Революция 2. Начало - Александр Сальников

После его пламенной речи дело сдвинулось. Туземцы наперебой стали жаловаться на тяжелую жизнь. На военные поборы и взяточничество. На недостаток пригодных земель. Жалоб было столько, что Скорый тут же попросил нести чернила с бумагой и организовал их запись. Обучение в медресе и мактабах проводить по шариату. Народных судей подчинить Духовному собранию. Тела убитых не вскрывать. Всякие книги печатать мусульманским шрифтом. Всю полицию назначить из мусульман. И конечно же — вернуть землю и не забирать сыновей, отцов и братьев на войну с «Германом». В три пера ложились на хлопковые листы жалобы и просьбы к белому царю.

Керенский сиял как новый пятак и потирал руки.

— Уважаемые, я постараюсь устроить для вас все, о чем вы просили! — тряся в воздухе пачкой исписанных листов, сказал он в завершение собрания. — Все вы должны знать: теперь в России повсеместно беспорядки, вызываемые неправильными действиями правительства! Я убежден, по окончании войны в России обязательно вспыхнет революция, которая низвергнет существующую власть и заменит ее новой, лучшей властью, построенной исключительно на выборных началах!

Рождественский внимательно слушал Чокаева. Переводчик исправно повторял слова Скорого на тюркском.

Тем же вечером к депутации приставили двух полицейских. А на следующий день Александру Федоровичу вручили телеграмму от генерал-губернатора. Куропаткин настоятельно советовал ему воздержаться при дальнейшем общении с местным населением от всяких разговоров на общеполитические темы. Керенский лишь картинно складывал ироничные гримасы и назначал все новые встречи: с беднотой и священниками, с торговцами рисом и хозяевами маслобоен, с интеллигенцией и владельцами хлопкоочистительных заводов. Молва о столичных заступниках покатилась по Ферганской долине.

На вокзале в Коканде их уже не просто встречали, их — приветствовали. Не обошлось и без репортеров: Скорый долго позировал, улыбаясь в объективы трехногих фотоаппаратов. Депутацию разместили в гостинице с вычурным для Коканда названием «Лондон». Представители татарской и русской общественности хотели даже закатить в честь гостей банкет, но администрация гостиницы воспротивилась. Рождественский сначала решил, что из опасения прогневать властей, но уже потом, увидев обшарпанное здание, понял — из боязни позора на всю страну.

Банкет в честь депутации все-таки состоялся. Правда, через четыре дня и уже в Ташкенте. Политическая и торговая элита города расстаралась на славу. Просторный зал имения одного из фабрикантов вместил более ста человек. Пышное застолье завершилось балом и салютом.

Керенский был в центре внимания. Первый тост на правах почетного гостя доверили ему. Подняв за тонкую ножку бокал шампанского, он поблагодарил собравшихся за радушный прием и заверил, что по возвращении в Петроград выступит с объективным и всеобъемлющим докладом о ситуации в Туркестане.

Весь следующий день они провели в Ташкентской городской Думе. Туземные депутаты приходили засвидетельствовать почтение и порассуждать о будущем страны. Все их визиты сводились к нехитрым просьбам — лоббировать представительство Туркестанского края в Думе следующего созыва и поспособствовать их переезду в Петроград.

Работа комиссии подходила к концу. Угомонившийся наконец-то Скорый вернулся в дом брата до ужина. Рождественский поднялся к себе в мезонин, скинул ненавистные ботинки и с наслаждением завалился на кровать.

В такт гудящему телу гудели в голове мысли. Подполковник думал о том, что это путешествие изменило его отношение к Керенскому. Фотография и сухие строчки досье из папки с завязочками превратились в живого человека. Крамольного, но искренне верящего в свое дело. Человека, достойного уважения.

Думал Рождественский и о подушке в поезде на Джизак. О том, как придется докладывать о «не проявленной должной настойчивости в порученной ему миссии». О том, что последует за этим докладом.

О том, сумел бы он положить эту подушку на лицо Скорому, окажись снова в том душном купе, думать подполковнику не хотелось.

Ход его мыслей прервал едва различимый в будничных звуках дома скрип калитки. Рождественский вскочил с кровати, бросился к окну и увидел, как Александр Федорович, помахав кому-то из домашних, засеменил вверх по переулку.

На бегу надевая пиджак, Рождественский кинулся к выходу.

— Папирос забыл купить, — едва не налетев в дверях на хозяйку, пробормотал он и быстрым шагом пересек сад.

Скорого не зря так прозвали в Охранном отделении. Двигался он стремительно, будто поезд, едва ли не на полусогнутых ногах. Со стороны это смотрелось забавно, но филерам приходилось не до смеха — для слежки за Керенским нужно было обладать недюжинной прытью. Рождественский ощутил это на своей шкуре. Нагнать Скорого он сумел только на улице Боткина. Держась на должном расстоянии, подполковник перевел дух.

Керенский перешел на другую сторону улицы и направился к кладбищенской ограде. Пройдя ворота, Скорый двинулся по главной аллее в направлении храма. Заходящее солнце отражалось от золотых маковок и напоминало о смирении и тщетности всего сущего.

Рождественскому стало не по себе. Перехватило дыхание. Словно он и впрямь облачился в тесное и постыдное «гороховое пальто».

Тем временем Скорый свернул с главной аллеи направо и медленно, словно боясь что-то пропустить, двинулся среди могил.

Подполковник добавил ходу. Проскочив церковные ворота, он, срываясь на бег, метнулся к дальней калитке. Тропинка за ней вывела к арыку. Стараясь не потерять из виду широкополую шляпу Керенского среди памятников и крестов, подполковник шел вдоль канала. Тишину кладбища нарушали лишь его тихие шаги да журчащая вода.

Слева ударил церковный колокол. Небо над храмом тут же наполнилось каркающим вороньем. Рождественский вздрогнул и перекрестился, на мгновение выпуская Скорого из вида.

Мгновения хватило. Шляпа исчезла.

Подполковник вытянул шею. Закрутил головой. Керенского не было видно.

Рождественский выругался сквозь зубы и медленно начал пробираться туда, где видел его в последний раз.

Солнце почти скрылось за горизонтом. На кладбище опустились серые тени. Все сделалось зыбким и призрачным. Подполковник отчего-то вдруг вспомнил, что в спешке не захватил с собою оружия.

Вдруг впереди послышалось неясное бормотание. Он осторожно выглянул из-за надгробия и увидел Скорого. Тот стоял, опустив непокрытую голову, подле массивного двухметрового креста черного мрамора.

— Кланяйся родителям, — разобрал Рождественский его бормотание. — Передай, мы их помним и любим.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});