Берлинский фокус - Лиза Уэлш

Я проснулся от света. Обжигающий кокаиново-белый свет раскрыл мои веки и тут же заставил захлопнуть. В сиянии стоял человек.

– Поднимайся, тут нельзя спать. – Голос его звучал сурово, но с усталой формальностью, так что суровость казалась наигранной.

Я отшатнулся, закрывая лицо руками, будто скомпрометированный банкир от назойливой прессы. В луче яркого света я разглядел полицейского. Я поправил перекосившиеся очки и прошептал:

– Монтгомери?

Что за глупость. Он не носит форму, да и не такой здоровяк, как тот, что наклонился ко мне и тряхнул за руку.

– Давай, проснись и пой.

Я попытался встать, но не мог пошевелить ногами. Полицейский опустил фонарь, и я с трудом поднялся на четвереньки. Память медленно возвращалась. Во рту горчило, перед глазами плясали белые вспышки.

– Посмотри, на кого ты похож.

Тут я заметил второго полицейского слева от меня. Он наклонился и пихнул моего друга фонариком. Вежливый профессиональный толчок. Старик не шевельнулся, из одеяла торчал лишь ореол волос.

– Буди своего дружка.

От него шел жуткий запах – смесь дерьма, мочи, гниения и чего-то еще, ржавый металлический запах, я почти узнал его. Я подавил тошноту, наклонился и потряс его за плечо:

– Давай, приятель, пора двигаться.

Мне показалось, старик шевельнулся, но он вдруг начал сползать, очень и очень медленно. Я хотел удержать его, схватился за мокрое одеяло, и он навалился на меня отвратительной массой.

– Ты в порядке? – спросил я.

Фонари высветили его голову на моем плече, голову Иоанна Крестителя, бородатую и окровавленную, с раскрытым ртом и липкой красной коркой на застывшем лице. Мертвая сцена в лучах белого света.

Я пытался встать, и крепкая рука схватила меня, поднимая из грязи. Игры кончились. Полицейский задохнулся от ярости:

– Господи боже! Что же ты натворил, ублюдок?

* * *

Полицейский врач осмотрел меня быстро, по-деловому. Прописал мне горячее питье и признал годным к допросу. Мою одежду положили в пластиковый пакет и выдали белый комбинезон. Я знал из кино, что надо требовать адвоката, и никто не стал меня отговаривать. Меня посадили в холодную камеру. Я взял с койки одеяло и накинул на плечи, но тут меня скрутило от тошноты, и я согнулся над унитазом. Теплым быстрым приливом вышел прописанный доктором горячий чай, потом я сжался от боли и смог выдавить лишь тонкую струйку желчи. Остальное вышло на месте преступления, когда я понял, рядом с чем спал.

Я свернулся в комок, кутаясь в колючее бурое одеяло, не заботясь о том, сколько людей потело в его грубый ворс. Меня трясло. Я подтянул колени к груди; сырость реки точно въелась мне в кости. Я потер одеяло пальцами и почуял животный запах, запах всех предыдущих пленников. Я старался не вспоминать, как за мной захлопнулась дверь и щелкнул замок. Справедливо ли отсидеть срок за преступление, которого я не совершал, взамен того, что я совершил? Накатывал сон. Как можно спать, когда тебя обвиняют в убийстве? На этой мысли я погрузился во мрак. Но ведь эта же мысль терзает меня каждую ночь все эти долгие месяцы.

* * *

Я проснулся от скрежета ключа в замке. Несмотря на кузницу, работающую в моей голове, и грязь, покрывавшую тело, я чувствовал себя посвежевшим. Узнать бы время. Я отдал часы приемщику, а в залитой холодным светом камере невозможно отличить день от ночи. Дверь открылась, вошел полицейский с серым лицом.

– Прибыл ваш адвокат, мистер Уилсон. Вы будете хорошо себя вести? – Я выпрямился на койке и кивнул. – Уж постарайтесь.

Он повернулся и что-то сказал человеку за спиной, потом отступил, придерживая дверь.

В камеру вошла стройная брюнетка.

– Улла? – спросил я, чувствуя, как свежесть окатывает волной. И сразу увидел, что это не Улла. Я пытался вспомнить, где мог ее видеть. – Эйли. – Она равнодушно взглянула на меня, и я добавил: – Я друг Джонни.

Ее лицо прояснилось.

– Да, Уильям.

Полицейский сунул голову в дверь:

– Все в порядке?

Эйли одарила его казенной улыбкой:

– Все хорошо.

Дверь закрылась. Я думал, меня ничто не может смутить, но, глядя на Эйли, мне хотелось спрятаться с головой под грязным одеялом и сидеть так, пока она не уйдет. Я попробовал улыбнуться.

– Кажется, я влип.

Губы Эйли нервно дернулись.

– Вас обвиняют в убийстве. Нам надо решить, как вы себя заявите – виновен или не виновен?

