Маркс и Энгельс - Галина Серебрякова

Соратники из разных стран просили Энгельса прислать фотографии Маркса. Как-то вечером Энгельс зажег свечи на камине и долго вглядывался в запечатленные на портрете черты Маркса. Он достал альбом и принялся медленно перелистывать страницы, отыскивая фотографии друга. Каждая из них воскрешала в памяти Фридриха картины их трудной общей судьбы. Самые лучшие были засняты в замечательнейшие годы и совпадали с памятными вехами их жизни.

Мавр в 1867 году. Его глаза отражают внутреннюю силу и убежденность. Прекрасный лоб, точно купол совершеннейшего по форме храма Петра в Риме. Густые седые волосы как нимб. Прометей-провидец бросает вызов Зевсу. В этом году был закончен первый том «Капитала».

1872 год. Спокойное величавое лицо с удивительной треугольной линией бровей, крепким носом с подвижными ноздрями, раздувающимися в минуты гнева. И снова человек пронзает взором века. В то время мир, озаренный на миг светом Парижской коммуны, вновь был погружен во тьму, но ничто уже не могло остановить движения истории.

На снимке 1875 года Карл Маркс похож и на Саваофа в Сикстинской капелле и на шейха бедуинского племени. Похудевшее смуглое лицо так же неповторимо красиво и одухотворенно. Горестно-саркастические линии, пролегшие от крыльев носа до подбородка, углубились, стали резче, и заметно состарились руки.

Последний раз Маркс фотографировался после смерти жены. Фридрих не мог без боли смотреть на старика в окладе белоснежных волос, на чужое, растерянное выражение в прищуренных глазах. Горе сломило колосса.

«Лучше небытие, нежели бессилие, медленное умирание, невозможность трудиться. Поверженный недугами гений. Это было бы трагедией», — думал Энгельс.

На следующее утро Фридрих, выбрав лучшую из фотографий друга, вышел в холл. Взяв цилиндр, трость и перчатки, предупредив Ленхен, что уходит, он направился по Риджентс-парк-род до стоянки омнибуса. Энгельс казался совсем еще молодым человеком — широкоплечий, стройный, изящный и легкий в движениях Никто не давал ему его лет. Лицо, почти без морщин, сохраняло ту упругость и четкость овала, которые обычно рано портит равнодушное время. К густой русой шевелюре, к большим спускающимся усам, к бороде, пышной, холеной, с более бронзовым отливом, чем волосы на висках, не прикоснулась седина. Годы придали Энгельсу еще более величия и красоты. Серые глаза его не теряли блеска и легко загорались от смеха либо гнева. Весьма респектабельный, всегда тщательно одетый, педантично чистоплотный, он вовсе не был чопорным, недоступным. Никто не располагал так к откровенности, не воодушевлял, не привлекал к себе, как этот человек с выправкой военного и лицом ученого.

Фридрих Энгельс торопился к Мейолу, одному из самых лучших фотографов Лондона. В его ателье некогда многократно снимался Маркс.

Мастер Мейол, сухопарый, совершенно лысый, тщательно выбритый англичанин с пышными, свисающими вниз рыжими усами, с карими, быстро бегающими глазками, обходился с клиентами если не надменно, то, во всяком случае, весьма пренебрежительно. Но Фридриха Энгельса он уважал, считая его высокообразованным человеком. Он категорически отказывался брать с него деньги за снимки, так как твердо держался правила, которое сообщил Энгельсу с первого же дня знакомства: со знаменитых людей он денег не берет. В былое время приходилось расплачиваться с оригинальным фотографом на другой манер — Энгельс присылал ему рейнландское вино.

На этот раз заказ был необычайно большим: на 20 фунтов стерлингов, или 400 немецких марок. Энгельс просил изготовить по негативу 1000 фотокарточек с изображением Маркса и несколько сот кабинетных портретов в три четверти фигуры. Это был последний, самый лучший снимок, на котором Марке был изображен во всем своем олимпийском спокойствии. Чтобы разом покончить с пререканиями об оплате, Энгельс заявил Мейолу, что заказ делается для одного немецкого книготорговца.

Почти сорок лет Энгельс и Маркс фактически не расставались. Переписка побеждала разлуку, уничтожала для них расстояние. Они знали все друг о друге и достигли той высоты понимания, доверия, духовной близости, когда совершается чудо, человек как бы сбрасывает оболочку одиночества и становится частью другого. Два мозга творят тогда согласно. Это уже не только дружба, но и духовное побратимство — редчайший дар жизни.

Энгельс не перенес бы потери друга, если бы воспринял его кончину как полное исчезновение. Но Карл продолжал для него оставаться живым. Он ощущал его присутствие в себе самом. Мысли Маркса, его творения, общность их дел, открытий, воспоминаний уничтожали в сознании Энгельса боль утраты.

Такая дружба не могла оборваться смертью одного из двоих. Она продолжалась. Сила ее, испытанная во времени и борьбе, и ее суть были в бессмертии.

Энгельс не чувствовал себя одиноким. Маркс был рядом и требовал действий.

Многие годы Фридрих Энгельс служил ненавистному божку коммерции Меркурию, чтобы гений Маркса мог обрести крылья и взлететь, создать такие нетленные в веках творения, как «Капитал», и возглавить Интернационал. Теперь Энгельс обязан был завершить и обработать прерванный труд друга, возглавить борьбу пролетариев за свое освобождение. Энгельсу надо было также отдать людям много своих открытий в естествознании и истории. Когда есть цель, находят силы, чтобы ее достичь.

Для Энгельса часы свиданий с другом были едва ли не самые воодушевляющие. Он победил ими разлуку, разорвал одиночество, радовался жизни, которую всю подчинил одной цели. Перед ним в многочисленных тетрадях, на листах бумаги запечатлелись душа Маркса, его мысли, искания, труд.

Маркс был не только гениальный ученый и воин, он нес в сердце пламя поэта, художника, всегда неудовлетворенного достигнутым, стремящегося к недосягаемым высотам. Как и Энгельс, он поднялся над тщеславием и славолюбием, зная, как мелки такие чувства Оба эти человека принадлежали не только своим современникам, но и будущим поколениям и ощущали ответственность перед теми, кто еще должен был родиться, чтобы сражаться за идею и победить.

Ежедневно до поздней ночи Фридрих работал в архивах друга, и каждый день приносил ему что-нибудь новое. Марксу удалось сохранить почти всю корреспонденцию и материалы, написанные даже до 1848 года. Уцелели полностью не только рукописи их совместных с Марксом трудов, но и переписка. Некоторые бумаги 40-х годов оказались изъеденными мышами, зато все относящееся к пребыванию в Англии осталось в целости и относительном порядке.

В большой плетеной корзине Энгельс обнаружил обширный, написанный от руки архив, относящийся к Интернационалу. Внимание его привлекли также связанные бечевкой тетради. Энгельс стер с них пыль фланелевой тряпкой, развязал шнурок и перелистал одну, другую, третью, четвертую. Это были математические работы Маркса, и среди них рукопись Мавра с новым обоснованием дифференциального исчисления.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});