Очерки истории цивилизации - Герберт Уэллс

Это были трудности, которых нельзя было избежать в данной ситуации. Но Национальное собрание еще и само создавало себе трудности. Устоявшейся процедуры заседаний и принятия решений не было. У английской палаты общин был более чем пятисотлетний опыт работы, и Мирабо (1749—1791), один из великих лидеров начальной стадии революции, тщетно пытался добиться принятия английских правил. Но общая атмосфера в то время больше способствовала выражению возмущения, драматическим

срывам и другим подобным проявлениям «естественной добродетели». К тому же, источником беспорядка было не только собрание. Была еще большая галерка — может быть даже слишком большая — для всех желающих: кто осмелится помешать свободным гражданам принимать участие в государственном управлении?! Эта галерка была битком набита людьми, жаждавшими «сцен», готовыми заглушить аплодисментами или криками находившихся внизу ораторов. Способные ораторы были вынуждены подыгрывать галерке и принимать сентиментальный и сенсационный тон. В моменты кризиса можно было легко воспользоваться услугами толпы и похоронить дебаты.

Вот в таких неблагоприятных условиях Национальное собрание приступило к работе по созиданию. Четвертого августа оно добилось крупного и впечатляющего успеха. Под руководством нескольких либеральных представителей знати оно внесло целый ряд резолюций, упраздняющих рабство, привилегии, налоговые льготы, церковные десятины и феодальные суды. (Однако во многих частях страны эти резолюции были выполнены только через три или четыре года.)

Нельзя сказать, что отмена титулов была воспринята чересчур болезненно. Задолго до того, как Франция стала республикой, для дворянина считалось оскорбительным ставить при подписи рядом с именем свой титул. Целых шесть недель — с бесконечными риторическими отступлениями — посвятило Национальное собрание выработке «Декларации прав человека и гражданина», ориентируясь на принципы, заложенные в английском Билле о правах.

Тем временем Двор замышлял ответный удар; люди знали и чувствовали, что Двор занимается организацией заговора. К тому же дело осложнялось мошенническими интригами кузена короля — Филиппа Орлеанского, надеявшегося использовать тогдашние противоречия, чтобы сменить Людовика на французском троне. Его сады в Пале-Руаяле были открыты для публики и стали значительным центром обсуждения передовых идей. Его агенты старались усилить подозрения людей относительно замыслов короля. Общее негативное влияние на ситуацию оказала нехватка продовольствия — в этом тоже обвиняли правительство короля.

Вскоре в Версале появился верный королю Фландрский полк. Королевская семья планировала тайно покинуть Париж, чтобы затем все повернуть вспять, восстановить тиранию с ее расточительностью и сумасбродством. Такие конституционные монархисты, как генерал Лафайет, были не на шутку встревожены. И именно в это время произошел взрыв народного возмущения из-за недостатка продуктов питания, которое легко превратилось в возмущение против предполагаемых действий короля и его сторонни-

ков. Считалось, что Версаль ломится от запасов провианта и что продукты эти специально прячут от народа. Общественное настроение подогревалось сообщениями (возможно, сообщениями преувеличенными) о недавнем антинародном банкете в Версале. Вот некоторые выдержки из Карлейля*, характеризующие этот злополучный банкет.

«Разрешение на зал Оперы получено, салон Геркулеса будет приемной. Пировать будут не только фландрские офицеры, но и швейцарские, из «сотни швейцарцев», и даже те офицеры Версальской национальной гвардии, которые сохранили хоть какую-то верность королю; это будет редкостное торжество!

А теперь представьте, что официальная часть этого торжества завершена и открыта первая бутылка. Представьте, что произнесены привычные здравицы верности королю, за его здоровье и здоровье королевы — под оглушительные крики "Виват!"; однако тост за народ «пропущен» или даже «отвергнут». Шампанское льется рекой, звучат хвастливые хмельные речи, играет оркестр; пустые, увенчанные перьями головы шумят, заглушая друг друга...

