Горькие воды - Геннадий Андреев

Нина Михайловна, к моему удовольствию, была другим человеком. Жена монтера, работавшего на городской электростанции, молодая, она была изящной, среднего роста, хрупкой блондинкой. Тоже из рабочей семьи, Нина Михайловна не пристрастилась к работе: она легко просиживала день за своим столом у печки, читая роман. Характер у нее был на редкость спокойный, кажется, она ничего больше не хотела, кроме того, чтобы ей не докучали и не отрывали её от чтения. Я старался ей не мешать.

Но сократить своих помощниц и взять их работу себе я не мог. Кончался месяц, начиналась наша работа: вечером первого числа мы обязаны выслать в Москву первые сведения о работе за истекший месяц; второго числа надо выслать следующие данные, а третьего необходимо послать полный статистический отчет, состоявший из десятка сложных таблиц. В эти три дня мы работали до двенадцати и до часу ночи.

Не послать или задержать сведения абсолютно невозможно: Главное Управление, получив, данные с десятков заводов, должно немедленно составить сводный отчет и в определенный срок представить его в Наркомат; Наркомат сводный отчет по всем своим предприятиям тоже в жесткий срок обязан представить в Центральное Статистическое Управление и в Госплан, ЦСУ сводку по всей стране тоже в определенный срок должно дать в Совнарком, в Политбюро и самому Сталину.

В этой цепи всё тесно увязано и составляет необходимый стройный орнамент социалистического фасада. Нет каких-либо сведений, их надо выдумать, взять с потолка, но упаси Бог, чтобы не представить: из-за одного недостающего сведения разрывается вся цепь и сверху могут посыпаться громы и молнии приказов, выговоров, а может быть и арестов «за срыв отчетности». Чтобы избежать этого, мы и вынуждены были держать трех работников, в течение месяца изнывающих от безделья. С этим все мирились и по штатному расписанию три работника нам были утверждены, хотя Главк хорошо знал, что загружены они у нас в общей сложности не больше, чем полторы-две недели в месяц.

Горячее время было у меня еще при составлении годового плана, на полтора-два месяца. В середине или в конце ноября Главк присылал контрольные цифры на следующий год: сколько мы должны переработать сырья, выработать продукции, какова должна быть у нас производительность, себестоимость и т. п. Эти цифры Главк получал от Наркомата, а последний от Госплана: они были частью государственного плана очередного года пятилетки.

На основании их и утвержденных правительством обязательных норм, расценок и правил мы составляли до мельчайших деталей рассчитанный план работы каждого цеха и общий план завода на предстоящий год. В нем предусмотрена каждая мелочь, вплоть до того, когда, где и сколько мы можем израсходовать тряпок для обтирки станков или где и когда нам надо будет вбить сто граммов гвоздей. Понятно, что мы старались в плане на всякий случай предусмотреть резервы, чтобы чувствовать себя свободнее.

В готовом воде план — это объемистый том с сотнями таблиц, тщательно согласованных между собой и гармонично сливающихся в сводной таблице общего плана завода. Получается очень точная и стройная картина, могущая напоминать классическое художественное произведение, в котором, подчиненное строгой логике, всё на своем месте, всё вытекает одно из другого, находит завершение в едином заключении и в котором будто бы нет ничего лишнего. Над составлением этого произведения мы просиживали полтора-два месяца тоже до двенадцати, до часу ночи: готовый план надо представить в Москву в точно указанный срок.

В Москве тщательно проверяли план, обнаруживали наши резервы — начиналась торговля. Я доказывал свою правоту, защищая интересы завода, мне возражали, защищая интересы Главка, Наркомата и правительственных предписаний: работникам Главка хотелось, чтобы показатели по Главку были лучшими и к тому же Главк должен подчиняться установленным правилам и подчинять этим правилам нас. Споры происходили иногда неделями; и почти всегда заканчивались компромиссом. Но мне приходилось переделывать план: малейшее изменение в одной таблице влекло за собой переделку многих таблиц. Бывало, что приходилось переделывать план по три-четыре раза.

