Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава

— Ну, талант — дело наживное, и не только в литературе. Важно другое — нравится это тебе или нет? Приятно тебе заниматься этим или нет? Вот и все. А ты со школьных времен писал сочинения, и, думаю, тебя хвалили не зря, вероятно, у тебя получалось неплохо и, скорее всего, тебе нравилось их писать. А раз так, твоя склонность к писанию и есть талант, дарованный Богом. Если бы ты продолжал писать, то в конце концов сумел бы создать произведение, которое убедило бы тебя: у тебя есть талант и ты можешь писать. И Бог ждет от тебя именно этого. Именно благодаря тому, что Бог возлюбил тебя, ты заболел туберкулезом и попал сюда, в этот санаторий, в тот самый момент, когда готов был вернуться на родину. Так что не стоит оплакивать судьбу. Решайся и прямо с сегодняшнего дня начинай заниматься любимым делом. Тогда Бог, обрадовавшись, сделает возможным твое возвращение к нормальной жизни и позволит тебе уехать домой. И весной, когда растает снег, мы все вместе покинем эти проклятые горы.

— Спасибо, Жак. Если бы ты уже побывал в космосе и удостоверился в реальном существовании Бога, я бы склонил перед тобой голову и охотно тебе повиновался. Увы… Пусть меня простит твой Бог, но я не воспользуюсь твоим советом…

— Я говорил «великий Бог» для того только, чтобы было понятней… Подумай о законах гигантской Вселенной! Взять хотя бы меня, ведь я следовал им, даже выбирая тему для своих научных работ. Ведь вся Вселенная движется, повинуясь этим законам, не отступая от них ни на йоту. Так почему ты не хочешь верить в существование великой силы, создавшей законы великой природы и проводящей в движение Вселенную? Неужели тебе нужны какие-то вещественные доказательства? Уж настолько-то твоего воображения и твоего разума должно хватить? Как ты не понимаешь, что человек не сможет реализоваться полностью, если не станет следовать этим законам!

— Да, да, спасибо, — ответил я, тронутый горячностью, с какой говорил Жак, но тут в разговор вступил обычно немногословный Жан:

— О таланте часто говорит мой дядюшка. Сидит весь заляпанный глиной у себя в мастерской, а как увидит меня, тут же пристает: «Ну что, ты все еще не решил, что тебе нравится, чему хочешь посвятить жизнь? Ведь все, что вы там изучаете у себя в университете, всякая там история Запада — это нужно только для общего образования. А я вот люблю возиться с глиной, потому стал ремесленником и всю жизнь этим занимаюсь. Никаких таких особых талантов у меня нет, да и не верю я в эти таланты. Ну, сделал несколько вещей, а люди вокруг тут же стали кричать, что, мол, это шедевры, принялись расхваливать меня да льстить, мол, я унаследовал талант Родена, то да се… Смех, да и только! Да нет у меня никакого таланта, просто мне нравится возиться с глиной, вот и все…»

— Да, эти слова, которыми великий Брудель пытался расшевелить своего любимого племянника, можно с таким же правом адресовать и тебе. Пойми, я хочу, чтобы ты выздоровел и мог жить счастливо, потому и предлагаю тебе заняться твоей любимой литературой. Наверное, тебе надоело слушать нотации, но я хочу от тебя только того, чего и Господь хочет.

Тут Жак умолк, а я, взволнованный тем, что обрел настоящего друга, уверенно двинулся вперед по Тропе Безмолвия.

Глава шестая

Мне и раньше говорили, что ближе к Рождеству в этих местах часто бывают метели, и точно: примерно на три ясных дня приходился один ненастный. Начавшись, метель продолжалась два, а то и три дня, в таких случаях пациентам запрещали гулять, и те часы, которые обычно отводились под прогулки, они должны были проводить на своих балкончиках, принимая сеансы климатотерапии.

Перед Рождеством жизнь в отеле «Режина» внезапно забила ключом, все пришло в движение.

Появилось много новых лиц: кто-то приехал навестить находившихся здесь на излечении родственников и друзей и провести вместе с ними Рождество, кто-то, раньше и сам бывший пациентом клиники, но давно вернувшийся к нормальной жизни, использовал зимние каникулы, чтобы набраться сил и укрепить здоровье. Таких называли резервистами. Номера с балконами, выходящие на южную сторону, обычно занимали постоянные пациенты, а номера с северной стороны без балконов, как правило, пустовали, но в предрождественскую пору они быстро заполнялись родственниками больных и резервистами. Больные «основного состава» и «резервисты», обедающие в нашем зале А, относились друг к другу с большой симпатией, во всяком случае все мы с удовольствием общались, так что отель переставал быть похожим на лечебницу и становился чем-то вроде дома отдыха. Благодаря легкой беззаботной атмосфере, которая на время устанавливалась в отеле, оставались незамеченными печальные, а порой и трагические события, которые нередко здесь случались.

