Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

На следующий день, в нарушение перемирия, подписанного в 1940 году, Гитлер вторгся в неоккупированную Францию. Это полностью освобождало Дарлана от ограничений, наложенных законом и галльской честью. Поскольку Петен теперь фактически был немецким пленником, приказы Дарлана имели законную силу, достаточную для того, чтобы передать Северную Африку и французский военно-морской флот союзникам. В то утро командующий войсками войск Виши в Касабланке вышел к войскам Паттона с белым флагом. Этот флаг свидетельствовал только о прекращении огня, а не о сдаче или капитуляции. Но он положил конец военным действиям. Благодаря Дарлану Паттон, пообещавший Рузвельту и Маршаллу, что покинет побережье «или завоевателем, или трупом», остался на суше. Теперь, вместе с Дарланом, Эйзенхауэр получил политическую пилюлю с ядом. Француза одинаково поносили и в Вашингтоне, и в Лондоне. Хотя Дарлан отдал приказы, обеспечившие Касабланку и Оран, он пока не отдал самый важный приказ – приказ французским флотам в Тулоне и Дакаре направиться в Северную Африку.

Ночью 8 ноября, в годовщину Пивного путча 1923 года, Адольф Гитлер выступил с ежегодным обращением к закадычным друзьям-коричневорубашечникам в Мюнхене. Фюрер выступал в «Левенбройкеллере», поскольку «Бюргербройкеллер» сильно пострадал от взрыва бомбы во время неудавшейся попытки покушения на его жизнь в 1939 году. Гитлер сообщил аудитории, что Сталинград, «важный пункт, ведь там мы отрезаем транспортные пути… Туда стекалась вся пшеница из гигантских областей Украины, Кубани, там добывалась марганцевая руда. Там находился гигантский перевалочный пункт. Я хотел захватить это… мы люди скромные, нам много не надо, мы это и получили; там остались… несколько незначительных очагов Сопротивления». Он пообещал, что в скором времени город будет стерт с волжских берегов. Некоторые спрашивают, сказал Гитлер, «почему же вы не сражаетесь там? Да потому, что я не хочу иметь там второй Верден… Время не имеет значения. По Волге теперь не ходит ни одно судно – вот что самое главное!». Преувеличение, но не откровенная ложь. Потеряв двадцать дивизий за пять недель тяжелейших боев в центре Сталинграда, два дня назад 6-я армия Паулюса вышла к Волге в северной части города. 4-я танковая армия была всего в 2 милях от южного берега, захват которого обеспечил бы полное окружение внутренней части города. И первые доклады из Северной Африки внушали оптимизм – ожесточенное сопротивление французов на всем побережье, немецкие подкрепления для отправки в Тунис. Гитлер не сказал, что через 36 часов должна начаться операция «Антон» – оккупация вишистской Франции. Судя по всему, Третий рейх по-прежнему был на подъеме. Фактически во время выступления Гитлера, и когда его поезд отправился в его штаб, расположенный в Восточной Пруссии, и когда его верные «коричневые рубашки» с важным видом расхаживали в сигаретном дыму по залитым пивом полам «Левенбройкеллера», Третий рейх подошел к поворотному моменту[1452].

В ту ночь и на следующее утро над Волгой стелился ледяной голубой туман, предвестник жестоких морозов, которые очень скоро превратят реку в мост до Сталинграда. В 50 милях к северу и югу от Сталинграда второй по важности человек в Красной армии после Сталина – маршал Георгий Константинович Жуков – собрал два огромных войска, из восьми пехотных и четырех танковых армий. Теперь Жуков ждал. В некотором смысле, Гитлер сказал правду своим мюнхенским друзьям, когда заявил, что время не имеет значения. Жуков не был ограничен временем, тогда как для немцев в Сталинграде оно уже заканчивалось.

Когда 11 ноября немцы ворвались в неоккупированную Францию, они направились прямо в Тулон, где командующие французским флотом дожидались приказа потопить флот – два линкора, несколько тяжелых крейсеров, шестнадцать подводных лодок, восемнадцать эсминцев – и тем самым лишить нацистов флота, который мог помочь им в завоевании Средиземноморья. Только Дарлан мог отдать этот приказ. Он пообещал в 1940 году, что никогда не позволит французскому флоту попасть в немецкие руки. В тот день он сдержал свое обещание. Он приказал французскому флоту покинуть Тулон и направиться в Африку, примкнуть к союзникам. Французские командующие в Тулоне, все еще верные Петену, предпочли остаться в Тулоне. Немцы окружили порт. Даже если бы французские капитаны решили подчиниться приказу Дарлана, любая попытка сделать это привела бы к тому, что немцы захватили бы флот – что они, кстати, планировали сделать. Почти две недели французские военные корабли стояли на якоре. 27 ноября Гитлер нанес свой удар. Менее часа ушло у немецких солдат и танков на то, чтобы прорваться на военно-морскую базу и направиться к верфи. Однако этого времени было больше чем достаточно, чтобы французские командующие, теперь уверенные в том, что их предали, отдали приказ потопить суда. Почти весь флот был отправлен на дно. Дарлан, при всех своих недостатках, сдержал обещание[1453].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Реакция на обхаживание Дарлана и последующий «брак по расчету» была незамедлительной и яростной, как в Британии, так и в Америке, где рузвельтовские либералы, как позже написал Черчилль, были «взбудоражены… по сути, как им казалось, сделкой с одним из наших злейших врагов». Миллионы британцев, написала Молли Пэнтер-Доунес, «были убеждены, что умиротворение вишиста и мюнхенца выглядит одинаково, и не важно, каким красивым словом это будет называться». Черчилль, в свою очередь, считал, что военные преимущества, достигнутые благодаря приказу Дарлана о прекращении огня, перевешивали политический риск. Однако в телеграмме Рузвельту он выразил мнение, что сделка с Дарланом, «возможно, только временная мера для достижения цели». Рузвельт публично защищал Эйзенхауэра, Черчилль – нет. Выступая на закрытом заседании парламента, он назвал Петена «старым капитулянтом». Рузвельт не счел нужным посоветоваться с британским правительством относительно Дарлана, сказал Черчилль парламенту. Тем не менее с точки зрения достижения военных целей и сохранения солдатских жизней «генерал Эйзенхауэр был прав», обхаживая Дарлана, признал Черчилль, но публично не высказывался в поддержку Эйзенхауэра. Поскольку американцы в конце концов настояли на том, чтобы «Факел» был полностью американской операцией, пусть теперь варятся в собственном соку. Сталин, вечный прагматик, высказал свое мнение по данному вопросу следующим образом: «Военная дипломатия должна использовать для военных целей не только Дарланов, но и черта с его бабушкой». Кроме того, Сталин обронил фразу, которую услышали в Лондоне: «Перемены к лучшему»[1454].

Польза от Дарлана действительно оказалась временной, поскольку в канун Рождества Дарлан, который за тот год успел нажить врагов в лице де Голля, вишистской Франции, Черчилля, Эйзенхауэра и Гитлера, был застрелен молодым французским монархистом Фернаном Бонье де Ла Шапелем. Шапель, хотя проходил подготовку в отделе специальных операций (SOE), действовал не по приказу Лондона. Его судили, признали виновным и расстреляли через сутки с небольшим. Покров тайны вокруг убийства сгустился еще больше, когда стало известно, что глава МИ-6 Стюарт Мензис, впервые покинувший Англию во время войны, обедал всего в нескольких сотнях ярдов от дома Дарлана. По слухам, последнее, что сказал Дарлан: «британцы окончательно меня сделали». Независимо от того, приложили англичане руку к убийству или нет, уход Дарлана освободил союзников от необходимости объяснять свою связь с адмиралом с сомнительной репутацией. В своих воспоминаниях Черчилль признался, что Дарлан – фашист и англофоб, в течение двух лет принимавший неправильные решения, – в конце концов принял верное решение, позволившее союзникам получить опорный пункт в Северной Африке. Если бы он приказал оказывать сопротивление союзническим войскам, «Факел» мог потерпеть неудачу. А вопрос, вынашивал Дарлан в то время планы править Французской Северной Африкой под защитой союзников или нет, после его смерти уже не имел значения. Он заслуженно снискал репутацию высокомерного, вероломного отступника, но его последняя смена убеждений наконец привела его на правильную сторону. «Пусть покоится с миром, – написал Черчилль о Дарлане, – и будем благодарны за то, что нам никогда не приходилось сталкиваться с теми испытаниями, которые сломили его»[1455].