Кахатанна. Тетралогия (СИ) - Виктория Угрюмова

Сочные, крупные, темные, с капелькой медового света инутри, ягоды были уложены в серебряный тазик и установлены на бронзовом треножнике, на котором обычно курились благовония. И так, на маленьком огне, при непрерывном помешивании, как гласил рецепт, создавался настоящий шедевр. Барнаба в этом участвовал более чем активно: варенье требовалось отставлять на восемь часов, и он с охотой переносил тазик на этот отрезок времени в какое‑то иное пространство, а затем возвращал минута в минуту, когда нужно было снова ставить его на огонь. Такими темпами работа шла быстро, а усталость была почти незаметной. За вишнями настал черед абрикосов, затем — персиков, потом — обожаемой Барнабой хурмы и винограда.

Варенье пользовалось бешеным успехом у всех, кто его пробовал, и Нингишзида — признанный сладкоежка находил теперь гораздо больше причин, чтобы побеспокоить свою богиню и заодно продегустировать очередную порцию.

Молодые служители, озадаченные на предмет нахождения маленьких горшочков, баночек, кувшинчиков и прочих емкостей, в которых продукт не просто бы хорошо сохранился, но и выглядел аппетитно, сновали взад и вперед между храмом и дворцовой кухней, приводя поваров в замешательство обвальными мелкими хищениями.

Захваченная всеобщей тенденцией поглощать неограниченные количества сладкого, охрана из полка Траэтаоны активно вылизывала посуду со сладкой пенкой.

— Ты не боишься исчезнуть без следа во время грядущего сражения? — спросил Барнаба в перерывах между исчезновениями.

— Не знаю, — ответила она, помешивая свое варево, — с некоторых пор страх стал для меня условной единицей.

— А если немного яснее?

— Перестала бояться. Так давно определила, что испытывать страх и бояться — это не одно и то же, что даже забыла, когда и как это произошло. Главное, что я не одна. Я постоянно чувствую чье‑то присутствие, чье‑то участие в своей судьбе. Чувствую, что необходима. Самое главное — быть нужным кому‑то. Только не говори, что ты уже это слышал, я и так уверена, что слышал…

Она остановилась, чтобы немного перевести дух и собраться с мыслями, чувствуя, что забралась в ненужные никому дебри.

— Я сама давно хотела у тебя спросить: почему так странно выходит, что когда оглядываешься на пройденный путь, особенно если это история прошлых лет, то все так гладко, так ясно, так логично выходит? А как сам начнешь участвовать в событиях, то все белыми нитками шито и то и дело рвется, дырки какие‑то образуются в логике событий, все происходит вопреки…

— Вопреки чему? — осведомился Барнаба, но Каэ не заметила оттенка лукавства в его голосе.

— Вопреки всему нормальному. Все идет вверх тормашками, и результаты вечно неожиданные. Загадывать и задумывать наперед бесполезно, все равно получится наоборот.

— Очень просто, дорогая Каэ. Когда ты читаешь историю, ты видишь готовую картину, как бы лицевую сторону ткани, где все уже создано, соткано из мельчайших ниточек, — их переплетение и образует строгую логику рисунка. А то, что происходит лично с тобой, — это всего лишь изнанка, тебе видны узелки, дырочки, стяжки, все ошибки ткачихи, одним словом. Это обратная сторона вечности, и она всегда так выглядит.

— Обратная сторона вечности, — пробормотала Каэ. — Что же, красиво звучит.

— Это и выглядит красиво, если, конечно, не присматриваться и не ждать, что увидишь привычное.

Каэтана отошла от своего тазика с вареньем и села, по обыкновению, на траву.

— Спасибо, это действительно важно, Барнаба.

— Рад, если смог тебе помочь. А теперь ты ответь мне тем же — не оставляй страждущего без продукта: варенье подгорает!

* * *

Обратная сторона вечности на Арнемвенде выглядела противоречиво и странно. Как и положено изнанке любой яркой, узорчатой ткани…

В самом большом государстве запада на некоторое время установились мир, покой и справедливость. Наследный принц Сун вступил на престол Аллаэллы сразу же после смерти своего отца — короля Фалера Хеймгольта — под именем Суна III, прозванного в истории Веснушчатым. Странная ирония судьбы, если учесть, что последний из рода Хеймгольтов сделал для своей страны гораздо больше, чем пять или шесть предыдущих монархов, взятых вместе.

Но об этом позднее.