И вот — смотрите! Появляется она, словно луна из-за туч, эта прекраснейшая несчастная червовая Дама; царственный супруг рядом с ней, маленький дофин у нее на руках! Она спускается из ложи, окруженная блеском и овациями; королевской походкой она обходит столы, грациозно кивает головой. Ее облик полон печали и в то же время — благосклонности и отваги, у ее материнской груди — надежда Франции! А после того как оркестр грянул "О Ричард, о мой король, весь мир покидает тебя", что еще мог сделать мужчина, как не подняться до высот сострадания и отважной верности? Могли ли бестолковые молодые офицеры не принять белые кокарды Бурбонов, поданные ее прекрасными пальчиками, не обнажить шпаги и не присягнуть королеве, не растоптать кокарды Национальной гвардии, не подняться в ложи, откуда донеслось недовольное бормотание, не выразить поднявшуюся в них бурю чувств криками, шумом, вспышками ярости и умопомрачения как в зале, так и за его пределами...

Это было обычное пиршество; в спокойные времена — совершенно безвредное, но теперь — фатальное... Бедная, сбитая с толку Мария Антуанетта: ее действиями руководила женская пылкость, а не дальновидность правителя! Это было так естественно и так неразумно! На следующий день, выступая перед публикой по поводу празднества, Ее Величество заявляет, что "в восторге от четверга"».

А теперь для сравнения еще одна цитата из Карлейля, которая рисует народные настроения.

«В понедельник утром на грязных нищенских чердаках просыпаются матери и слышат плач голодных детей. Они вынуждены идти на улицу, на зеленый рынок и в очереди за хлебом; они встречают там других голодающих матерей, сочувствующих, тоже доведенных до отчаяния. О мы, несчастные женщины! Но почему вместо хлебных очередей не пойти во дворцы аристократов, корень всех бед? Вперед! Собирайтесь! В Отель-де-Виль, в Версаль...»

Перед тем, как материализовалась эта последняя идея, в Париже было много крика и суеты. Появился некий Майар, обла-

* Карлейль Т. (1795—1881) — английский историк и философ.

давший организаторскими способностями, и взял на себя некоторое руководство событиями. Вряд ли приходится сомневаться, что лидеры революции, и в частности генерал Лафайет, организовали и использовали это восстание для того, чтобы предотвратить бегство короля, дабы тот, подобно Карлу I, сбежавшему в Оксфорд, не начал гражданскую войну. К концу дня процессия начала свой утомительный двенадцатимильный пеший поход.

И снова цитата из Карлейля:

«Майар остановил своих медлительных менад на вершине последнего холма, и их удивленному взору открылся Версаль, Версальский дворец и за ними обширные наследственные владения королевской семьи...

Под вечер пошел дождь.

И вот все обширное пространство эспланады покрылось группами грязных промокших женщин и жуликоватого вида мужчин с прямыми от дождя волосами. Они вооружены топорами, ржавыми копьями, старыми мушкетами и обитыми железом дубинками (batons ferns — «железные батоны»), имеющими на конце нож или клинок — вид самодельных алебард. Это похоже на голодный бунт и ни на что другое. Дождь льет как из ведра; лейб-гвардейцы гарцуют между ропщущими группами, вызывая возбуждение и раздражение; те, кого разогнали в одном месте, снова собираются в другом».

«Откуда-то стало известно, что запрягаются королевские экипажи будто бы для отъезда в Мец. Королевские или нет, но какие-то экипажи действительно появились у задних ворот. Было даже показано или зачитано письменное разрешение, выданное Версальским муниципалитетом — монархическим, а не демократическим. Однако версальские патрули заставили их вернуться по строжайшему приказу бдительного Лекуэнтра...»

«Двор охвачен паникой и бессилием: его настроение меняется вместе с настроением эспланады, вместе с изменением характера слухов из Парижа. Слухи приходят беспрерывно: то о мире, то о война. Неккер и все министры непрерывно совещаются, но вопрос остается открытым. Покои короля охвачены бурей слухов: мы бежим в Мец, мы не бежим. Королевские кареты снова пытаются выехать, хотя бы для пробы, и снова их возвращают патрули Лекуэнтра».

Нам придется отослать читателя к Карлейлю, чтобы узнать о том, как в ту ночь прибыла Национальная гвардия во главе с самим генералом Лафайетом, как происходили переговоры между Собранием и королем, как утром разгорелся бой между лейб-гвардейцами и осадившими Версаль голодными людьми, как последние ворвались во дворец и чуть не убили королевскую семью. Лафайет и его войска подоспели как раз вовремя и предотвратили бойню, а в Париж своевременно прибыли первые подводы с хлебом, чтобы накормить толпу.

Наконец решено было, что король должен переехать в Париж.