Соседи (СИ) - Коруд

Озвученные ею тезисы подкрепил собственными соображениями, и совместными усилиями они того токсичного гения человеческой мысли убедили более публично не позориться. А потом она предложила пообсуждать книги в более спокойной обстановке — в личном общении, а не на площадке, а Егор и согласился. То ли от скуки, то ли из праздного любопытства, то ли из желания поставить эксперимент. А скорее всего, всё вместе и сыграло. И поначалу ведь даже прямо активно обсуждали…

— А тебя как занесло? — помолчав пару секунд, поинтересовалась Уля.

— Ну, я тоже искал, правда, добрые руки: пытался понять, кому классиков сбагрить. Не выбрасывать же, — пробормотал Егор, без особой охоты погружаясь в воспоминания. Избавиться от доброй сотни книг на деле оказалось не так просто, как представлялось. — Пока искал, набрёл на обсуждения и подвис. Там такие нешуточные баталии велись… Не удержался и влез… М-м-м… Вылез не сразу.

— Погоди… — Уля вопросительно уставилась на него, даже на локте приподнялась. — Это что, тот самый шкаф, который, по твоим словам, в ближайшую библиотеку переехал?

— Угу… Он. На форуме и посоветовали.

Она упала на подушку, спрятала лицо в ладонях, а спустя секунду раздался приглушенный беспомощный стон:

— До сих пор в голове не укладывается. Вообще ничего в ней не укладывается… — «В моей тоже». — Я тогда решила, что с чтением ты завязал. Правда, когда ты мне сходу Бакмана процитировал, засомневалась, но всё равно… Вот этого всего, — Уля махнула рукой в сторону выжившей коллекции книг, — я ведь не видела. Всё спрашивала себя: «Где?».

— Сейчас я в основном с экрана читаю и гораздо реже, — отозвался Егор, вспоминая, когда последний раз держал в руках настоящую книгу. Месяц назад, наверное, а то и все два. — Ни времени нет, ни особого желания. Года три назад передоз случился, я тогда, кажется, на десять лет вперёд начитался.

Ну да: от ликующего беспечного солнца он тогда спасался в книгах, а от меланхоличной луны, на которую еженощно хотелось выть, — устраивая попойки и шабаши. Держа дверь открытой для половины города. Продолжавшаяся за окном жизнь воспринималась не иначе как глумливое напоминание об оборвавшихся жизнях близких, и за порог его тогда могло выгнать только понимание, что пора бы проведать баб Нюру. Вот и перечитал половину ассортимента книжного магазина, что еще оставалось? Не в запой же уходить.

— А «Дом» бросил из-за ассоциаций? — вспорхнув пальцем по ключице, полушёпотом выдохнула Уля.

«Чёрт…»

— Да.

Ассоциации оказались чересчур яркими, вдарив по психике с первых страниц. Первая глава, первый абзац, и Курильщик флегматично сообщает читателю о том, что личных вещей в его окружении нет ни у кого, а бельё, полотенца и носки так вообще одинаковые, чтобы никому не было обидно. Егор как сейчас помнит скрип собственной зубной эмали. На семидесятой странице понял: нет, это выше его сил: «Дом» бросил его в пекло, в жерло. Даже «Уве», и тот пошёл легче, пусть в главном герое Егор отчасти узнавал себя. Но к финалу «Уве» оказалось продраться гораздо проще — всё-таки довольно быстро стало понятно, что старик не останется один на один с собой. А «Дом» — это… Нет, туда он не вернётся. Будет считать, что они друг друга не приняли.

Тихий голос заставил вынырнуть из собственных мыслей.

— Егор?

— М-м-м?..

— Расскажи про этот шрам, — робко попросила Ульяна. — Откуда он у тебя?

Ноздри вобрали весь воздух, который только смогли вместить лёгкие, в глазах потемнело, а душа отозвалась яростным протестом. Странные ощущения: ты чувствуешь готовность доверять конкретно ей, но заставить себя говорить на табуированную тему не можешь. Те войсы писались на пьяную башку, он вообще не отдавал себе отчёта в действиях и словах. Возможно, поэтому их содержание и стёрлось из памяти к поприветствовавшему безжалостным похмельем утру. Помнит только бездонную чёрную дыру в груди, помнит, как на что угодно был готов пойти, лишь бы облегчить то состояние. Почудилось, что незнакомому человеку, который в жизни его не видел и не увидит, сможет рассказать. Но ей, сейчас, глаза в глаза…

— От приятеля, — пытаясь взять себя в руки, пробормотал Егор. — В столовке засадил мне железной вилкой, а я в отместку кипятком его окатил. Мы тогда других правил не знали и были довольно жестокими.

Ульяна шумно вдохнула и прижалась крепче. Он прямо ощутил, как она там зажмурилась.

— А еще что-то? Что-то ещё ты можешь рассказать? Я не настаиваю, просто… Если можешь. Что угодно…

— Зачем?

— Хочу, чтобы ты понял, что катастрофы не случится, — переплетая ноги, прошептала она в грудь. — Мне бы хотелось знать больше. Всё, что готов.

«Всё, что готов…». Смахивало на перчатку, брошенную Кем-то в лицо — на вызов на дуэль с собственным ужасом, лишившим его голоса. На кону в этой дуэли — жизнь: жизнь станет наградой за победу. Ульяна обещает, что катастрофы не случится, словно в подтверждение своим уверениям оплела руками, ногами… Но душа по-прежнему отчаянно сопротивляется.

— Я точно не помню, что вообще рассказывал. От меня отказались вскоре после рождения. На первом году. По крайней мере, так мне однажды сказали. Восемь лет там провел, — уставившись в потолок, негромко произнес он. — Первые четыре — в доме малютки в Уфе, два — в уфимском детском доме, а в шесть меня перевели в Чесноковку, там в школу пошел. О подноготной моей очень быстро везде распространялось. Про родную мать ничего не знаю, говорили, что меня нашли на улице. Не искал и не хочу.

День рождения ему назначили на пятнадцатое мая. А может, там, в этом свёртке, и записка была… Кто знает?

Слова приходилось тщательно подбирать, строить из них законченные смысловые блоки, а себя — заставлять всё это произносить. Выталкивать наружу буква за буквой. Но с каждой следующей точкой будто бы становилось самую малость спокойнее и чуточку легче. Это как из тонны засыпавшего душу песка зачерпнуть чайную ложку. И ещё одну. И ещё. Ложка за ложкой — и вот уже огромная куча на пятьдесят грамм легче.

— За месяц до восьми, в апреле, меня взяла молодая семья из того же посёлка, — прикрыв глаза, продолжил Егор, вспоминая, как директор пыталась их отговорить. Да, он, сидя под дверью в кабинет, слышал. Всё то же самое, что говорилось каждой женщине, которая останавливала на нём внимательный взгляд. — Первые месяцы мы жили в Чесноковке, а потом мои решили продать всё, что есть, квартиру маминого отца в Уфе, и уезжать в Москву. Там каждая собака друг друга знала, сплетни разлетелись со скоростью света, пошли языками чесать. Мои не