Революция 2. Начало - Александр Сальников

— Какой же я был бы дядя из столицы, если бы приехал без куквы? — расхохотался он, присел над саквояжем и выудил из него коробку, перевязанную розовым бантом. — Держи!

— Так, все подарки после обеда, — строго сказал Федор Федорович и обратился к подполковнику: — Вам постелют наверху. Там тесновато, конечно, но очень мило. Нина Алексеевна? — посмотрел он на жену. Та понимающе кивнула. — И проси поскорее подавать к столу — наши гости, должно быть, проголодались в пути. Идемте, капитан, я покажу, где у нас летний душ.

Через час вымывшийся и посвежевший Рождественский наслаждался сочной бараниной с рисом.

— Мы тут на станции известия о Степном крае слышали. — Скорый пригубил холодного компота из стакана. — Крайне тревожные.

— Это ужас, что творится, — кивнул Федор Федорович. — В Семиречье настоящая война разгорелась. А третьего дня на службу сводка пришла. В селе Беловодском двести арестованных киргизов убили.

— То есть как? — перестал жевать Керенский.

— Пишут, что при попытке к бегству. Но я думаю, самосуд случился. Уж сильно туземцы зверствуют. — Федор Федорович вилкой гонял рис по тарелке. — А еще в Пишкеке полиция с казаками поубивали больше сотни.

— Нападавших?

— Пленных, — помотал головой брат. — Уложили лицом вниз на главной площади и покололи штыками.

— Да это ж ни в какие ворота! — вспыхнул Скорый. — Что за самоуправство! А власти что делают?

— Думают начальство мое туда отправить, для выяснения. Когда все поуляжется. Там ведь натуральная война идет, Саша. У киргизов армия собралась. Пять тысяч человек осаждают Токмак.

— Ты съезди с ним туда, Федя, — попросил Александр. — Мне знать нужно, что там было. Всю правду знать. Это, конечно, чудовищно…

В столовой повисло молчание.

— Времена тяжелые нынче, тут вы правы, — нарушила ее Нина Алексеевна. Ей явно не нравилась выбранная для разговора мужчинами тема. — Край такой благословенный был, а теперь и тут голод. Нищих стало полно, босоты. Цены за год взлетели, боже ж мой! На муку и рис — вдвое, на сахар и сало — аж в три раза. Мясо вон, — она ткнула вилкой в баранину, — уже двенадцать рублей пуд. Яблоки и те — шесть.

— Скоро будем машхудру кушать, — улыбнулся Федор Федорович и перевел разговор на дела: — А какие у вас планы, господа?

— Думаю сначала навестить Мухамедьярова, — Керенский так и не смог вспомнить, как зовут гласного Ташкентской городской думы, — разузнать о моих коллегах. А потом к Куропаткину наведаться.

— А вот это навряд ли выйдет. — Брат отодвинул тарелку. — Генерал-губернатор намедни отправился в Джизак. Карать и миловать.

— Бунт подавлен? — встрял в разговор Рождественский.

Младший Керенский вытер губы салфеткой и вздохнул:

— Старую часть города войска с землей сравняли. После артобстрела у сартов начисто пропало желание бунтовать.

— Ну, раз так, — допил компот Скорый, — поедем для начала туда. Пообщаемся с туземцами. Я думаю, им будет, что нам рассказать.

Едва спала полуденная жара, они устремились на пыльные улицы Ташкента.

Шли пешком. Скорый, то и дело показывая Рождественскому на дома, сады и памятники, сыпал рассказами из истории города и своей юности. Закончил он импровизированную экскурсию только у здания Ташкентской городской думы.

Отысканный товарищ думского гласного настороженно осмотрел гостей и холодно заявил, что самого господина Мухамедьярова нет. Шакир Зарифович отбыл с петроградским депутатом Тевкелевым в Джизак.

Керенский и правда хорошо знал повадки туземцев. Предъявленная бумага и прозвучавшая едва ли не титулом должность «глава депутации» сделали чудеса. Товарищ гласного расплылся в улыбке и стал многословно, как принято на Востоке, извиняться. На столе, словно по мановению волшебной палочки, появился чай и сладости.

Прихлебывая из пиалы, Александр Федорович завел неспешную беседу. Рождественский потихоньку улыбался в усы. Из депутата вышел бы отличный дознаватель. Вид у него был важный и весьма знающий. Эта манера в разговоре позволяла Скорому выдавать за непреложную истину любую случайно услышанную новость. Проникшийся уважением к столь осведомленному в туркестанских делах столичному гостю, товарищ городского гласного к концу беседы говорил уже без опаски и выболтал все, что знал.

Весь следующий день глава думской комиссии и подполковник провели в приемной генерала Ерофеева. Начальник канцелярии трижды подходил к Керенскому и разводил руками. Помощник губернатора Туркестанского края проводил совещание за совещанием, беспрерывно встречался с просителями и докладчиками, и все их прошения и доклады не терпели отлагательств. Аудиенция переносилась раз за разом.

Рождественский видел, как в Скором, будто молнии в грозовой туче, начинает собираться раздражение.

Часов около пяти пополудни одетый в мундир клерк развел руками в четвертый раз и предложил господам из Петрограда зайти завтра. До встречи с ними Алексей Николаевич так и не снизошел.

Керенский был в бешенстве. Вытребовав в вестибюле губернаторской резиденции телефон, он схватил трубку, едва не оборвав провод, и позвонил в городскую думу. В двух емких фразах он сообщил, что выезжает первым же поездом в Джизак, и настоятельно попросил организовать ему там встречу.

Пулей вылетев на улицу, Скорый свистнул двуколку. Безрессорная повозка тряслась по булыжнику главной улицы. Морщась на каждой кочке, Александр Федорович отчаянно жестикулировал и высказывал все, что думает о провинциальных бюрократах. Подполковник одобряюще кивал. Он пытался держать бодрый вид, но был вымотан за эти два дня больше, чем за всю поездку. Ташкент выжимал из него силы каплю за каплей, будто пот. Скорый же походил на динамо-машинку. Оставалось лишь поражаться, сколько энергии таится в этом болезненном на вид человеке.

Забежав домой за багажом, они на той же двуколке помчались к вокзалу. Выплеснув остатки гнева, Скорый всю дорогу молчал.

Едва Рождественский переступил порог купе, как сразу почувствовал себя в финской бане. Нагретый за день вагон доконал Скорого. А быть может, вместе с гневом его оставили и последние силы. Керенский позеленел лицом и метнулся в уборную. Его мутило.

Вернулся он серый, шатающийся и потный. Медленно стянул липнущую к телу рубашку. Лег навзничь и накрылся мокрым полотенцем.

Подполковник смотрел на свое отражение в потемневшем окне. В стук разрезающего Туркестан поезда вплетался натужный сип попутчика. Он лежал под просохшим уже полотенцем в той же позе, не шевелясь, будто покойник. Казалось, только это прерывистое, рыбье дыхание удерживает Скорого среди живых.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});