История Рима (с иллюстрациями) - Сергей Ковалёв

Восстание Аникета в Трапезунде вызвало оживление римской полити­ки на Черном море: римские гарнизоны и сторожевые посты появились на восточном побережье и в Иберии.

Из финансовых соображений Веспасиан отменил свободу, дарованную Ахайе Нероном, и снова обратил ее в провинцию.

Ряд вассальных и автономных государств в Малой Азии был присоеди­нен к империи. При Веспасиане началось новое наступление римлян в Британии, продолжавшееся при его преемниках.

Престарелый император умер летом 79 г. Обычный юмор не покидал его до последней минуты. Заболев, он сказал: «Увы, я, кажется, станов­люсь богом...» Почувствовав приближение конца, Веспасиан с трудом при­поднялся и со словами: «Император должен умирать стоя», — упал на руки окружающих.

Веспасиан был первым из римских императоров, кто, придя к влас­ти, оформил все свои права единым конституционным актом. Так называемый закон об империи Веспасиана дошел до наших дней в виде надписи. В нем, в частности, говорилось: «...И пусть ему будет дозволено заключать союзы с кем он захочет так, как это было до­зволено божественному Августу, Тиберию, Юлию Цезарю Августу и Тиберию Клавдию Цезарю Августу Германику (1). И пусть ему будет дозволено созывать сенат, вносить предложения и брать их обратно, проводить сенатусконсульты путем внесения предложения и голосования так, как это было дозволено божественному Августу, Тиберию, Юлию Цезарю Августу и Тиберию Клавдию Цезарю Ав­густу Германику. И пусть когда, согласно его воле и авторитету, по его приказу или поручению, или в его присутствии будет собираться сенат, он во всех делах будет иметь и сохранять те же права, как если бы заседание сената было назначено и имело место по закону. И пусть те из магистратов, которым он препоручит гражданскую власть, военное командование, надзор за каким-нибудь делом, совер­шающимся для сената и римского народа, и те, кому он даст или обещает свою поддержку на выборах, принимаются в расчет в экс­траординарном порядке. И пусть ему будет дозволено раздвигать и расширять границы померия, как он будет считать лучшим для об­щего блага, так же как это было дозволено Тиберию Клавдию Цеза­рю Августу Германику. И пусть все то, что он сочтет нужным сде­лать для пользы и величия государства из дел, касающихся богов, людей, государства и частных лиц, он имеет власть и право совер­шить и исполнить, как имели их божественный Август, Тиберий, Юлий Цезарь Август и Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик[421]. И пусть на основании тех законов и плебисцитов, которыми было установлено, чтобы божественный Август, Тиберий, Юлий Цезарь Август и Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик не подлежали ответственности, по тем же законом будет освобожден (от ответ­ственности) и император Цезарь Веспасиан. И все то, что по како­му-нибудь закону или рогации дозволено было божественному Ав­густу, Тиберию, Юлию Цезарю, Тиберию Клавдию Цезарю Августу Германику, пусть будет дозволено и императору Цезарю Веспасиану Августу. И пусть то, что до внесения этого закона было сделано, исполнено, предписано, приказано императором Цезарем Веспасианом Августом или кем-нибудь по его приказанию или поручению, все это будет так же законно и незыблемо, как если бы было совер­шено по приказу народа или плебса. Если кто-нибудь в связи с этим законом сделает что-либо против законов, рогаций, плебисцитов, сенатусконсультов или не сделает в связи с этим законом того, что следует сделать по закону, рогации, плебисциту, сенатусконсульту, то да не будет это вменено ему в преступление; и пусть он из-за этого не будет должен дать что-либо народу, и пусть никто по этому поводу не вчиняет иска и не судит, и пусть никто не допускает трево­жить себя по этому делу» (перевод дан по кн: Хрестоматия по исто­рии Древнего Рима. Под ред. С. Л. Утченко. М., 1962. С. 535—536.). Веспасиан во всем отличался от своих предшественников, в том числе и манерой поведения. Веспасиан был «доступен и снисходителен, — пишет Светоний (Веспасиан, 12), — с первых дней правления и до самой смерти. Свое былое низкое состояние он никогда не скрывал и часто даже выставлял напоказ. Когда кто-то попытался возвести начало рода Флавиев к основателям Реате и к тому спутнику Герку­леса, чью гробницу показывают на Соляной дороге, он первым это высмеял. К наружному блеску он нисколько не стремился, и даже в день триумфа, измученный медленным и утомительным шествием, не удержался, чтобы не сказать: "Поделом мне, старику: как дурак, захотел триумфа, словно предки мои его заслужили или сам я мог о нем мечтать!"».

