зону перед домом, и у Лукаса, опять-таки, нет к ним доступа. В нашем квартале не следят за его обитателями. Наверное, богачам хочется жить в безопасности, а не под постоянным наблюдением. Здесь есть только один дом, увешанный камерами, – наш.

Поэтому моей радости не было предела, когда я поняла, что могу заморозить изображение с камеры на веранде. Камера направлена только внутрь, на веранду, а не на улицу. Соседи могли бы счесть это странным, но, видимо, никто просто не обращает внимания. Камера нужна, чтобы без ведома Лукаса я не ушла дальше веранды.

Однажды я заметила крошечный пульт, приклеенный прозрачным скотчем к боковой стороне камеры. Я смотрела на него несколько недель, прежде чем набралась смелости и просто взяла его. Лукас наверняка не наблюдает постоянно, и велика вероятность, что он не увидит, как я это делаю. Он и не увидел. Насколько я знаю, муж вообще забыл, что пульт там, и даже не подозревает, что сейчас он у меня. Так что теперь я могу заморозить изображение, пока дремлю на веранде, а Эйвери в манеже. Это даст мне всего около часа – правдоподобный промежуток времени для дневного сна – но мы сможем выскользнуть, пока он думает, будто мы спим. Если Лукас внимательно приглядится к изображению и поймет, что оно выглядит подозрительно, все пропало, но это неизбежный риск. На улице становится все холоднее, и мы не сможем долго дремать на веранде, поэтому нужно все тщательно спланировать.

Сомневаюсь, что часа хватит, чтобы сесть на автобус вместе с ребенком, но это первый проблеск надежды за много месяцев. А если я сумею найти хоть несколько сотен долларов, это станет началом… чего-то нового. Однако теперь у меня нет и этой возможности. Конечно, он видел, как пришла Кора, и слышал весь разговор. Пока она была здесь, я старалась вести себя как можно беззаботнее, но молюсь, чтобы он не начал ее преследовать. Лукас не упоминал о ее визите, а это, как я уже знаю, гораздо хуже, чем открытая ссора.

Сквозь окно детской светит луна, отбрасывая тени животных от висящих над кроваткой игрушек. Я смаргиваю слезы. Не время плакать. Пора снова придумать, как отсюда выбраться.

Я размышляю о том, что Лукас был слишком хорош, когда мы только познакомились. Это просто не могло быть правдой. Даже в тот вечер, когда все изменилось, а его глаза стали темными и пустыми, я не верила, что все эти месяцы во Франции он старался меня покорить только ради того, чтобы, как только я