Поп Чира и поп Спира - Стеван Сремац

— С большим удовольствием! Целую ручки! — сказал Пера и, поцеловав ей руку, ушёл.

Но и на следующий день было не лучше. Снова вынесли веялку, и работа закипела в самое подходящее для прогулки время. Повторилось это и через день и надоело не только «флиртовавшей» Меланье, но и всем соседям, даже бабке Тине, которая флиртовала лет пятьдесят тому назад. Прогулки были оставлены на целую неделю, и в доме попа Чиры метали громы и молнии на голову госпожи Сиды. Матушка Перса ходила зелёная от злости и с нетерпением ждала возвращения супруга, чтобы пожаловаться ему, так как лично она не желала, по её словам, «иметь дело с необразованными женщинами»; но не менее зелёная ходила в то же время и матушка Сида, потому что никто из дома отца Чиры не протестовал, а прошла уже целая неделя!!

Глава десятая,

в которой мы возвратимся на несколько недель назад. Когда читатели её прочтут, сразу всё станет ясным, и они, конечно, воскликнут: «Ай да Юла!», — ибо поведение Юлы станет понятным, и они признают, сколь метка исправедлива всем известная пословица: «В тихом омуте черти водятся!»

Знаю, что многие читатели (даже не будучи критиками), читая предшествующую главу, с сомнением покачивали головами, потому что им казалось странным и невероятным, что Юла так легко могла утешиться, в то время как её мать всё ещё бесновалась из-за Меланьиного успеха. Они упрекнут автора в том, что он плохо знает людей, а особенно женщин; если же среди читателей найдётся ещё и критик, он обязательно добавит: всё дальнейшее поведение Юлы мотивировано неубедительно. Разве может, скажут они, столь юная девушка (кстати, сколько было лет Юле и Меланье, автору так и не удалось установить), быть таким камнем, быть столь равнодушной к ласковым речам красивого, приятного, образованного человека да ещё с таким безразличием отнестись к тому, что у неё, можно сказать, из-под носа утащили жениха?! Это правда! Сущая правда! Но правда и то, что многое в этом многогранном мире невозможно объяснить — а всё же оно существует. Однако автор всё же постарается осветить вопрос со всех сторон, чтобы всё у него было мотивировано и ясно. Всякой всячины будет вдоволь, целый короб!

Прежде всего Юла никогда не была «каменной». Такая пышная и здоровая, она была не лишена чувств, и кровь порой струилась у неё по жилам более бурно, сердце билось сильнее, щеки пылали жаром, который приходят в жизни только раз, с тем чтобы никогда больше не возвращаться; а мысли её с некоторых пор всё чаще уносились далеко от дома и уже несколько недель были заняты милым и дорогим предметом. Но это была ещё великая тайна. О ней мало кто знал: они двое, молодые, старуха тётка и тот, кому ведомы все дела людские.

Большой огород отца Спиры упирался в огород тётки Макры, которую всё село величало тёткой, хотя в действительности она приходилась тёткой только хирургу Шаце. А он хоть и звался хирургом, но пока это было только его мечтой, потому что на самом деле он служил простым подмастерьем парикмахера. Но ведь чего нет, то может случиться, говорят умные люди, а тем более с нашим Шацей, так как Шацу с юных лет определили к медицине, почему и отдали в гимназию; но уже из четвёртого, «латинского», класса его выгнали в некотором роде за атеизм; после этого ничего другого не оставалось, как отдать его, серба и сына сербского газды[58], в парикмахеры. А раз автор уже назвал его профессию, не приходится добавлять, что юноша был красив лицом, нежного строения, мягкого нрава и с поэтическими наклонностями, одним словом — натура утончённого склада. Излишне также говорить, что одевался он изысканно, причёсывался по последней моде, был обходителен и пользовался успехом у женщин. Стоит ему показаться на улице, распространяя вокруг благоухание мыла и помады, как тотчас зашлёпает ногами к калитке какая-нибудь босоножка, выбрав именно эту минуту, чтобы окликнуть соседку напротив и хотя бы так дать знать ему о своём присутствии и проводить его глазами. Конечно, крестьянским парням это не по вкусу, и они выжидали подходящего случая, чтобы так или иначе с ним расквитаться. Но, не тяготея к геройским подвигам и зная мужицкую грубость, Шаца старался не дать им серьёзного повода для рукоприкладства. Многие девицы были воспеты вместе с Шацей в частушках, а потом избиты дома или наоборот, — то есть сначала избиты, а потом уже воспеты в песне, что, впрочем, одно и то же.

Но к делу. Итак, у хирурга Шацы была тётка, огород которой граничил с огородом попа Спиры, упирался в него. Читатели, которым приходится бриться, знают, что парикмахерские даже в городе, не говоря уж о селе, работают не каждый день, а преимущественно по субботам и воскресеньям. Все прочие дни недели подмастерье Шаца занимался другими делами: играл на тамбуре, переписывал песенник, ходил, накопав червей, удить рыбу (осенью же ловил щеглов) или, наконец, отправлялся к тётке Макре. Именно тут в один прекрасный день ему посчастливилось услышать и увидеть сквозь забор Юлу, которая, раскрасневшись, полола в огороде и пела. Так сегодня, так завтра — в конце концов он до того привык, что ему и день не в день, если хоть ненадолго не заглянет к тётке Макре или не застанет в огороде Юлу, не увидит её и не услышит. Редко случалось, чтобы он не пришёл; принесёт подсолнечного масла и с полдюжины бритв, сядет в огороде, точит бритвы и мурлычет себе под нос, иногда прихватит тамбур и, когда Юла запоёт, аккомпанирует ей на тамбуре. Поначалу Юла стеснялась, даже чуточку сердилась: ей казалось, что Шаца держит себя слишком вольно. «С какой это стати?!» — возмущалась Юла про себя. Но, придя на другой день и не услышав аккомпанемента, она тотчас убеждалась, что вчера просто была не в духе, ибо почему бы в конце концов не петь парню у себя в огороде под свой тамбур! Сегодня она ничуть бы не рассердилась. Конечно, ей всё это ни к чему, но сердиться бы она не стала. Так раздумывала Юла, работая мотыжкой, которую сделал ей по заказу отца кузнец Орестий, — работала и размышляла. Вдруг ей показалось, будто хлопнула калитка. Прислушалась — ни звука. Она положила мотыгу, подошла к забору и заглянула в щёлку. Никого нет, значит показалось. А как бы хотелось послушать тамбур, такое уж сегодня настроение! Ещё раз заглянула в соседний огород: тишина, ни души. Чуть-чуть дует ветерок, должно быть он и хлопнул калиткой. Покачиваются виноградные листья, деревья, цветы…

— Боже мой, точно живые! — шепчет Юла и с ласковой улыбкой смотрит, как раскланиваются аистник с розой, — всё ближе, ближе и, наконец, падают друг другу в объятия и целуются. Потом вырвутся из объятий и стоят, притихнув, на своих местах, словно прислушиваясь, не подсматривает ли кто за ними, и опять потихоньку склоняются друг к другу в объятия и целуются. «О-о!» — удивляется Юла.

Ещё через день Юла пришла в огород после обеда, принялась полоть и, по обыкновению, запела. Песня полилась благодаря какому-то особому настроению, которое порождается молодостью и здоровьем, а вовсе не любовью, потому что Юла не была ещё влюблена (хоть это и десятая глава повести). Она ещё ни о ком не думала, ни о ком не мечтала ни днём, ни ночью; любила только своих цыплят да гусят, свою Милку, которую подарил ей отец ещё тёлкой, — и Юла опускала крейцеры и сексеры, вырученные от продажи молока, в свою глиняную копилку. И всё же ей было очень приятно, когда из огорода бабушки Макры послышался тамбур! До того хорошо, до того весело было полоть огород, что вместе с травой она выполола весь укроп, так что на следующий день пришлось для огуречного рассола занимать укроп у соседей и несправедливо обвинить раклинскую детвору, опустошавшую все соседские огороды. А день спустя Юла уже настолько осмелела, что затянула только что сыгранную на тамбуре песню. Ах, как обрадовался Шаца, услыхав, что в соседнем огороде откликаются на его песню. И только она закончила, заиграл и запел Шаца:

Чья там, чья ограда?Чьи там, чьи воротца?Чья в окне отрада,Чья любовь смеётся? 

 Прошло совсем немного времени — меньше, чем нужно, чтобы толком прочитать «Отче наш», как из огорода попа Спиры послышалась сначала (очевидно, только для приличия) старинная песня «Ах вы, тёмные лужки, бережки, расскажите мне, бедняжечке», а следом за ней, словно перепев на клиросах, послышался второй куплет той самой песни, которую раньше затянул Шаца:

Мамина ограда!Мамины воротца!А моя отрадаТам, в окне, смеётся! 

 Это был как бы ответ на заданный им вопрос, по крайней мере так понял Шаца, изучивший, как уже говорилось, все лабиринты женского лукавства.

Предоставляем теперь читателям, полагаясь на их фантазию, вообразить себе (если им приходилось хоть раз в жизни заводить роман подобным образом — через заборы и плетни), что испытывали Шаца с Юлой в ту минуту, потому что описать такое невозможно, это необходимо пережить и прочувствовать, чтобы, потом вспоминать всю жизнь. Радостно было обоим, и ему и ей. «Ясно, — думал каждый из них, — это обо мне». Шаца радовался потому, что точно знал: это поёт не госпожа Сида; а Юла тоже радовалась, потому что была уверена: на тамбуре играет не старая тетка Макра.