На тихой улице - Серафина Нова Гласс

вверх в знак протеста, хихикая.

– Я не знаю слова.

Тогда Грант встает и протягивает мне руку. Мне кажется, он немного пьян. Я знаю его как человека, который пьет крайне редко. Пейдж не раз упоминала об этом – как он осуждает тех, кто напивается, поэтому я удивлена. Встаю и беру Гранта за руку, и он увлекает меня за собой в танце, все еще напевая песню.

Биение сердца отдается где-то в горле, а в голове гудит из-за вина. Потом мы перестаем игриво кружиться под музыку и петь и просто медленно покачиваемся, обнимая друг друга. Не знаю почему, но я кладу голову ему на плечо. Кажется, мы почти не двигаемся. Я чувствую тепло его дыхания на моей шее и стук его сердца у моей груди. И глаза жгут слезы, которые пытаются вырваться наружу, но я смаргиваю их, не понимая, откуда они берутся. Громко сглатываю комок в горле. Пора уходить.

Когда я поднимаю на него взгляд, собираясь отстраниться и сказать, что уже поздно, мы касаемся лбами. Мы стоим так вместе мгновение, а потом Грант проводит рукой по моему лицу и нежно гладит по щеке. Когда наши глаза встречаются, я удивляюсь – неужели позволю этому случиться? – но потом мы синхронно все прекращаем.

Мы не целуемся. Он опускает голову и почти с извинением сжимает мою руку. Затем притягивает меня в объятия, в которых чувствуется отчаяние. Мы молча прижимаемся друг к другу. Стоим так довольно долго. Затем, по-прежнему молча, отодвигаемся, и я иду к столику, чтобы забрать пальто и сумку. Когда я оглядываюсь у дверей, мы обмениваемся грустными улыбками. Я смотрю на зал, пустые бокалы и приглушенное освещение. Всего час назад это место было полно жизни, гвалта и смеха, а теперь остался только Грант. Я представляю, как он выключит свет, с остатками вина в бутылке поднимется по деревянной лестнице и ляжет на матрас в полном одиночестве. Сердце бешено колотится в груди.

Мне хочется пойти с ним. Как он поступит, если я брошу вещи, возьму его за руку и поведу к лестнице? Что бы сделал Грант, если б я сейчас поцеловала его и начала расстегивать пуговицы на его рубашке? Меня охватывает желание. Я уже собираюсь шагнуть к Гранту, но меня словно парализует. Открываю рот, собираясь что-то сказать, а Грант выжидающе смотрит на меня, но я не знаю, что сказать, поэтому просто взмахиваю рукой в качестве неловкого прощания и ухожу.

Когда такси довозит меня до дома, начинается дождь со снегом, и снежинки барабанят по металлу машины как пули. Я отвлекаюсь на мысли о Гранте, поэтому почти не замечаю фигуру, стоящую на другой стороне улицы, в падающем из гаража свете. Это Лукас, муж Джорджии. Он стоит сгорбившись со стаканом в руке и смотрит на косо летящий снег. Хотя силуэт в основном в тени, я вижу его лицо, когда на него попадает свет от фар, и выглядит он расстроенным. Я выхожу из машины, раскрываю зонтик, и такси уезжает. Задерживаюсь на мгновение, прежде чем забежать в дом, не зная, стоит ли сказать что-нибудь. Я неуверенно машу рукой, но Лукас не машет в ответ. Даже не шевелится. Затем дверь гаража медленно закрывается перед ним, и в поле зрения остаются только его ноги, а затем только темнота, когда внутри гаснет свет.

8

Джорджия

В субботу вечером я стою у раковины, чищу картошку и бросаю кожуру в мусорное ведро. Приближается ноябрь, темнеет рано, и еще до ужина начинаются сумерки. Из-за коротких дней жизнь в этом доме душит еще больше.

Эйвери сидит на высоком стульчике и играет с собственными кулачками, измазанными в яблочном пюре. Лукас входит через боковую дверь и останавливается, чтобы стряхнуть грязь с ботинок на придверный коврик.

– Ну вот, мои девочки, – говорит он, снимая пальто, и тут же наклоняется к Эйвери. – Ага, жареная картошка! Чем сегодня занимались? – игриво спрашивает он, и дочь повизгивает, сжимая и разжимая перед ним измазанные кулачки.

Ущипнув ее за животик и несколько раз чмокнув в голову, Лукас подходит ко мне и целует в щеку.

– Прости, до ужина мне нужно сделать пару звонков. Максимум минут двадцать, – произносит он, ослабляя галстук, и идет к себе в кабинет.

– Да, конечно, – рассеянно отзываюсь я, потому что вижу в окно Кору.

Она выглядит роскошно в синем бархатном платье и жакете, в которых собирается на благотворительный прием. Я слышала, как она говорила о шикарном ужине. При мысли об этом как будто крошечные пальчики постукивают по моему позвоночнику. Я вытираю руки кухонным полотенцем, откидываю голову назад и делаю глубокий вдох, а потом резко выдыхаю. Желание сидеть за столом в ресторане среди друзей, с мартини и живой музыкой – такая мелочь, но порой я чувствую, что от отсутствия таких мелочей могу погибнуть.

Лукаса нет дольше двадцати минут. Когда он наконец приходит, я ставлю на стол две тарелки с лососем и запеченной картошкой. Эйвери сидит на расстеленном на полу пледе рядом с моим стулом и играет, пытается засунуть треугольники и круги не в те отверстия на доске.

Я спрашиваю мужа, как прошел день, хотя выглядит он рассеянным. Мне всегда интересно послушать о его делах – истории об убийствах и вооруженных ограблениях так захватывают. Однако сейчас Лукас ничего не рассказывает, и я чувствую: что-то не так. Доев, он отодвигает тарелку и с улыбкой откидывается назад. Мое сердце замирает. Он вытаскивает из кармана пакетик с травкой и бросает на стол.

– Откуда это взялось? – сурово спрашивает Лукас.

Я чувствую, как с лица отливает кровь. Опускаю руку, глажу Эйвери по голове и притворяюсь дурочкой:

– Понятия не имею.

– Это было в сарае. Очень плохо спрятано, надо сказать.

– Что ты делал в сарае? – смущенно спрашиваю я.

Я-то думала, это идеальное место, потому что он никогда туда не заходит.

– Не спрашивай, почему я зашел в собственный сарай! – орет он, брызжа слюной и ударяя кулаком по столу.

– Почему ты решил, что это мое? Откуда я могла это взять?

– Отличный вопрос. Возможно, из наркоманского сквера, куда ты вечно таскаешь Эйвери, – ревет Лукас.

– Но это же… Зачем мне покупать травку? Да и откуда у меня деньги? Это… Нет… Это…

– Хороший вопрос. Отличный вопрос! – вопит он.

Я вижу, что Эйвери вот-вот расплачется, но знаю, что не стоит просить его понизить голос.

– Клянусь, Лукас. Слушай, все тамошние подростки… Может, они… Донна Николс сказала, что