«Обиды и вражды он нисколько не помнил, — продолжает Светоний (там же, 14), — и не мстил за них. Для дочери Вителлия, своего со­перника, он нашел отличного мужа, дал ей приданое и устроил дом. Когда при Нероне ему было отказано от двора и он в страхе спраши­вал, что ему делать и куда идти, один из заведующих приемами, вып­роваживая его, ответил: "На все четыре стороны!" А когда потом этот человек стал просить у него прощения, он удовольствовался тем, что почти в точности повторил ему его же слова» (пер. М. Л. Гаспарова). С молодых лет достойным помощником отца как в делах государствен­ных, так и военных, был его старший сын Тит. После отъезда отца в Рим он продолжил и завершил Иудейскую войну (70 г.). Иерусалим подвергся полному разрушению. Вот как описывает конец этого зна­менитого города Иосиф Флавий: «Размеры гибели людей превысили все, что можно было ожидать от человеческой и божеской руки. Из тех, которые и теперь еще появлялись, римляне одних убивали, а дру­гих брали в плен. Они разыскивали скрывавшихся в подземельях и, раскапывая землю, убивали всех там находившихся. В этих же подзе­мельях найдено было свыше 2000 мертвых, из которых одни сами себя убили, иные — друг друга, а большая часть погибла от голода. При вторжении в эти подземелья на солдат повеяло страшным трупным запахом, так что многие, как пораженные, отскочили назад; другие же, которых жадность к наживе влекла вперед, топтали кучи мерт­вых. И дествительно, в этих пещерах находили массу драгоценнос­тей, а корысть оправдывала всякие средства к их добыванию... Войско не имело уже кого убивать и что грабить. Ожесточение не находило уже предмета мести, так как все было истреблено беспо­щадно. Тогда Тит приказал весь город и храм сравнять с землей; толь­ко башни, возвышавшиеся над всеми другими, Фазаель, Гиппик, Мариамма и западная часть обводной стены должны были остаться: по­следняя — для образования лагеря оставленному гарнизону, а первые три — чтобы служить свидетельством для потомства, как величестве­нен и сильно укреплен был город, который пал перед мужеством рим­лян. Остальные стены города разрушатели так сравняли с поверхно­стью земли, что посетитель едва ли мог признать, что эти места неко­гда были обитаемы. Таков был конец этого великолепного, всемирно известного города, постигший его вследствие безумия мятежников» (Иудейская война, VI, 9, 4; VII, 1, 1, пер. Я. Л. Чертка).

Тит

Старший сын основателя династии при жизни отца был его соправите­лем. Еще в 70 г. солдаты наградили его титулом императора, а по возвра­щении из Иудеи он был назначен единственным начальником преториан­цев. Тогда же Тит получил трибунскую власть; в 73—74 гг., вместе с Веспасианом исполнял должность цензора и несколько раз был консулом. Таким образом, юридически и фактически его право наследования не вы­зывало никаких сомнений, тем более в обстановке укрепления император­ской власти, которое было достигнуто Веспасианом.