В лучшем случае к концу января, а чаще в феврале или даже в марте, мы получали утвержденный годовой план. Он являлся для нас Твердым законом: официально мы должны руководиться только им. Банк мог выдавать нам деньги лишь в размере, предусмотренном планом, мы имели право держать служащих и рабочих и платить им лишь столько, сколько указано в плане, по плану мы должны получать материалы, сырье, инструменты и в точно определенных планом количествах расходовать их. Фасад получался необычайно стройным и точно рассчитанным — фактически мы часто Обращались не к плану, а к услугам Васильева или Гинзбурга и выезжали на энергии и горячности Непоседова, предусмотреть которые никаким планом нельзя.

Несмотря на свою широту и раскидистость, Непоседов к плану относился с уважением. Он нарушал его, обходил — тем не менее план оставался для Непоседова заводским евангелием, по которому завод должен жить и работать. Фактически, до получения утвержденного плана, мы месяц-два: работали вообще без него; я говорил Непоседову, что можно обойтись и без плана — Непоседов отказывался понимать:

— Как же иначе, без плана? — недоумевал он. — Надо на что-то ориентироваться, без плана нельзя. Чем мы будем руководиться?

В этом, в сущности, заключался главный смысл нашего планирования. Раньше хозяин или руководитель предприятия вел дело, соображаясь с его прибыльностью, с рыночной конъюнктурой, со спросом — при социализме если это и не совсем отпало, для экономики страны в целом, то для руководства тем или иным предприятием уже не играло никакой роли. Единственным мерилом для руководителей стал план, знаменитые «плановые показатели». Другого мерила, кроме разве своего собственного чутья, руководителям не давалось — постепенно, в особенности у молодых людей, появлялось сознание, что иначе работать нельзя вообще.

Наше лавирование и комбинирование тоже диктовалось необходимостью выполнить план. А план, в конечном счете, представлял собой не что иное, как приказ сверху и весь сложный социалистический орнамент этого приказа был лишь его маскировкой.

Людям доверять нельзя

Мой плановый отдел — в угловой комнате. Рядом, в двух больших комнатах и в клетушке с железной дверью и окошечком в коридор, где помещается касса, расположилась бухгалтерия. В ней почти сплошь девушки и женщины, такие же, как мои Валя и Нина Михайловна, тоже не очень грамотные и не очень умеющие работать, но всё же работающие. А ими командует главбух, пожилой, редко раздражающийся толстяк, с лысой, как бильярдный шар головой и круглым, в смешливых морщинках лицом. Он постоянно подшучивал над своим «цветником», но относился к нему отечески. Хорошее расположение духа главбух терял не часто, хотя положение его было не легким: если моей обязанностью была разработка данного сверху приказа-плана и наблюдение за его выполнением, то главбух в значительной мере нес ответственность за состояние завода наравне с директором.

Директор — главное лицо. Он распоряжается работой и средствами завода; он — «распорядитель кредитов». С него первый спрос. Главный бухгалтер подчинен ему, но он же — первый контролер над директорам. Он имеет право не выполнить приказ директора о выплате денег, если почему-либо считает данную выплату незаконной; он может отказаться, на том же основании, санкционировать отпуск нашей продукции или материалов. При повторном распоряжении директора главбух обязан выполнить приказ, но в таком случае он немедленно должен сообщить о происшедшем в прокуратуру и вышестоящему начальству. Главный бухгалтер, в финансовом отношении, приставлен к директору чем-то вроде комиссара, жестоко контролирующего свое начальство.

На бухгалтерию в советских условиях, в сущности, возложена обязанность не столько учета и отчетности: в общем смысле, сколько контроль за людьми, имеющими отношение к денежным и материальным ценностям. Поэтому и учет оказался осложненным до предела. Механику, например, надо выписать из материального склада для машинного отделения килограмм обтирочных тряпок. Он выписывает на них требование, оно поступает в плановый отдел. Я кладу на этом требовании визу о том, что в плане расход тряпок предусмотрен и выдать их можно. Требование переходит в бухгалтерию — она обязана сначала проверить, не перерасходовал ли механик отпущенные ему средства на обтирочные материалы, после чего выписывает, в четырех экземплярах, приказ-накладную на склад об отпуске тряпок. Кладовщик отпускает их, списывает тряпки по своей картотеке и при десятидневном отчете сдает копию накладной, с распиской получателя, в бухгалтерию. Последняя, по отчету кладовщика и расписке, списывает тряпки с кладовщика в расход. У всех, в качестве оправдательных документов, остается по экземпляру накладной, которые надо хранить в течение положенного срока.