– Я не убивал.

– Хорошо, – ровно сказала она. Наверное, в детстве начиталась историй о несправедливо приговоренных: четверке из Гилдфорда, шестерых из Бирмингема, семье Магуайра.[17] Может, поэтому и подалась в адвокаты, дабы защищать невинных от судебной машины. Но никого из этих людей не обвиняли в избиении беззащитного старика до состояния клубничного джема.

– Это правда, – твердо повторил я. – Я не убивал.

– Хорошо, – также ровно сказала она. На сеансах гипноза ее наверняка первой удаляют из зала. – В двух словах расскажите, что произошло.

Я рассказал, как гулял по берегу Клайда, как угостил старика пивом, как пил на лавочке и как мне вдруг захотелось поделиться с бродягой последней банкой.

– Вы ведь не верите мне, да?

Эйли подняла глаза от блокнота:

– Убеждать надо не меня.

* * *

Стены в комнате для допроса выкрашены в голубой – видимо, в расчете на то, что этот цвет успокаивает. И расчет оправдался. В груди вместо паники мертвый покой. Нас ждали двое в штатском: рыжий краснолицый апоплексического вида и здоровяк с русыми волосами, сломанным носом и рыжеватыми усиками – такие носили футболисты в 70-х. Русый представился инспектором Блантом, второй – инспектором Томасом. Он положил на стол какие-то бумаги.

– Кто-нибудь хочет воды?

Эйли улыбнулась, и мне показалось, они не первый раз так встречаются.

– Да, пожалуйста.

Я кивнул, с удивлением понимая, что не могу говорить. Блант принес четыре пластиковых стаканчика из автомата в коридоре. Томас включил диктофон, представился и попросил всех сделать то же самое. Мой голос звучал тонко и подозрительно. Я потянулся за стаканом и пролил воду на стол. Блант подхватил диктофон. Эйли достала салфетку и вытерла лужу. Никто не предложил мне второй стакан, и я решил, что просить нет смысла.

Допрос казался формальностью. Полицейские напротив меня видели слишком много неудачников, которые пытались утопить свои проблемы в алкоголе, а когда это не срабатывало – хватались за нож, чтобы считать меня исключением. Блант пробежал глазами мое заявление и посмотрел на меня:

– Так, мистер Уилсон, я не очень понимаю. Вы безработный, решили выпить на берегу Клайда, потом вам захотелось компании, и, вместо того чтобы позвонить другу или поискать знакомых в баре, вы предложили, – он заглянул в бумаги, – покойному, мистеру Арчибальду Миллигану, распить с вами последнюю банку пива?

Он посмотрел в ожидании подтверждения, и я жалко кивнул.

– Вам показалось, что мистер Миллиган спит, и вы тоже решили вздремнуть под Ямайским мостом?

Я снова кивнул.

– Только выясняется, что он вовсе не спал, не так ли?

– Я не знал этого, когда садился рядом с ним.

Краснолицый Томас впервые заговорил. Тонкий высокий голос плохо сочетался с массивным телом.

– Вы пристроились к трупу и не заметили?

– Я не пристраивался к нему. Я напился. И уснул.

Томас покраснел еще больше. Если на овощном рынке потребуется засада, он сможет прикинуться помидором.

– Пьянство не алиби.

– Но и не преступление, черт возьми.

Инспектор Блант вздохнул, снова заглянул в записи и устало посмотрел на меня:

– Согласно вашим показаниям, вы видели пятерых подростков примерно в то время, когда было совершено убийство.

Я кивнул.

– Вы считаете, это они убили мистера Миллигана?

– Я не знаю. Может быть.

– Понимаете, в чем трудность с вами, мистер Уилсон?

– Я понимаю, что это немного необычно.

– Это неправдоподобно.

Я взглянул на Эйли, ища поддержки, но она смотрела в другую сторону, плотно сжав губы.

Инспектор Блант подался вперед, и усталость мигом слетела с лица.

– Я думаю, вы действительно гуляли у реки, не сомневаюсь, что пили на лавочке. Я даже уверен, что найдутся свидетели, которые вас видели. Но я не верю, что вы предложили мистеру Миллигану выпивку. Я думаю, наоборот. Вы были злы и расстроены, а несчастный старик подвернулся вам под руку.

– Я не убивал его.

– Чем вы его били? Молотком?

Я вскочил, сжимая кулаки:

– Ничем я, мать вашу, его не бил.

Эйли твердо взяла меня за локоть и заставила сесть. Толстяк явно получал удовольствие. Он снова запищал:

– Вы, кажется, не отличаетесь большим терпением, мистер Уилсон. У вас уже были такого рода неприятности?

– Нет.

Я опустил голову, чтобы скрыть ложь.

В дверь громко постучали, вошел полицейский и что-то прошептал Бланту на ухо. Инспектор поспешно взглянул на часы и сказал в диктофон: