Очерки истории цивилизации - Герберт Уэллс

Последние годы его жизни были омрачены невыносимой кожной болезнью, которой он заразился, скрываясь в парижской канализации от возможных последствий того, что он осудил короля как предателя после его побега в Варенн. Только сидя в горячей ванне, он мог сосредоточиться и писать. Лечения почти не было, он сильно страдал и ожесточился; однако среди исторических деятелей он выделяется как человек необыкновенной честности. Вероятно, именно его бедность вызывала особое презрение Карлейля.

«Какой путь он прошел! И сидит теперь, в половине восьмого вечера, в маленькой ванне, над которой клубится пар; мучимый язвами, страдающий революционной лихорадкой... Крайне больной и истощенный нищий: наличных денег у него — гроши, да и те бумажные; эта ванна, крепкий табурет, на котором он пишет, и неопрятная прачка, его единственная прислуга,— вот и все его хозяйство на улице Медицинской Школы. Сюда, и ни в какое иное место, привел его жизненный путь... Но что это? Снова стук в дверь! Мелодичный голос женщины, отказывающейся уйти: это опять та гражданка, которая хочет оказать Франции услугу. Марат, узнав ее по голосу, кричит, чтобы ее впустили. Шарлотте Корде разрешают войти».

Эта юная героиня поведала ему какую-то важную информацию о контрреволюционном заговоре в Кане (Нормандия) и, пока он записывал изложенные ею факты, ударила его ножом (1793 г.)...

Таким было большинство лидеров якобинской партии. Они были людьми без собственности, людьми, которых ничего не связывало и не сдерживало. Поэтому они были более стихийными и примитивными, чем любая другая партия; они были готовы довести идеи свободы и равенства до их логических крайностей. Их стандарты патриотической добродетели были высокими и жесткими. Было что-то нечеловеческое в их стремлении осчастливить человечество. Они без капли симпатии относились к стремлению умеренных ослабить напряженность в обществе и сделать так, чтобы простой народ был слегка голодным и почтительным, а Двор и влиятельные люди — хоть немного почитаемыми. Они были ослепле-

ны формулами руссоизма об историческом процессе — будто бы человек по природе есть угнетатель и угнетаемый, и только постепенно, посредством правильных законов, образования и духа всеобщей любви, его можно сделать счастливым и свободным.

В то время значительная часть городов Франции представляла собой трущобы, полные обездоленных, деморализованных, опустившихся и озлобленных людей. Особенно отчаянным и опасным было состояние парижской толпы, потому что предприятия Парижа занимались, в основном, выпуском предметов роскоши и большинство работников паразитировало на слабостях и пороках красивой жизни. Теперь же красивая жизнь ушла за границу, на путешествия наложили ограничения, бизнес был дезорганизован, и город заполнили безработные озлобленные люди.

Однако роялисты, вместо того, чтобы осознать силу якобинцев с их опасной сплоченностью и способностью контролировать настроение толпы, самонадеянно полагали, что могут использовать их в качестве инструмента. Близилось время замены Национального собрания на Законодательное собрание — в соответствии с недавно принятой конституцией. И когда якобинцы, обуреваемые идеей сокрушить умеренных, предложили лишить членов Национального собрания права быть избранными в Законодательное собрание, роялисты активно поддержали их и провели это предложение.

Они полагали, что Законодательное собрание, лишенное таким образом всего предыдущего опыта, неизбежно превратится в политически некомпетентный орган. Им казалось, что они смогут «извлечь добро из избытка зла» и вскоре Франция беспомощно упадет в руки ее законных хозяев. Им так казалось. И роялисты сделали даже большее. Они поддержали избрание якобинца на пост мэра Парижа. Это было так же умно, как мужу привести домой голодного тигра и убедить жену в том, что он ей необходим. Существовал еще один орган, который роялисты не принимали в расчет и который был даже лучше, чем Двор, подготовлен к тому, чтобы немедленно вмешаться и занять место неэффективного Законодательного собрания. Этим органом была Парижская коммуна под руководством якобинцев — ее резиденцией было здание ратуши (Отель-де-Виль).

До сих пор Франция пребывала в мире с соседями. Никто из них не нападал на нее, так как было ясно, что она ослабляет сама себя своими внутренними распрями. За эту отстраненность Франции пришлось расплачиваться Польше. Но у соседей не было особых причин воздерживаться от угроз и оскорблений в адрес Франции. В 1791 г. в Пильнице встретились король Пруссии и император Австрии. Они сделали заявление, гласившее, что восстановление порядка и монархии во Франции является важ-

ной проблемой для всех государей. После чего армии эмигрантов, французских крупных и мелких дворян,— армии, состоявшей в основном из офицеров,— разрешили собирать свои силы вблизи границы.