Бывало, кто-нибудь из больных, уставший от бесконечных метелей и измученный процедурами, которые становились в эти дни действительно тяжким испытанием, бросался вниз с балкона и отправлялся в Царствие Небесное. А кое для кого сам балкончик становился последним пристанищем — как правило, это были люди, приехавшие сюда слишком поздно, когда надежд на выздоровление уже практически не оставалось, их изъеденный туберкулезом организм, какой бы сильной волей они ни обладали, оказывался не способным вести суровую борьбу с болезнью. Таких случаев было особенно много среди больных, столующихся в зале Б. Покойники покидали отель ночью в полном безмолвии, стараясь не нарушать покой тех, кто продолжал бороться с болезнью. Разумеется, от больных, живших в соседних комнатах и обладавших острым слухом, не оставалось тайной, когда кто-нибудь глубокой ночью отправлялся в последний путь, но рассказывать об этом другим было не принято.

Моей соседкой справа была двадцатичетырех-двадцатипятилетняя белокурая красавица парижанка, ее звали Элиза. Иногда мы сталкивались с ней в коридоре, иногда вместе спускались в лифте в столовую, ну и, разумеется, при встрече здоровались. Она всегда была умело подкрашена, в шикарном вечернем наряде, на лице ее играла улыбка, но при одном взгляде на девушку можно было распознать в ней пациентку, столующуюся в зале Б: ее худоба свидетельствовала о том, что болезнь прогрессирует.

Однажды снежным метельным вечером за три дня до Рождества, спускаясь в лифте в столовую, мы с Элизой разговорились, и она рассказала мне о японской девушке по имени Тиэко Хара, которая учится в Парижской консерватории в классе фортепиано профессора Леви. По ее словам, эта Тиэко Хара очень талантлива, ей прочат блестящее будущее и Элиза иногда ходит на ее прослушивания.

После ужина я впервые за долгое время зашел в комнату отдыха и устроился у радиоприемника: по немецкому радиовещанию должны были передавать Девятую симфонию Бетховена, и мне хотелось ее послушать. Я уехал из Японии, когда там еще не было радио, и меня восхищало, что по здешнему огромному радиоприемнику можно ловить передачи из всех стран Европы, но поскольку остальные три члена нашей группы радио презирали, то и я крайне редко бывал в комнате отдыха. Однако в ту ночь я все-таки пошел туда и обнаружил Элизу, которая, в одиночестве сидя возле радиоприемника, слушала Шопена в исполнении Корто. Музыка увлекла и меня, и я присел на кресло в углу. Я уже два года не слушал Корто, поэтому тихонько сидел, наслаждаясь музыкой, но через некоторое время она заговорила со мной:

— Может, вы хотите переключить на что-нибудь другое?

— Нет, я люблю Корто. Правда, пришел я не за этим, меня интересовала скорее немецкая станция.

— Девятая симфония? Я тоже хотела послушать финал… Ничего, если мы подождем, пока он сыграет еще две пьесы?

После того как прозвучали два этюда Шопена, Элиза переключила приемник на немецкую станцию. Как она и рассчитывала, комната сразу наполнилась мощными звуками финала Девятой симфонии. Весь день я провел лицом к лицу со смертью, под свист метели принимая на балконе воздушные ванны, поэтому меня до глубины души потрясло ликующее жизнеутверждающее пение хора, и, когда музыка наконец смолкла, я даже не заметил, что к глазам невольно подступили слезы.

— Мсье, еще нет десяти, давайте поболтаем немного?

Тут, впервые спохватившись, что я не один, я взглянул на женщину.

— Я хотела поблагодарить вас… Нет, я не собираюсь рассказывать вам историю своей жизни… Когда-то я решила посвятить себя музыке и училась играть на фортепиано… Потом мой учитель профессор Леви и мой жених Луи убедили меня приехать сюда и показаться доктору Д. Он сказал, что на два года я должна забыть о фортепиано и о Луи и бороться за свою жизнь… Я тогда подумала, что лучше умереть, чем жить целых два года без музыки и без Луи… Но тут я узнала, что мой сосед, то есть вы, расстался с любимой семьей и в одиночестве самоотверженно борется с болезнью, это заставило меня устыдиться и задуматься… А когда мы сейчас вместе слушали Корто, а потом Девятую, я подумала, что все-таки должна жить, и мне захотелось плакать…