Волшебный фонарь Сальвадора Дали - Мария Спасская

– Забавное совпадение. Я тоже из России, и меня тоже зовут Гала. Как странно. Эту игрушку я видела раньше. Здесь есть пластина с отверстием. Хотите, я расскажу вам, откуда она взялась?

Гала крутанула барабан, и побежали по снежной равнине быстроногие кони, унося от волка румяную русскую девочку, закутанную в меха.

– Вы гениальный художник, маленький Дали, – продолжила жена Элюара, глядя на вращение барабана. – И справедливо жаждете славы, изо всех сил пытаясь привлечь к себе внимание толпы. Но робость мешает вам быть самим собой. Не бойтесь этого! Отпустите себя на волю, доверившись своей Градиве! Я вижу, вы почитаете Фрейда. Венский врач лично знал того, кто создал этот фонарь. Тот человек был серьезно болен. И гениален. Как и вы. Он делал механических людей. И у него была женщина. Даже не женщина. Ангел. И для нее он сделал этот «волшебный фонарь», это она изображена в санях. Гений страстно любил своего Ангела и очень боялся потерять. Боялся настолько, что почувствовал, как погружается в сумрак безумия, и обратился за помощью к доктору Фрейду.

Стоя напротив этой чужой, незнакомой женщины, художник внимательно слушал историю безумного русского гения и ловил себя на мысли, что странным образом перед ним уже не жена Элюара, а его подружка Гала.

– Фрейд рассказал русскому гению о Градиве, посоветовав всегда носить с собой вещь, напоминающую о возлюбленной. Безумный русский гений вынул из фонаря две пластины, одну взял себе, другую отдал Ангелу. Вот та, с дырой, пластина Ангела. Ее убили, прострелив вместе с сердцем и деревяшку от «волшебного фонаря». Несмотря на обещания Фрейда, Градива не смогла вывести своего гения к свету, ибо сама навеки погрузилась во тьму. Если бы не смерть Ангела, все было бы хорошо.

Слушая журчание ее слегка приглушенного голоса, художник ощущал в своих руках ее ладонь и понимал: да, это Галючка обрела плоть и кровь, чтобы помочь ему не заблудиться в жизни. Чтобы взять его за руку и твердым шагом повести за собой.

– Градива, – любуясь внезапно заворожившим его лицом, показавшимся лишь в первый момент некрасивым, прошептал Дали. – Я знаю, я читал очерк Фрейда «Бред и сны в «Градиве» Йенсена». Все верно. Ты моя Градива. Моя муза. Мой Ангел. Ты выведешь меня из тьмы.

– Я пришла, чтобы помочь вам. Вы не должны ничего бояться, маленький Дали. Я излечу вас от всех на свете фобий. Доверьтесь мне, и я не позволю вам упасть в пропасть безумия. Я тоже доверяюсь вам. Я знаю, что вы никогда не причините мне вреда. Ведь только я могу сделать вас счастливым. Вы любите писать картины?

– Больше всего на свете!

– Так пишите – и будьте сами собой! Все остальное сделаю я!

Дали вдруг отпустил ее руку, порывисто шагнул к волшебному фонарю и вынул из него две пластины. Одну, с дырой, взял себе, сняв с ноги полосатый носок и спрятав в него свое сокровище, а вторую протянул жене Элюара.

– Я никогда – ты слышишь, никогда – не сделаю тебе больно, – с жаром воскликнул художник, вкладывая деревянную пластину в руку женщины. – Обещаю тебе, Гала!

Этот вечер стал для каталонца судьбоносным. Сальвадор Фелипе Хасинто Дали спустился вниз из мастерской совсем другим человеком. Теперь художник был не один на один со своими демонами. Между ним и его паранойей щитом встала Гала. Реальная Гала, а не придуманная им Галючка. Живая Гала из плоти и крови учила его искусству любви, учила бережно и настойчиво, как терпеливая наставница отстающего ученика. Дали с трудом преодолевал свои страхи перед женским телом, явленным не на картинах старых мастеров, а раскинувшимся на постели в ожидании ласки тех мест, прикоснуться к которым самостоятельно он не решился бы ни за что на свете. Интимная близость давалась художнику с невероятным трудом, вызывая почти физические страдания, и Гала не испытывала рядом с ним ничего, кроме брезгливой жалости, но ради своей цели была готова на все.

Окружающие не могли не замечать, что отношения этой пары отмечены болезненной необычностью и явными психопатическими симптомами. Гала позволяла Дали делать с собой все, что он захочет, но с одним-единственным условием – не причинять увечий. Манипуляция жены Элюара отлично удалась. Она стала жизненно необходима художнику. Отпущенные на свободу, на Сальвадора Фелипе с новой силой нахлынули головокружения и видения. На экскурсиях по скалам бухты Креус он безжалостно требовал, чтобы Гала карабкалась вместе с ним по самым опасным и высоким уступам.

