История - нескончаемый спор - Арон Яковлевич Гуревич

ответить ему, что источников — огромное количество, притом самых разных, от записей права до исландских семейных и королевских саг, поэзии, эддической и скальдической, что приходится привлекать данные археологии и топонимики и многое другое. Но сейчас речь не об этом. Благожелательное отношение Н.А. Сидоровой ко мне проявилось также и в том, что после этого обсуждения она позвонила в Ленинград В.И. Рутенбургу, возглавлявшему сектор истории Средневековья в Ленинградском отделении Института истории, и просила его максимально быстро организовать мою защиту. Но я возразил Нине Александровне, что одним из официальных оппонентов хотел бы быть А.И. Неусыхин, который по состоянию здоровья в Ленинград не поедет, и поэтому я прошу от этого плана отказаться. «Тогда устраивайте свою защиту самостоятельно», заявила Н.А., явно недовольная моей недисциплинированностью. Вскоре она скоропостижно скончалась, докторскую я защитил в 1962 г. (в Москве, разумеется), что же касается моего устройства в Институте всеобщей истории, то оно было отложено волею судеб до 1969 г. У меня нет оснований сомневаться в том, что Н.А. Сидорова действительно хотела иметь меня в качестве сотрудника своего сектора, и я храню признательность ей за то добро, которое она мне сделала или собиралась сделать.

Примеры благожелательного отношения Н.А. Сидоровой к тем или иным лицам можно множить, более того, я готов допустить, что Н.А. в последние годы своей жизни несколько смягчилась. Стратегические позиции в медиевистике были ею захвачены, общая обстановка, в свою очередь, отчасти утратила остроту, но все это не дает нам права упускать из виду ту роль, какую Сидорова сыграла в судьбах нашей научной дисциплины в конце 40-х — начале 50-х годов.

Достаточно вспомнить заседания сектора истории Средних веков или нашей кафедры в первые послевоенные годы, когда лидирующую роль в научных дискуссиях играли профессора старшего поколения — Е.А. Косминский, Н.П. Грацианский, А.И. Неусыхин, С.Д. Сказкин, В.В. Стоклицкая-Тереш-кович, В.М. Лавровский, М.М. Смирин, — а молодые преподаватели и научные сотрудники — Н.А. Сидорова, Ю.М. Сапрыкин, А.Н. Чистозвонов, А.И. Данилов, З.В. Удальцова — оставались как бы на периферии, и сравнить их с заседаниями того же сектора с конца 40-х и начала 50-х годов: теперь наши «старики» предпочитали отмалчиваться, были обречены на пассивность, тогда как тон в этих научных собраниях задавали уже выпестованные ими сотрудники, оттеснившие своих учителей на задний план. Решительно изменилась вся научная атмосфера, без остатка испарился тот дух глубочайшей интеллигентности, носителями которого были наши «старики». Олицетворением новой атмосферы в медиевистике была именно Н. А. Сидорова.

Впрочем, Е.В. Гутнова вынуждена признать, что многие коллеги отмечали ту мрачную роль, которую сыграла ее близкая приятельница в пересоздании медиевистического микромира. Но непостижимым образом она видит в Н.А. Сидоровой преимущественно жертву сложившихся порядков. Глава 46 мемуаров, содержащая характеристику Н.А., изобилует такими перлами, как «заложница эпохи», «невольник чести», «невольная игрушка политических сил, своего партийного долга и жесткой доктрины», «скорее жертва сталинизма в науке, чем его адепт» (с. 329–335). «По положению Нине приходилось проводить в жизнь все эти безумные кампании, — пишет Гутнова, — ей, как человеку, отвратительные. Это вынуждало ее вести двойную жизнь, двоедушничать, что было для нее невероятно трудно. Если и раньше ей приходилось порой “наступать на горло собственной песне”, то теперь это стало для нее горькой повседневностью. И хотя она, как я уже упомянула, часто повторяла, что ничего не боится, тем не менее и ей не хватало решимости открыто идти против этой мутной волны. Обстоятельства заставляли организовывать соответствующие собрания и как-то их проводить» (с. 331 сл.). Воистину странное и противоестественное толкование понятия «жертва»! Подобная словесная эквилибристика, я убежден, разоблачает не одну только Сидорову, но и автора «Пережитого». Нравственные критерии расшатаны или вовсе стерты, и нам упорно хотят выдать черное за белое. Выше я упомянул менявшееся отношение Сидоровой к моей скромной персоне лишь для того, чтобы отметить неоднозначность ее поведения. Но при оценке ее роли в судьбах нашей медиевистики невозможно упускать из виду главное, а именно — создание ею в высшей степени неблагоприятной атмосферы в среде историков, атмосферы, следы которой не изгладились и много позже.

Разговоры ее подруги о житейском аскетизме Н.А. Сидоровой, о ее заботах о друзьях, родных и знакомых, о тех задушевных и откровенных беседах, которые она вела с Е.В. в вестибюле станции метро «Арбатская», не могут и не должны затушевать главное и основное.

Если поверить рассказам Е.В. Гутновой о ее приватных разговорах с Н.А. Сидоровой, то, по-видимому, придется допустить, что механизм подавления индивидуальности, человеческого достоинства подминал под себя не только невольных жертв проработок конца 40-х — начала 50-х годов, но и самих организаторов и исполнителей этой гнусной кампании. Не могу не отметить, вместе с тем, что Гутнова — любимая ученица академика Косминского, являвшаяся свидетельницей того, как Сидорова оттеснила его от руководства медиевистикой, — без каких-либо затруднений подружилась с нею и не видела в том какой-либо нравственной проблемы. Можно предположить, что человеку с той анкетой, какова была у Гутновой, приходилось искать себе покровителей, и поскольку Косминский был уже «нейтрализован», то в таком качестве эффективнее всего предстала перед нею Сидорова. Но ведь за все приходится платить…

* * *

В кабинете заведующего кафедрой истории Средних веков на историческом факультете МГУ рядком висят портреты тех медиевистов, которые в разное время руководили кафедрой: Д.М. Петрушевского, Е.А. Косминского, Н.А. Сидоровой, А.И. Данилова, С.Д. Сказкина, З.В. Удальцовой. Боюсь, многие студенты и иные посетители уже не знают, «кто есть кто». Но в глазах человека, причастного к медиевистике на протяжении нескольких десятилетий, этот ряд мирно соседствующих персонажей выглядит, очень мягко говоря, противоестественным. Достаточно выделить из него Петрушевского и Данилова. Через несколько лет после кончины Петрушевского, крупнейшего, вслед за П.Г. Виноградовым, отечественного специалиста по социальной истории средневековой Англии, ученого, который с пристальным вниманием следил за движениями мировой исторической мысли и никогда не колебался в высказывании собственных взглядов, сколь широко они ни расходились с ортодоксией, был опубликован второй выпуск сборника «Средние века», посвященный памяти этого замечательного человека и историка. Где-то «наверху» материалы этого сборника, включавшего статьи многих видных специалистов, были сочтены идеологически неверными и подлежащими критике. Было выдвинуто требование «дать партийную оценку» идейному облику и научным взглядам Петрушевского, и эту функцию поручили выполнить молодому медиевисту Александру Ивановичу Данилову, уже зарекомендовавшему себя в качестве критика немецкой историографии XIX и начала XX вв. Пикантность этого выбора заключалась в том, что Данилов был одним из ближайших учеников профессора Неусыхина, а тот был самым близким учеником Петрушевского и длительное время разделял его методологию.

Статья Данилова об эволюции идейных и научных