Тит[422] правил только 2 года и умер осенью 81 г. от случайной болезни. В основном он продолжал политику отца, хотя о ней трудно судить из-за кратковременности его царствования. Тит пользовался большой популяр­ностью в римском обществе. Его называли «утехой рода человеческого» (deliciae generis humani). Несколько рассказов о его доброте передает Светоний.

Тит проявил себя хорошим администратором во время двух больших катастроф, случившихся во время его правления. 24 августа 79 г. произошло страшное извержение Везувия, бездействовавшего уже в течение многих столетий. Три города — Геркуланум, Помпей и Стабии — были разруше­ны землетрясением и залиты дождем вулканического пепла. Флот, стояв­ший в Мизене, которым командовал знаменитый ученый Плиний Стар­ший, принял участие в спасательных операциях. В Помпеях во время рас­копок, производившихся уже в Новое время, было найдено не менее 2 тыс. трупов (из 30-тысячного населения города). Плиний также погиб, заду­шенный ядовитыми газами[423].

Вторым крупным несчастием был трехдневный пожар Рима, уничто­живший, как и при Нероне, значительную часть города.

Плиний Младший описал извержение Везувия и гибель своего дяди знаменитого ученого Плиния Старшего в письме к Тациту (VI,16). Он рассказывает: «Дядя был в Мизене и лично командовал флотом. В девятый день до сентябрьских календ, часов около семи, мать моя показывает ему на облако, необычное по величине и по виду... Облако (глядевшие издали не могли определить, над какой горой оно возника­ло; что это был Везувий, признали позже) по своей форме больше всего походило на пинию: вверх поднимался как бы высокий ствол и от него во все стороны расходились как бы ветви. Я думаю, что его выбросило током воздуха, но потом ток ослабел, и облако от собствен­ной тяжести стало расходиться в ширину; местами оно было яркого белого цвета, местами в грязных пятнах, слово от земли и пепла, под­нятых кверху. Явление это показалось дяде, человеку ученому, зна­чительным и заслуживающим ближайшего ознакомления...» Панические известия из селений и вилл, расположенных у подно­жия Везувия, заставили Плиния Старшего отправиться с флотом на помощь терпящим бедствие. Он высадился в Стабиях. «Тем време­нем, — продолжает рассказ его племянник, — во многих местах из Везувия широко разлился, взметываясь кверху, огонь, особенно яр­кий в ночной темноте. Дядя твердил, стараясь успокоить перепуган­ных людей, что селяне впопыхах забыли погасить огонь, и в покину­тых усадьбах занялся пожар... Все советуются, оставаться ли в по­мещении или выйти на открытое место: от частых и сильных толч­ков здания шатались; их словно сдвинуло с мест, и они шли туда-сюда и возвращались обратно. Под открытым же небом было страш­но от падавших кусков пемзы, хотя легких и пористых; выбрали все-таки последнее, сравнив одну и другую опасность. У дяди один ра­зумный довод возобладал над другим, у остальных один страх над другим страхом. В защиту от падающих камней кладут на головы подушки и привязывают их полотенцами. По другим местам день, здесь ночь чернее и плотнее всех ночей, хотя темноту и разгоняли многочисленные факелы и разные огни. Решили выйти на берег и посмотреть вблизи, можно ли выйти в море: оно было по-прежнему бурным и враждебным. Дядя лег на подостланный парус, попросил раз-другой холодной воды и глотнул ее. Огонь и запах серы, возвещаюший о приближении огня, обращают других в бегство, а его по­дымают на ноги. Он встал, опираясь на двух рабов, и тут же упал, думаю, потому что от густых испарений ему перехватило дыхание и закрыло дыхательное горло: оно у него от природы было слабым, узким и часто побаливало. Когда вернулся дневной свет (на третий день после того, который он видел в последний раз), тело его нашли в полной сохранности, одетым как он был; походил он скорее на спя­щего, чем на умершего» (пер. М. Е. Сергеенко).