Король Фалер окончательно покинул мир живых, и его лицо стало маской, такой же золотой, как и его тело, когда князь Матунгулан объявил ему приговор Большого Совета. Официально это должен был сделать королевский стряпчий или главный распорядитель, но из всех присутствовавших только седой военачальник не потерял присутствие духа, увидев две золотые статуи за королевским столом. Мага Шахара за преступления против народа и государства, а также ныне здравствующих монархов приказал предать страшной казни — переплавке на монетном дворе. Видимо, глотка мага, ставшая благородным металлом, потеряла способность издавать какие бы то ни было звуки, но выражение его лица было весьма красноречивым, когда его отправляли в печь.

Так свершилась справедливая месть богов — Повелителей Преисподней.

Король Сун III Хеймгольт заключил первый в истории Арнемвенда договор о дружбе и взаимопомощи между Аллаэллой и Мерроэ, а также взял в жены свою кузину, давно влюбленную в него принцессу Аран. Он и сам был к ней неравнодушен вот уже года три или четыре и пользовался всяким удобным случаем, чтобы повидать ее или хотя бы послать о себе весточку. Это был первый брак в династии Хеймгольтов, заключенный по любви. Однако и политические соображения были на стороне подобного шага молодого короля.

Одним из первых указов нового государя был указ о восстановлении храма Тики‑утешительницы и учреждении особого фонда памяти королевы Лай, к которому будущие жрицы Тики всегда смогут обращаться в случае необходимости.

Главнокомандующим войск Аллаэллы был назначен князь Матунгулан, а наместником провинций нантосвельтов и аллоброгов — младший брат короля. Место придворного лекаря занял племянник пропавшего без вести Иренсея, а должность придворного мага с момента воцарения Суна пустовала. По всем спорным вопросам в этой области король обращался к верховному жрецу Аллаэллы, тому самому Лаббу, который встретил его у ворот города в день возвращения в столицу.

Поток беженцев хлынул обратно к своим домам из сопредельных государств. Аккарон был отстроен и стал еще краше. Порт снова зазвучал на разные голоса, расцветился флагами всех государств, украсился великолепными, величественными кораблями и запах пряностями, соленьями и экзотическими ароматами дальних стран. Ожили припортовые кварталы, и уже недолгое время спустя страшные события стали казаться дурным сном, словно самые воспоминания о них были выброшены вместе с мусором и обломками костей, которые выгребали на свалку.

Но вопреки всему графиня Бендигейда Бран‑Тайгир бежала в последний момент, хотя никто не понимал, как ей удалось скрыться от смертных и бессмертных. Никто на всем Варде не мог даже предположить, куда она отправилась и чьей помощью заручилась.

Это был первый узелок на изнанке ткани мироздания. Во время трагедии, происшедшей в храме Тики‑утешительницы, погибли не только люди, но и письмо жрицы Агунды, в котором помимо обычных предостережений государыни Лай содержалось некое прозрение, безумная и блестящая догадка несчастной королевы, которая должна была бы спасти множество жизней. Но так не случилось.

И это была первая маленькая дырочка…

Далеко на северо‑востоке Варда набирал силу неведомый прежде народ танну‑ула, ведомый могущественным и загадочным урмай‑гохоном Самаэлем, великаном в золотом венце с драконьими крыльями. Завоевавшие в кратчайший срок Сихем, могучие племена варваров не двинулись на Бали вопреки всем прогнозам, а направили основной удар на север, туда, где лежали неисследованные земли, на которые никто еще не претендовал. Самаэль исчез из поля зрения Кахатанны и ее друзей, успев прислать аите Зу‑Л‑Карнайну предложение дружбы и мира. Было странным предположить, что два талантливых полководца, могучих воина и великих завоевателя смогут спокойно ужиться на одном континенте, но пока что именно это и вытекало из всего предыдущего развития событий. И это было первое странное сплетение нитей — сплетение не правильное, натянутое и ведущее в дальнейшем к разрыву материи мира.

Завладев сокровищами Джаганнатхи — мечом Джаханнамом и венцом Граветтой — вещами, которые имеют собственную душу и разум, назвав себя сыном Ишбаала и выходцем с Иманы, Самаэль фактически признал, что он является ставленником таинственного повелителя Мелькарта в самой крупной игре — войне за власть над Арнемвендом. Но сам он об этом не подозревал. Беспамятный, лишенный собственного прошлого, как Каэтана некогда, он неуклонно стремился к какой‑то неопределенной, едва обозначенной цели, сметая все на своем пути. Даже желание выяснить, кем он на самом деле является, что с ним случилось, уступало этой неопределенной мечте. Могучий воин, великий боец, талантливый полководец — откуда он явился на Вард и зачем? Никто не знал этого, никто не мог ответить. Даже трое монахов безмолвствовали…