При этом художник испытывал невероятное желание столкнуть спутницу в пропасть, как это случалось с ним в детстве, когда он гулял по горам со своими немногочисленными подругами и друзьями, но Гала, властно глядя на него и давая понять, что целиком и полностью находится в его руках, но доверяет ему и потому не боится, удерживала его от этого шага. Мысль, что только эта женщина способна сделать его счастливым, останавливала занесенную для удара руку, и он торопился в студию, чтобы выплеснуть на полотно переполнявшие его эмоции.

Погруженный в сложные взаимоотношения с Галой, Дали совершенно забыл про Бунюэля.

Луис же бесился от ярости, не зная, как приступить к обсуждению сценария. Заказчики выдали на съемки деньги и ждали результата. Виконт Шарль де Ноай желал увидеть полнометражный фильм, который стал бы чем-то вроде продолжения «Андалузского пса». Предполагалось, что вестники независимости от моральных устоев – сюрреалисты – и дальше продолжат отстаивать право человечества на свободное выражение сексуальных инстинктов в противовес замшелым ценностям буржуазного общества, коими являются Церковь, Семья и Отечество.

Основой для фильма должна была послужить рукопись маркиза де Сада «Сто двадцать дней Содома», которую готова была предоставить в полное распоряжение кинематографистов супруга виконта. Виконтесса Мари-Лор де Ноай была правнучкой одиозного маркиза и рассчитывала на выходе получить шедевр, который бы не хуже «Андалузского пса» встряхнул буржуазную публику. Но деньги, отпущенные на съемки, таяли, как снег Альпийских вершин на припекающем солнце, а работа над сценарием до сих пор еще так и не началась.

Дали и слышать не хотел ни о каких делах и ни на шаг не отходил от своей пассии. Чтобы не мешать любовникам, предусмотрительный Элюар, блюдя свои интересы, поспешно отбыл в Париж, и художник, лишившись последнего сдерживающего фактора, не мог ни о чем больше думать, кроме своей обожаемой Галы. Он говорил, как Гала, слово в слово повторяя все ее высказывания. Думал, как Гала. Жил одной Галой. Понимая, что в такой обстановке от приятеля ничего не добьешься, Луис Бунюэль предпринял неудачную попытку разделаться с проклятой русской на пляже, после чего уехал домой.

Вскоре из Кадакеса отбыла и Гала, увозя с собой «Мрачную игру» и некоторые другие картины Дали. А также деревянную пластинку из «волшебного фонаря», собственноручно вынутую каталонцем из игрушки и переданную Гале Элюар как залог их любви. Свою пластинку, пробитую картечью, художник в разлуке хранил так бережно, точно от этого зависела его жизнь.

Новосибирск, 2002 год

Перевод продвигался с трудом. Французская поэзия требовала полной самоотдачи, но сосредоточиться не получалось. Заказ от издательства поступил большой, и провалить его было немыслимо. Леонид перечитал подстрочник и остался недоволен. Плоско, грубо и некрасиво. Но, как говорил иудейский мудрец Моисей Сафир, перевод – как жена. Если красив, то неверен. Если верен – некрасив. Так и просились в текст поэтические метафоры и аналогии, навеянные сюжетом, но было боязно наврать. Поэтому здесь же, рядом с листами переведенного текста, приютился сдвинутый в сторону листок для его собственных стихов, которые выплескивались из переводчика, помимо воли, и которые жалко было терять.

Леонид устремил глаза на литую бронзовую лошадь, служившую одновременно украшением рабочего стола и подставкой для книг, закусил губу и закрыл ладонями уши – шум стоял невероятный, ибо за стеной жена укладывала дочь. Несмотря на толстые кирпичные стены их сталинской шестиэтажки в самом центре Новосибирска, из соседней комнаты громогласно раздавались полувоенные команды рассерженной Анастасии и выкрики капризничающей девочки. Леонид сжался в комок – он знал, что вскоре вспышка гнева перекинутся на него. И точно – через секунду послышался удар в стену и пронзительный вопль супруги:

– Леня! Леони-ид! Черт бы тебя подрал! Иди уже сюда!

– Да, да, иду! – вставая со стула и поддергивая сползшие под рыхлый живот спортивные штаны, откликнулся переводчик.

В подтверждение своей занятости он сгреб в охапку бумаги, выбрался из-за стола и устремился в широкий светлый коридор, где и столкнулся с разъяренной женой.