Но Франция первой объявила войну Австрии. Мотивы тех, кто поддерживал этот шаг, были противоречивыми. Республиканцы хотели этого потому, что стремились освободить братьев-французов в Бельгии от австрийского гнета. Многие роялисты хотели этого потому, что видели в войне возможность восстановления престижа Короны. Марат выступил резко против в своей газете «Друг народа», не желая, чтобы республиканский энтузиазм превратился в военную лихорадку. Его инстинкт предсказывал ему появление Наполеона. 20 апреля 1792 г. король появился в Собрании и предложил объявить войну, что вызвало бурные аплодисменты.

Начало войны обернулось катастрофой. Три французские армии вторглись в Бельгию, две потерпели жестокое поражение, а третья, под командованием Лафайета, отступила. Затем на стороне Австрии в войну вступила Пруссия, и объединенные силы под командованием герцога Брауншвейгского приготовились к вторжению во Францию. Герцог издал одну из наиболее глупых прокламаций в истории: он заявил, что вторгается во Францию для восстановления власти короля. И пригрозил, что, в случае новых угроз жизни короля, он появится в Париже и Собрании для «военной экзекуции». Этого, несомненно, было достаточно, чтобы превратить самого ярого француза-роялиста в республиканца — по крайней мере на время войны.

Новая фаза революции — революция якобинская — стала прямым следствием этой прокламации. Стало невозможным как Законодательное собрание, в котором преобладали благопристойные республиканцы (жирондисты) и роялисты, так и то правительство, которое расстреляло республиканский митинг на Марсовом поле и загнало Марата в канализацию. Бунтовщики собрались в ратуше, и 10 августа Коммуна взяла штурмом дворец Тюильри.

Король вел себя с неуклюжей глупостью и тем безразличием к судьбам других людей, которое является прерогативой королей. В его распоряжении была швейцарская охрана численностью почти в тысячу человек, а также национальные гвардейцы неопределенной степени лояльности. Он колебался, пока не началась стрельба, а затем, покинув сражающихся швейцарцев, ушел в находящееся рядом Собрание, чтобы то взяло его и его семью под свою защиту. Ясно, что он надеялся столкнуть Собрание и Коммуну, однако у Собрания не было того боевого духа, который присутствовал в Отель-де-Виле. Сбежавшую королевскую семью поместили в ложу для журналистов (откуда был проход в маленькую комнату), и она оставалась там шестнадцать часов, пока Собрание решало ее судьбу. Снаружи доносились звуки напряженного сражения; время от времени разбивались окна. Положение несчастных швейцарцев было безвыходным, но они продолжали сражаться — им больше ничего не оставалось...

У Собрания не хватило твердости сделать так, как поступило правительство, расстрелявшее в июле демонстрацию на Марсовом поле. Свирепая энергия Коммуны подавила его. Король не нашел никакой поддержки у Собрания. Оно раскритиковало его и начало обсуждать вопрос о «приостановлении» его полномочий. Швейцарцы сражались, пока не получили от короля приказ прекратить сопротивление, и после этого — а толпа пришла в бешенство от ненужного кровопролития и вышла из-под контроля — почти все они были жестоко убиты.

Парижская коммуна захватила реальную власть во Франции. Законодательное собрание,— в котором явно произошла перемена настроений,— объявило, что полномочия короля приостанавливаются, и заключило его в замок Тампль, заменив короля Исполнительным советом, а затем созвало Национальный конвент для выработки новой конституции.

Положение той части Франции, которая разделяла патриотические и республиканские взгляды, становилось невыносимым. Ее армии беспомощно отступали к Парижу. Пал Лонгви, за ним — мощная крепость Верден, и казалось, что ничто уже не сможет остановить наступления войск антифранцузской коалиции на столицу. Ощущение предательства роялистов разрослось до размеров панической жестокости. Роялистов надо было по меньшей мере запугать, лишить возможности выражать свои взгляды и разогнать. Коммуна принялась вылавливать каждого роялиста, который попадался под руку; вскоре тюрьмы Парижа были полны людей. Марат предвидел опасность резни. Пока не стало слишком поздно, он пытался обеспечить введение экстренных трибуналов для того, чтобы определить виновных и невиновных в этом пестром собрании интриганов, подозреваемых и просто безобидных дворян. Его мнение проигнорировали, и в первых числах сентября произошла неотвратимо жестокая расправа.